- Ты в самом деле все забыла. Десять лет назад, когда вы еще не были женаты и ты бегала позировать в его прежнюю мастерскую, именно ты мне выдала это определение, ссылаясь на какую-то книгу, и еще добавила от себя, когда я вытаращилась от удивления, - "нормальная научная формулировка, означающая половую активность человека", неужели не помнишь?
- Нет, хоть убей, не помню. Надо же. То есть получается, не мужик, а перпетум мобиле, вечный двигатель?
- Вроде того, - улыбнулась Катя.
- Значит, и женщина может быть биологически активной особью?
- Перестань придуркиваться и изображать сексуальную неграмотность - сама же меня просвещала.
- Видишь, как все у меня нескладно получается, даже прогнать толком мужа не могу, потому что ему не на что жить. Подумать только - выгоняю мужика и сама же его кормлю и деньги на мелкие расходы даю. Ты что-нибудь подобное слышала? - И такая горечь прозвучала в Дашиных словах, что Катя потянулась, чтобы обнять ее.
В этот момент с грохотом распахнулась входная дверь. В комнату буквально ввалился Гоша в разорванной куртке с окровавленной правой рукой, которую он придерживал другой за локоть. За ним, вздрагивая от рыданий, вбежала Саша, цепляясь обеими руками за свисавший лоскут отцовской куртки.
- Нас с папой собака покусала, - заикаясь, проговорила девочка.
Дарья вскочила с ковра, подхватила дочь, принялась лихорадочно осматривать ее, но Гоша, не скрывая гордости, заявил охрипшим голосом:
- С ней все в порядке, я не подпустил… Сволочной кобель, точно с цепи сорвался, бросился, руку вот в кровь разодрал… я ему ногой по зубам врезал…
Прибежала Клава, запричитала:
- Вай мэ! Что же это творится?
Катя подбежала к Гоше, помогла ему снять изодранную куртку, охнула:
- Господи, Гошенька, надо в поликлинику! Даш, погляди, как все разворочено, с ума сойти!
Даша передала Клаве дочь, подошла, бросила беглый взгляд на рану и спросила внезапно осипшим голосом:
- Очень больно?
- Угу…
- Потерпи, мы сейчас в поликлинику поедем.
- Зачем в поликлинику?
- Как - зачем? Может быть заражение. И собаку надо проверить - вдруг бешеная. И не спорь, не спорь! - закричала Дарья, хотя Гоша и не думал возражать, села на стул и вдруг в голос заплакала.
Начиная с понедельника на Катю навалилось столько работы, что она уходила из офиса последней, едва добиралась до дома и валилась спать, выпив лишь стакан чаю с бутербродом. Аркадий Семенович заинтересовался строительным бизнесом и, как всегда, начинал с глубокого и серьезного анализа опыта серьезных зарубежных фирм. Это требовало ознакомления с литературой, целый ворох которой Кате предстояло перевести. Объективно никакой спешки не было, но уж таков был характер шефа - если что-то задумал, то действовал по народному принципу "вынь да положь". Вот и сидела она, в полном смысле слова, не разгибаясь. Брать эту работу домой не хотела - пусть фиксируются ее переработки непредвзято, а то прежде не раз бывало - возьмет перевод домой и словно так оно и должно быть, никто ведь не видит, сколько часов она просидела за ним у себя на кухне или, возможно, лежа на диване. Сама Катя предпочла бы работать дома, но когда позвонил Андрей и она поделилась с ним, он сразу же посоветовал делать работу в офисе. "Аркадий Семенович обязательно даст тебе отгулы, и мы с тобой встретимся! Постарайся не очень гнать свой перевод - чем больше переработка, тем больше отгулов", - добавил он напоследок. Не бог весть какая премудрость, но Катя сама не то чтобы не додумалась, а просто не стала бы так поступать, она предпочитала брать работу домой и утром, в час пик, не мчаться сломя голову в офис, а подольше поспать.
Катя не стала спрашивать, каким образом и где может состояться их встреча с Андреем, главное - они будут вместе!
