- В любом случае, папа, еще слишком рано переносить матрасы на место. Берта еще не натерла пол мастикой.
Он подчинился:
- Ну ладно, я умолкаю и иду спать. А матрасами займемся потом.
- Конечно, у тебя еще достаточно времени, - согласилась Амелия.
Он вышел медленным шагом, опустив голову. Леонтина принесла кофе, на который Пьер не имел права из-за запрета врача. Когда служанка ушла, Элизабет прошептала:
- Я умоляю тебя, мама, не командуй папой, как маленьким мальчиком!
- У него мозгов меньше, чем у ребенка, когда речь идет о его здоровье, - ответила Амелия, пожав плечами. - Ты же отлично знаешь, что ему надо беречь себя, избегать слишком больших нагрузок. Пока он будет спать, я попрошу Берту и Антуана поднять матрасы на второй этаж. Они оставят их в коридоре.
- Не делай этого, мама! - сказала Элизабет, скрестив руки на груди.
- Почему?
- Папе будет так неприятно увидеть, что обошлись без него!
- Это ребячество, Элизабет. Я не хочу, чтобы у твоего отца снова начались головокружения и головные боли.
- Но мама, у него их давно уже нет! Он так изменился после нашего приезда в Межев! Не знаю, может это горный воздух так на него хорошо действует, или его развлекает его работа в гостинице, но я нахожу, что он просто помолодел. Смотри, какой он веселый, энергичный, ни на что не жалуется.
- Если бы ты знала его до ранения! - сказала со вздохом Амелия.
- Поверь мне, мама, если доктор позволяет папе жить так, как ему нравится, мастерить что-нибудь целыми днями, водить машину, значит, он считает, что папа совсем выздоровел!
- Ох уж эти мне доктора! - сказала Амелия, отпив глоток кофе. - Я доверяю больше своей собственной интуиции, чем медицине.
Элизабет посмотрела матери прямо в глаза и произнесла серьезным тоном:
- Да, мама, но с твоей интуицией ты не отдаешь себе отчета в том, что вместо того чтобы подбодрить отца, вернуть ему уверенность в себе, ты постоянно напоминаешь ему о том, что ему лучше было бы забыть. Он так рад будет сообщить нам, что вместе с Антуаном они запросто подняли наверх два матраса.
- Может быть, ты и права, - сказала Амелия, улыбнувшись. - Пусть делает как ему нравится. Только бы не было рецидива…
Элизабет подошла к матери, обняла ее за шею и сказала с большой убежденностью:
- Рецидива не будет! Не может быть рецидива!
Прижавшись щекой к щеке, они стояли так несколько минут, молчаливые и смягченные.
- Как же мы счастливы втроем! - прошептала наконец Элизабет.
- Здесь тебе нравится больше, чем в Париже? - спросила Амелия.
- Что за вопрос, мамочка! Для меня Париж был пансионом в Кламаре. Когда я приезжала к вам на воскресенье, то едва могла поговорить с вами. Лавка, касса, а между вами и мной всегда клиенты. Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что нет больше с нами дядюшки Дени.
- Он был бы с нами, если бы не эта его глупая женитьба, - сказала Амелия, отступив немного назад.
К ее щекам прилила кровь, и они стали пунцовыми.
- Не говори плохо о Клементине: она просто прелесть! - воскликнула Элизабет.
- Прелесть с апломбом и очень практичной жилкой, - ответила Амелия. - Тем хуже для Дени! Она бы замучила его советами. Зато теперь у него есть то, о чем он мечтал: простая, незаметная женщина, работавшая у нас когда-то на побегушках, свое маленькое бистро на улице Лепик.
- Мама, ты становишься злой, - сказала Элизабет, погрозив Амелии пальцем.
Амелия отодвинула пустую чашку и вытерла губы салфеткой:
- Ладно, не будем больше говорить об этом.
Элизабет встала, расправила юбку и сказала в заключение с озабоченным видом:
- Ах! Мне надо пойти посмотреть, как идут дела наверху. Берта, должно быть, уже нервничает.
