На экране Куча, выскочив оттуда, куда ее унес женоподобный певец, танцевала вместе с новой исполнительницей нечто, похожее на "Чунга-чангу", ломала ровный ряд подтанцовки немыслимым кривлянием. Исполнительница не растерялась - продолжала петь и улыбаться, как ни в чем не бывало. Балет тоже быстро сориентировался и начал импровизировать - передавать рыжую ведущую по цепочке рук подальше от исполнительницы. Под заключительные аккорды зажигательной песни о голубом самолете Куча "улетела" с "Музона".
Следующей по счету пела дочь нефтяного магната, очень похожая на вяленую рыбу. Груня хмыкнула:
- Как можно с таким лицом петь о любви?
Сашок пожал плечами.
- С такими бабками, как у нее, можно петь о чем угодно.
Когда под грохот аплодисментов на сцену вышел главный продюсер страны Борис Чалый и в знак признательности поцеловал дочери нефтяника, бывшего бурового мастера, слабенькую от недоедания ручку, Груня прицелилась и выплюнула жвачку в телевизор, попав в хитрый глаз Чалого - продюсера как раз показали крупным планом. Тут же она выключила телевизор, чтобы Чалый никуда не успел пропасть и остался в памяти Груни с бельмом.
- Налей-ка мне винца, - приказала она Сашку, устраиваясь в кресле поудобнее. - Башка что-то разболелась от телевизора.
- Опять? - насмешливо спросил он. - Ты же вчера еле приползла со своей гребаной тусовки. Чего ты туда ходишь? Чтоб тебя не забыли? Так надо работать больше, а не пить, мать.
- Какая я тебе мать? - обиделась Груня. - Я всего на год старше тебя, нахал.
- Хорошо, - вздохнул любящий Груню Сашок, - Будем считать - на год. Но выступать-то ты почему не хочешь?
- Перед колхозниками на полевом стане? - язвительно ответила певица. - Перед солдатами в воинской части? Спасибо тебе, прадю-ю-ссир. Я уж лучше здесь, перед телевизором, досижу до пенсии.
- Ах, так ты меня обвиняешь в своих провалах? - понял Сашок и с силой крутанул кресло вместе с Груней, чтобы видеть ее лицо. - Давай, подруга, посчитаем. Прошлым летом ты сорвала гастроли в Сочи. Зимой на съемках "Веселого огонька" устроила скандал - подралась с мадам Банкиной. Теперь ты не хочешь ехать в провинцию.
- Вот именно, - истерично крикнула Груня. - В провинцию. Как в Америку кого послать, так я - недостойна. У меня, видишь ли, репертуар не тот. Как на "Евровидение" - голос слабоват. Как будто я товар внутреннего употребления - как обувь, не гожусь на экспорт. А я, может быть, не туфлей себя чувствую, а танком российским, самолетом, нефтью, в конце концов. Ну, уехала я из Сочи. Не захотела петь следом за Борькиной любовницей. Она - кривоногая, и потом, он их - дурочек безголосых, как перчатки меняет. А я что - клоун, каждой улыбаться. Пусть деньги платит за это.
- Дура! - в сердцах ответил Сашок. - Он бы с тобой эфиром рассчитался.
- Меня и так народ любит, - гордо ответила Груня.
- Любил, - с нажимом сказал Сашок и начал "вправлять" Груне мозги. - Потому что по телевизору видел такую певицу - Груню Лемур. У нас народ - простой, к хорошей эстраде не приученный. Мы, россияне, все больше себя специалистами по Пушкину и Лермонтову считаем. Как правильно чечетку бить, не знаем. Оттого эстраду в душе презираем и ничего в ней не понимаем. А кого показывает нам вот этот ящик, который в каждой квартире стоит в "красном" углу, того мы и любим. Могла бы уж и сама понять. Все-таки двадцать лет поешь и пляшешь.