Эта мысль, как назло, лишь придавала ей творческих сил, и работа, вместо того чтобы растянуться надолго, буквально кипела. Катя пребывала в состоянии не то эйфории, не то стресса, и именно поэтому, как утверждает наука, все у нее ладилось, все получалось удивительным образом легко, быстро, хорошо.
Все получилось наилучшим образом: Аркадий Семенович был очень доволен результатом, дал ей три дня отгулов, разрешил присоединить по желанию либо к отпуску, либо к любым выходным дням и даже наградил премией. Оставалось согласовать с Жанной Ивановной отгульные дни. Та конечно же стала причитать, что Катя обязана думать не только о себе, но и о работе всего отдела, и поэтому ей лучше присоединить эти дни к отпуску, на что вышедшая из повиновения переводчица брякнула:
- А вы должны подчиняться решениям шефа, а не заниматься самоуправством. Если вас что-нибудь не устраивает в моей работе, жалуйтесь, пишите докладную, делайте что хотите. Аркадий Семенович предоставил мне право выбора, и я им воспользуюсь.
На этом разговор был закончен: кто-кто, а Жанна прекрасно понимала, что такого переводчика еще поискать.
Вернувшись домой, Катя позвонила Андрею, чтобы уточнить, как она предполагала, дату его приезда и тогда уже точно определить, какие дни ей освободить.
- Я вам перезвоню чуть позже, - сказал Андрей, - если позволите, минут через сорок.
По этому "вы" Катя поняла, что он не один.
- Позволю, позволю, - весело ответила она, положила трубку и стала ждать звонка.
Ровно через полчаса раздался звонок городского телефона. Катя схватила трубку, но вместо Андрея услышала голос Степа:
- Привет, Катюх! Я звоню из Тюмени, - как ни в чем не бывало радостно сообщил он. - Я зверски соскучился по тебе! Что поделываешь?
- Ты оставишь меня когда-нибудь в покое? Сколько можно!
- Да брось ты! Повздорили - и ладно. Если я виноват, прости. Не будем ссориться, а то ведь…
Катя перебила его:
- Я, кажется, ясно сказала в прошлый раз, чтобы ты больше никогда мне не звонил, и могу еще раз повторить: забудь мой телефон. У нас с тобой все кончено. Пора понять это.
Она в сердцах бросила трубку. Не хватало еще, чтобы телефон был занят, когда позвонит Андрей.
Он позвонил сразу же и совершенно ошеломил Катю:
- Через два дня встречаю тебя в аэропорту Адлера. Сейчас же забронируй по телефону билет и сразу сообщи мне номер рейса.
Она пыталась переспросить, что-то уточнить, понять наконец, что происходит, но Андрей на все ее восклицания и вопросы отвечал:
- Потом все объясню, потом, потом. Жду твоего звонка.
В аэропорту Адлера Андрей ждал Катю прямо у трапа самолета. Она оглянулась, спустилась вниз и сразу же оказалась в его объятиях - он схватил ее в охапку вместе с сумкой, висевшей у нее на плече, и букетом цветов, которые держал в руках. Сзади напирали пассажиры, которым тоже хотелось поскорее ступить на твердую землю. Тогда Андрей, не разжимая рук, переместился чуть в сторону, и они стояли так, словно только для того и встретились, чтобы замереть в этой позе на летном поле южного города.
Катя привстала на цыпочки и шепнула Андрею в ухо:
- На нас смотрят.
- Да? - удивился он. - А что тут любопытного? Просто я встретил мою любимую женщину, по которой страшно соскучился. Поехали, - он взял у нее сумку, передал ей цветы и повел к стоянке такси.
Катя не стала спрашивать ничего - ни как ему удалось вырваться с работы, из дома и оказаться здесь, ни куда они сейчас поедут, ни сколько дней им отпущено обстоятельствами или судьбой. Она просто шла, держа его за руку, вернее, ведомая его крепкой, уверенной рукой. Какая разница - куда? Главное, они вместе, рядом, она дышит одним с ним воздухом, слышит его голос, хотя и не совсем понимает, о чем он говорит.
В машине Катя наконец немного пришла в себя. Выяснилось, что едут они в Хосту, где Андрей уже успел снять на несколько дней комнату в городской квартире со всеми удобствами.