- Мне не очень нравится, что ты работаешь вместе с прислугой, - сказала Амелия.
На лице Элизабет появилось комичное выражение мудрости и достоинства.
- Но я не работаю с ними, мамочка, - ответила она, - я руковожу ими.
Кожаный ремешок сильно стягивал ее талию. Твердые груди слегка выделялись под жилетом из голубой шерсти. Маленькая и стройная, она удалилась с важным видом.
Оставшись одна, Амелия долго думала об этом беспокойном и требовательном ребенке, который уже считал, что достиг того возраста, когда позволено спорить с матерью и даже давать ей советы. "Она воображает себе, что в курсе всех дел, но что знает она о своем отце? Она видит его в лучшем свете. Если бы она жила, как я, так близко с ним, она поняла бы…"
Вошла Леонтина и принялась убирать со стола. Амелия встала и пошла в кладовую для белья, потом в прачечную, в кухонную кладовую. Затем вернулась в свой кабинет, находящийся в холле. Со своего места она слышала звуки в доме, где персонал вновь принялся за работу. Скрип передвигаемой мебели, позвякивание серебряной посуды, шарканье щеткой, ритмичные удары, сопровождающие выбивание пыли из ковриков, все эти домашние звуки поддерживали в ней чувство уверенности и власти. Она была рада, что продала кафе на бульваре Рошешуар. Оборот "Кристалла" был так высок в 1930 году, что они с Пьером смогли продать свое торговое предприятие за цену гораздо выше той, которую они уплатили при покупке. Гостиница "Две Серны" стоила недорого, потому что прежние владельцы, люди пожилые и нерадивые, давно перестали интересоваться своим делом. Купив ее по совету агента по недвижимости и обновив по мере своих возможностей, Амелия воплотила в жизнь мечту своей молодости. Любовным взглядом она оглядела кожаные кресла, эстампы на стенах, круглые столики со стеклянными столешницами. Дневной свет угасал в пустом зале, где ощущался медовый запах мастики. Амелия открыла свою записную книжку и погрузилась в список товаров, которые надо было заказать у оптового торговца в Саллаше: марсельское мыло, мыло хозяйственное, туалетную бумагу…
Она резко подскочила от громкого крика, у нее сжалось сердце. По деревянной лестнице кто-то с шумом бежал вниз. В холл вбежала Элизабет. Растрепанная и запыхавшаяся, с испачканной щекой, она вытянула обе руки в сторону окна:
- Мама, мама, ты видела?
- Что? - спросила Амелия.
- Снег. Выпал первый снег!
- Не будь такой сумасбродной, Элизабет! - сказала Амелия. - Ты меня напугала! Я уж подумала, что в доме пожар.
- Хорошо, мама! Но посмотри, как это красиво!
Они подошли к большому окну. Горы вдалеке были окутаны туманом как невеста фатой. В воздухе кружились белые и легкие перья снега. Они тихо ложились на землю и уже не хотели таять. Элизабет побежала к двери.
- Куда ты? - крикнула ей вдогонку Амелия.
Через несколько секунд девушка уже была на крыльце. Она подставила свое лицо и раскрытые ладони для призрачной снежной ласки.
ГЛАВА II
Снег перестал падать, но в лугах и на дороге его тонкий слой начал таять, превращаясь в грязь. Повсюду уже снова преобладал темный цвет. С рюкзаком за спиной, в больших сапогах, Элизабет шла вниз по дороге в Глез, на ферму Куртуазов, снабжавших гостиницу ветчиной и сыром. Она, конечно, могла бы поручить Антуану сходить туда, но ей нравилось бывать у этих мрачных крестьян - брата и сестры, которые не обращали внимания на спортивное оживление в Межеве и продолжали вести трудную крестьянскую жизнь, обрабатывая свою землю и ухаживая за животными. За откосом показалась крыша их старого дома из серой дранки с положенными на нее камнями. Тропинка вела к воротам, с одной стороны которых были уложены дрова, а с другой лежала куча навоза. Раздался лай собаки. Черно-белый шарик выкатился навстречу Элизабет. Это была собака Куртуазов - Фрикетта - очаровательная дворняжка, с кривыми короткими лапами и бородатой мордочкой, неугомонная, шаловливая, ласковая. В прошлом месяце у нее родились щенки, но ее хозяин утопил их. Собачка радостно прыгнула на Элизабет, а та подхватила ее и прижала к своей груди.
- Боже! Какая же ты грязная! - сказала Элизабет. - От тебя пахнет коровьим навозом.
Приняв эти слова за комплимент, собака залаяла от удовольствия и принялась облизывать склонившееся над нею лицо. Всякий раз, когда Элизабет приходила на ферму, Фрикетта встречала ее с неизменной радостью. Старый Куртуаз, огромный с выпученными глазами и усами, обесцвеченными от белого вина, появился на пороге дома и пробормотал:
- А, это вы, мадемуазель. Здравствуйте. Не правда ли, собачья погода? Скоро опять пойдет снег, и целых четыре месяца мы не притронемся к земле. Кому-то это может и нравится, а кое-кого огорчает. Вы далеко собрались? На прогулку?
- Нет, - ответила Элизабет. - Я хотела бы взять у вас две головки савойского сыра и попросить прийти в гостиницу, чтобы принять заказ.
- У вас уже есть клиенты?
- Нет. Первые приедут только через неделю.
- Выходит, кончилась ваша спокойная жизнь! Надо будет кормить и укладывать спать весь этот народец! Вот наказание! Мне жаль ваших бедных родителей. Ладно, я приду. Но скажите-ка мне, ваш отец по-прежнему согласен оставлять для меня жирные отходы?
- Да, - сказала Элизабет. - При условии, если ваши цены на ветчину и сыр будут такими же, что и в прошлом году.
- Отходы мне нужны для скотины, - проворчал Куртуаз. - Но вам не надо пользоваться этим, чтобы заставлять меня продавать товар себе в ущерб. Я ничего для себя не выгадываю.
- Договаривайтесь об этом с папой.
- Ладно. Входи же. Сестра там. А у меня дела. Эй, Элеонора! У нас гостья!
Элизабет с Фрикеттой на руках вошла в темный зал с низким потолком, в котором пахло потом, супом и скисшим молоком. Длинный стол с двумя скамейками по бокам, вытяжка над очагом, плита с котлом, все здесь напоминало девушке кухню в Сент-Коломбе, где ей так нравилось. В приоткрытую дверь она заметила уголок спальни, где брат спал вместе с сестрой с самого их детства. Над их кроватями висела цветная репродукция картинки с изображением Воскресения Христова. За стеной мычала корова. Дверка из неплотно сбитых досок отделяла стойло от кухни. Она скрипнула, процарапав пол. Вошла женщина неопределенного возраста, высокого роста, сухая, с узловатыми пальцами, которые она вытирала о свой черный фартук.
- Мадемуазель Мазалег! - воскликнула она. - Какой приятный сюрприз! Присаживайтесь…
- Я только на минуту, - сказала Элизабет. - Мне надо две хороших головки савойского сыра.
- Наш последний сыр как раз удался. Пойду в погреб и отберу вам самые лучшие. Да отпустите же вы это животное! Прочь, Фрикетта!
- Не гоните ее. Она такая милая, - сказала Элизабет.
- От нее у вас могут быть блохи!
- Да нет! Фрикетта, ты же не заразишь меня блохами? Тебе, наверное, самой будет скучно жить без них?
- Вот это уж верно, - подхватила Элеонора. - Искать блок, жрать и бегать с кобелями, это все, что она умеет делать. Мы взяли ее для борьбы с крысами, но она их не видит, даже когда они пробегают мимо. За нее эту работу делают наши кошки.
- А сколько у вас кошек, Элеонора?
- Было шесть, а осталось две.
- А другие?
- Да сбежали, - ответила женщина уклончиво.
Она толкнула дверцу, спустилась по трем ступенькам и исчезла в погребе, где горой лежали сыры, ветчина и куски сливочного масла. Местные жители поговаривали, что Куртуазы убивали своих кошек и замораживали их на крыше в снегу, а потом ели, приготовив из них рагу. Но Элизабет не могла поверить, что эти люди могли быть такими жестокими. Из подвала появилась Элеонора, неся две головки савойского сыра, серая корочка которого была испещрена маленькими красными точками.