- Там будет уютнее, чем в гостинице, и хозяйка обещала готовить для нас обеды и ужины. По-моему, это лучше, чем бегать в ресторан дважды в день. Ты согласна?
Он еще спрашивает! Как она может быть не согласна с его решением!
Катя только молча кивнула головой и подумала, что это не только удобно, но и создаст видимость спокойной семейной жизни. Интересно, он об этом же думал, когда договаривался о домашних обедах?
… Они лежали на пляже, греясь в лучах майского южного солнца, но купаться не решились. Только отдельные смельчаки, скорее всего, северяне и сибиряки, с отчаянной смелостью бросались в море, заплывая до самых буйков, - сезон еще не начался, и вода согревалась лишь к полудню до 15–16 градусов. Не разжимая рук, они смотрели на море, удивительно спокойное, мирное и приветливое. Прибрежная волна, казалось, чавкающими поцелуями теребит гальку, не давая ей покоя и нарушая тишину, а та шуршит, протестуя, но наслаждаясь, и ждет следующего прилива. Сидеть бы и сидеть так всегда, вечно…
Вечность длилась четыре ночи и почти пять дней - день приезда, день отъезда - один день.
В самолет по трапу Катя поднималась, едва сдерживая слезы. Замерла на секунду у входа, оглянулась, отыскала глазами Андрея.
Он стоял, почему-то вытянув руки по швам, словно принимал парад. Она быстро вошла в салон, прошла на свое место у иллюминатора и, отвернувшись к нему, заплакала. Будем же справедливы - она не плакала, просто слезы счастья лились самопроизвольно, и она не собиралась ни останавливать их, ни промокать. "Сто часов счастья, разве этого мало?" Ровно сто часов они были вместе, ровно сто часов не было разлуки, мыслей о Данусе, о работе, о будущем. Она станет жить с этими воспоминаниями до следующей встречи…
Виктор Елагин пригласил Елену Андреевну и Катю на прогон нового спектакля "Сирано де Бержерак", где он не только исполнял главную роль, но и впервые выступал в качестве режиссера-постановщика. На такие прогоны обычно приглашались критики, поэтому Елена Андреевна старалась на обсуждениях, следовавших за просмотром, не выступать, если играл Виктор: стоит ей похвалить его работу - тут же скажут, что она необъективна, а станет ругать - пойдет шепоток, что, мол, никак не может простить бывшая мадам Елагина уход мужа. Так и повелось у них с Виктором: на следующий день они встречались, чтобы подробно, основательно разобрать роль.
Прогон "Сирано" назначили на двенадцать часов в пятницу. От одной мысли, что придется отпрашиваться у Жанны, Катю корежило. Только на днях она, можно сказать, выцарапала у нее отгулы, и теперь предстояло снова клянчить. Катя решила схитрить. Пошла к шефу, попросила секретаршу пропустить ее буквально на одну минуту.
- Аркадий Семенович, - лисой Патрикеевной начала она, - завтра в двенадцать у папы в театре прогон нового спектакля. Он впервые выступает в роли режиссера. Я от его имени приглашаю вас.
- Это как же, - удивился он, - Елагин теперь сам не играет?
- Конечно, играет. Он исполняет главную роль, Сирано де Бержерака, но спектакль поставил сам. Вы пойдете?
- Пожалуй, - согласился шеф. - Я в театры хожу, можно сказать, вырываюсь, но на прогонах еще никогда не был.
- Спасибо, что согласились. Отец будет рад. Я вас встречу в одиннадцать сорок пять и проведу на хорошие места. Вы придете один или с супругой?
- Один, один, жена мобилизована к внукам.
Катя еще раз поблагодарила и побежала приглашать Жанну Ивановну, в глубине души рассчитывая на отказ. Но когда начальница узнала, что будет сам Аркадий Семенович, расплылась от удовольствия и обещала непременно прийти в театр.
- Скажите, Екатерина Викторовна, что значит прогон? Я не очень сведуща в театральных тонкостях и терминологии, - спросила Жанна Ивановна.