- Вот, - выдохнула она. Я выбирала, как для себя самой. Я положу их в рюкзак?
- Да, спасибо, - сказала Элизабет.
Фрикетта вытянула морду, жадно втягивая воздух носом.
- Ей обязательно надо сунуть свой нос повсюду, - проворчала Элеонора, сильно ударив собаку по морде.
Челюсти Фрикетты щелкнули, она опустила уши, спрыгнула с колен Элизабет и спряталась под столом.
- Бедное животное, - сказала Элизабет.
- Не жалейте ее! - ответила Элеонора. - Она лентяйка и воровка. Впрочем, мой брат больше не хочет держать ее.
- Вы ее отдадите?
- Да что вы! Кому она нужна? Слишком много ест и никакой пользы. Это не то, что наш Боби. Вы знаете его? Это большой черный пес, который в стойле…
- Да, - сказала Элизабет. - Но тогда, что хочет с Фрикеттой сделать господин Куртуаз?
Вместо ответа Элеонора взяла кружку со стола и налила немного молочной сыворотки в стакан:
- Держите! Я знаю, что вы любите это.
Элизабет выпила глоток кисловатой жидкости и спросила:
- Он ведь не убьет ее?
- А что вы хотите, если ничего другого не остается? - вздохнула старая дева, отводя глаза. - Мы не можем кормить собак ради собственного удовольствия. Мы любим Фрикетту, но каждому свое.
- Это ужасно! - прошептала Элизабет. - Она такая ласковая, такая хорошенькая.
- О! Она даже ничего не почувствует, - сказала Элеонора. Уж мы-то никогда не заставляли животных страдать. Мой брат убьет ее из ружья.
Элизабет с ужасом посмотрела на эту женщину, говорившую таким спокойным тоном об убийстве.
- Когда? Когда он собирается сделать это?
- Когда у него будет время.
Высунув голову из-под стола, Фрикетта весело выслушивала свой смертный приговор. Глаза ее блестели, вокруг одного глаза росла белая шерсть, а вокруг другого черная. Ее пасть была приоткрыта, казалось, что собака невинно улыбается.
- Послушайте! - сказала Элизабет. - Это невозможно! Я возьму ее с собой!
Она сказала это, не задумываясь. В глазах старой девы появилось какое-то глупое выражение.
- Ну, так вы отдадите мне ее? - спросила Элизабет.
- Пожалуйста! - ответила Элеонора. - Но это будет не самый лучший подарок от меня.
- Напротив! Очень хороший подарок! - сказала Элизабет.
- Я заберу ее прямо сейчас. Наденьте на нее ошейник с поводком… Ну или какую-нибудь веревочку на шею…
Избавившись наконец от удивления, Элеонора молитвенно сложила ладони, а уголки губ ее беззубого рта сложились в улыбку:
- Ах! Можно сказать, что у вас добрая душа, мадемуазель, и я вам очень благодарна. Мы ужасно переживали бы, если пришлось бы убить это бедное животное, которое никому не сделало ничего плохого. У вас она будет счастлива. Эй, Фрикетта! Посмотри-ка, она уже виляет хвостом! Могу поклясться, что она все поняла! Я сейчас сбегаю за куском веревки, чтобы привязать ее. Но допейте же сыворотку, мадемуазель. У меня есть еще сколько угодно, наливайте сами, если вы хотите пить.
Возвращаясь домой, Элизабет подумала, какова будет реакция ее родителей, когда она предстанет перед ними с Фрикеттой. Несмотря на настойчивость их дочери, они уже ей не раз говорили, что не хотели, чтобы в гостинице была собака. Но на этот раз она решила, что добьется своего. Поставленные перед фактом, они будут вынуждены смириться, конечно, после возражений и соответствующих назиданий. Не ведая проблем, которые вызовет ее удочерение, Фрикетта весело бежала впереди, удерживаемая за веревочку.