- Прогон - это та же репетиция, но без остановок, без повторов отдельных сцен, когда режиссер из зала смотрит подряд весь спектакль, наслаждаясь или ужасаясь тем, что он сотворил, - с улыбкой пояснила Катя.
Начальница, к удивлению Кати, юмор поняла и улыбнулась в ответ. Кате стало смешно: "Вот она, волшебная сила театра - одно только упоминание о нем облагораживает человека", - подумала она и тоже улыбнулась в ответ.
После работы Катя позвонила отцу, с трудом разыскав его в театре по трем телефонам, и повинилась:
- Пап, не станешь меня ругать?
- За что, Катенок?
- Понимаешь, мне пришлось пригласить на завтра и мою цербершу, и даже самого шефа. Иначе я не смогла бы отпроситься.
- Что за варварский режим! - возмутился отец. - Работаешь как проклятая и не можешь даже в кои-то веки отпроситься на спектакль?
- Не совсем так. Дело в том, что буквально на прошлой неделе я взяла три дня отгулов за переработку и теперь снова… Ну, понимаешь, просто не очень удобно. Поэтому пришлось схитрить и от твоего имени пригласить.
- И правильно сделала. Пусть просвещаются. Мне не за что тебя ругать. После спектакля зайдите с мамой, я соскучился по тебе. Целую, Катенок. До завтра. Я побежал, мне еще две сцены нужно прогнать…
Народу в пятницу в зал набилось много - как же, артист Елагин посягнул на святая святых, на режиссуру!
Спектакль шел ровно, выверенно. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: пьеса Ростана относится к числу тех драматических произведений, которые актеры и вообще люди театра называют самоигральными, то есть не требующими никаких режиссерских изысков. Блистательные стихи Ростана льются, кажется, сами по себе, смысл пьесы прост и импонирует любому зрителю - духовная, внутренняя красота человека выше, чем красота внешняя.
Виктор Елагин придумал для своего Сирано неожиданную краску: вместо того чтобы нарастить нос "гумиком", как испокон века делают актеры, он соорудил съемную насадку с заушниками, как у очков, и играл в таком виде во всех сценах. Но когда объяснялся в любви Роксане от имени Кристиана, насадка незаметно снималась, что по замыслу Елагина-режиссера должно было показывать, как прекрасен любящий человек.
Катя время от времени поглядывала на мать, ее настораживала напряженная поза и замкнутое лицо Елены Андреевны - не к добру, видимо, ей не нравится новая работа отца.
Обсуждение прошло бурно, но общий итог оказался положительным. Катя с матерью дождались, когда весь церемониал с поздравлениями и поцелуями завершился, и проследовали за Елагиным в его гримуборную. Он уселся перед зеркалом и стал снимать грим с лица.
- Ну что скажешь, Лена? - обернулся он к Елене Андреевне.
Она пожала плечами.
- Так плохо, что даже нечего сказать?
- Витюш, давай не сегодня.
- Не хочешь портить мне настроение?
- Нет, хотелось бы поговорить спокойно и подробно в другой обстановке и когда ты немножко отойдешь, - осторожно и очень ласково, будто разговаривает с больным, ответила Елена.
- Не хитри, мать, выкладывай, - решительно обернулся Виктор и уперся в нее взглядом.
- Видишь ли, - начала она, - я вообще не приветствую всеобщее увлечение актеров накладными носами, словно задача заключается в том, чтобы изобразить Буратино-Пиноккио. Даже Жерар Депардье не устоял. Кажется, Бог не обидел его носом, так нет - присобачил себе еще и накладной! И ты туда же. Скажи на милость, зачем тебе это понадобилось?
- Как ты не понимаешь! - удивился Виктор. - Этот прием дает возможность раскрыть главную мысль, идею спектакля и яснее…
- Главная тема, - перебила его Елена, - выражена Ростаном настолько рельефно и ясно, что тут ничего не следует добавлять, можно только переборщить, что у тебя и получилось. Искать нужно в другом направлении.
- В каком? - спросил он с вызовом.
- Ну, я не знаю, так, сходу, сказать трудно, к тому же я критик, а не режиссер.