"Она действительно очень грязная, - подумала Элизабет. - Мне надо бы вымыть ее, прежде, чем предъявлять. Если бы мне удалось только войти в гостиницу незамеченной!"
Чудо все-таки произошло: в холле никого, в коридоре никого, на лестнице никого. Элизабет взяла в своей комнате мыло, щетку, салфетки и заперлась с Фрикеттой на третьем этаже.
Без сомненья, впервые в своей жизни собаке пришлось выдержать подобное испытание. Когда на нее неожиданно полилась теплая вода, она испугалась, стала вырываться, затем опомнившись, взглянула на свою новую хозяйку с абсолютным доверием и села в ванную. Шерсть на лапах и на животе была в грязи, которую невозможно отмыть. Блохи скакали во все стороны. Но ужасный вид собаки приводил Элизабет в состояние воинственного азарта. Она безжалостно давила убегавших блох.
Между ее ловкими пальцами текла вода, пенилось мыло, а мерзкие насекомые исчезали в сливном отверстии. У нее вспотел лоб, порозовели щеки. Задыхаясь, она сказала:
- Еще немного потерпи, Фрикетта! Ты сама увидишь, какой красивой ты станешь, когда я закончу!
И действительно, после полоскания и сушки на месте несчастного животного с грязной шерстью появилась красивая собака. Гордая от того, что так преобразилась, Фрикетта танцевала на своих тонких - лапах и чихала от удовольствия. Элизабет снова надела собаке веревочку на шею, и обе вышли из запотевшей ванной комнаты. Потом спустились по лестнице, приготовившись к встрече с родителями.
Амелия и Пьер были на кухне, перед ними лежала гора вилок и ножей. При виде дочери, державшей на поводке собаку, они вскочили, и одно и то же предчувствие омрачило их лица.
- Где ты подобрала эту собаку? - спросила Амелия.
- Мне ее дали Куртуазы, - ответила Элизабет.
Пьер громко рассмеялся и проворчал:
- Хороши же мы будем теперь! Ты что же, хочешь оставить ее?
- Об этом не может быть и речи! - воскликнула Амелия. - Я сто раз повторяла тебе, Элизабет, что нам невозможно держать собаку в гостинице!
- Но почему, мама?
- Это может не понравиться некоторым клиентам!
- Но не могла же я позволить убить это несчастное животное! - возразила Элизабет.
- И кто же хотел убить ее? - спросил Пьер.
- Братец Куртуаз. Никто не имеет права отнять у животного жизнь потому, что она вас больше не развлекает, потому, что стала вам обременительной. Посмотри, мама, на эти добрые глаза!
- Это правда, - согласилась Амелия. - Но если бы пришлось подбирать всех кобелей с добрыми глазами…
- Это не кобель, а сука, - сказала Элизабет, словно эта деталь могла изменить мнение матери.
- Тем более, - ответила Амелия. С суками одни только неприятности. Они народят нам кучу щенят, а потом думай, как отделаться от них.
Пьер казался непримиримым. Он щелкнул пальцами, чтобы привлечь внимание собаки, которая мгновенно навострила уши и высунула кончик розового языка.
- О, мамочка, умоляю тебя! Я ее уже так полюбила, - сказала со вздохом Элизабет. - Я сама буду заниматься ею. Вы даже не заметите, что она в доме!
Догадалась ли собака, что ее судьбу решали эти три человека, шумно спорившие на кухне? Внезапно она подошла к Амелии, встала на задние лапы и лизнула ей руку.
- Она забавная, - сказал Пьер.
- Правда? - воскликнула обрадованная Элизабет. - Мне даже кажется, что она немного породистая.
- Ты преувеличиваешь!
- Да нет же, папа. Ее голова похожа на голову жесткошерстного фокса. Во всяком случае она крысоловка! Она будет нам помогать.
- А как ее зовут?
- Фрикетта.
Пьер и Амелия улыбнулись. Дело было выиграно. Элизабет бросилась на шею родителям. Фрикетта гавкнула, помахав обрезанным хвостом, похожим на запятую.