- Вот, вот, все знают, как не надо, но мало кто знает, как надо, - обиженным тоном сказал Виктор Елагин. - Я понял тебя.
- Витя, ну зачем тебе понадобилось лезть в режиссуру? Ты прекрасно сыграл роль, просто великолепно, с такой актерской отдачей, с таким эмоциональным накалом, с тонким пониманием поэтической природы пьесы.
- Хочешь смягчить удар по самолюбию?
- Вот уж это ты зря, сам знаешь, я никогда не была любительницей подслащивать горькую пилюлю.
- Папа, ты напрасно так недоверчиво воспринимаешь мамины слова; Я, разумеется, не претендую на роль профессионального ценителя, но ведь играл ты для обычного зрителя, подобного мне. Поверь, я в одном месте слезу пустила, а ты знаешь, сентиментальность мне не свойственна.
Елагин встал, обнял дочь, поцеловал в макушку:
- Вот она, родная душа, все поняла.
- Выходит, я к тебе отношусь недоброжелательно. Это что-то новое в наших профессиональных отношениях, - на этот раз обиделась Елена Андреевна.
- Ленка, не утрируй. Я этого не говорил.
- Но подумал.
- Ничего подобного! Прекрасно знаешь, как я люблю и нуждаюсь в твоих разборах. Давай встретимся, когда скажешь, и поговорим плотно. Идет?
- Я согласна, почему нет? Созвонимся и все обговорим. А сейчас у меня к тебе одно дело… как бы это сказать… Понимаешь, я хотела бы оформить развод…
- Какой еще развод? - не понял он.
- Обыкновенный. Мы ведь с тобой так и не развелись официально.
- Это еще зачем? Чего это вдруг тебе приспичило? - недоумевал Виктор.
- Ну надо же когда-нибудь с этим разделаться… - начала было Елена.
- Кому надо?
- Нам обоим.
- Что-то у меня такая потребность не возникала.
- А у меня возникла.
- Катенок, - обратился Елагин к дочери, - ты что-нибудь понимаешь? Зачем этой женщине развод? Она что, замуж собралась?
- Пап, вы так давно живете врозь, что не стоит так реагировать на простую формальность, - как можно спокойнее ответила Катя.
Но Елагин уже завелся и его понесло:
- Что ты задумала? Говори! Замуж собралась? За кого? За какого-нибудь старпера, которому нужна бесплатная домработница?
- Прекрати немедленно, Виктор. Я не собираюсь отвечать ни на один твой вопрос. Это не твое дело.
- Как не мое? Кто он? Я его знаю?
- Нет.
- Ах так? Все хочешь сделать за моей спиной? - возмутился он.
Катя смотрела, как зачарованная, на своих родителей и не могла скрыть невольной улыбки.
- Послушай, Витя, ты мне не отец и не мать, по какому праву ты пытаешься вмешиваться в мою личную жизнь? - Елена Андреевна еле сдерживалась - еще не хватало раскричаться в театральной гримуборной, чтобы через пять минут слухи и сплетни разнеслись по всему театру!
- По праву твоего мужа! - со всей категоричностью заявил Елагин. - Мало того что я сквозь пальцы смотрел на твои романы, так теперь ты и вовсе с катушек сошла на старости лет!
- На старости лет? - задохнулась от такого оскорбления Елена. - Сам ты старый пень! Слыханное дело, на шестом десятке играть Сирано! Может, еще сыграешь Ромео? К твоему сведению, реальному прототипу Сирано, Савиньену де Бержераку, было всего 36 лет, когда он умер.
- Вот теперь ты окончательно выдала себя: тебе надо, чтобы я умер, и тогда ты станешь вдовой и будешь совершенно свободна в своих действиях - хоть каждый месяц выходи замуж!
- Витя, ну что за извращенная логика, - попыталась успокоить его Елена Андреевна, - не говори ерунды, по-моему, ты теряешь чувство реальности.
- Интересно! Моя жена собралась выходить замуж, а я теряю чувство реальности. Катенька, ну скажи же что-нибудь, ты ведь трезво мыслящий человек, черт возьми!