- Нет, это невозможно, - зарыдала Груня и побежала в ванную. - Он постоянно намекает на мой возраст. Так и скажи, что разлюбил меня, - крикнула она из-за закрытой двери и, не слушая ответа Сашка - продюсера, менеджера и любовника, включила воду на всю мощь.
Через час, когда Груня наплескалась в теплой водичке, Сашок постучал в дверь.
- Анюта, - сказал он ласково. - Ну что ты, моя маленькая, решила? Насчет провинции? Поедешь?
- Поеду, - расслабленно ответила из ванной певица. - Отвяжись.
Сашок шутейно перекрестился, вытер со лба пот и пошел готовить обед.
Сестра Ксения сидела на своем посту, на своем рабочем месте - на рынке. Собирала мелочь. Иначе пожертвования покупателей рынка - добропорядочных граждан Любимска - назвать было нельзя. Сестра Ксения не обижалась, понимала - время нынче тяжелое, настоящей веры в бога у людей нет: не каждому дано понять, что не хлебом единым жив человек, но духом и верой своей. Сама она прибилась к женскому монастырю на окраине города давно - четверть века назад. Прибилась, да так и осталась в нем навсегда - ни разу с тех пор не пожалела.
Звякнула в ящичке на коленях у Ксении мелочь, сказала она: "Спаси вас господь" жалостливому прохожему, очнулась от дум. И тут же увидела Ксения большой глянцевый плакат, сию минуту приклеенный на стену молодым человеком в шортах. На минуту бог лишил ее дара речи и разума, потому что сильная волна гнева захлестнула Ксению, просто грохнула по ее душе девятым валом. Сестра замычала, как немая, и повалилась на пол, уронив с коленей деревянный ящичек со скудными пожертвованиями - его тут же подхватил выскочивший из толпы чумазый мальчишка, сиганул с ним с лестницы, побежал вдоль улицы, через дорогу. Никто не останавливал его - сестра Ксения потеряла сознание, а прохожие, снующие по рынку от прилавка к прилавку, воровства не заметили.
Очнулась она сама, поискала глазами ящичек. Не найдя, вздохнула, перекрестилась за вора - большой грех на душу взял, побрела домой, в монастырь. На плакат она больше не смотрела - чтобы опять не упасть.
На улице, недалеко от рынка, она увидела толпу. Подойдя поближе, разглядела - под колеса грузовика попал мальчишка.
- Пацаненок совсем, - жалел кто-то погибшего, а она разглядела под ногами насмерть раздавленного мальчишки свой деревянный ящичек.
Сестра Ксения хотела подобрать ящичек, да не стала. Она только подумала - почему бог не бывает таким справедливым всегда. Раскаиваться в жестоких мыслях Ксения не желала. Ей даже стыдно стало за свои монашеские одежды, выделяющие ее, аки черную ворону, из толпы горожан, одетых пестро, по-летнему.
Домой Катюша пришла поздно. Если бы не муж Слава, которого нужно было покормить, она бы с бабушкиного дивана не сдвинулась. Открывая дверь ключом, она вдруг вспомнила, что беспокоилась-то она зря - Слава-то ей вроде и не муж теперь, вроде он с ней разводиться собрался из-за другой.
"Как же я забыла об этом?" - подумала Катюша.
Еще она подумала, стоит ли ей вообще входить в квартиру - а вдруг ее муж Слава там не один? Вдруг он там голый со своей любовницей лежит на Катюшиной кровати.
"Вот еще глупости", - не послушалась своих мыслей Катюша, и зря сделала.
Воображение оказалось право. Красавец муж был в квартире не один, а с женщиной, которая много лет называла себя Катюшиной подругой. В общем, Слава был с Иркой Сидоркиной - еще той стервой, как говорили о ней окружающие. Когда-то Ирка Сидоркина училась с Катюшей в одной школе, но была на пять лет моложе. У нее были длинные ноги и кудрявые волосы. Вот, в общем-то, и вся красота. Но для мужиков это было самое то - ноги и волосы. Волосы у Ирки, когда отрастали, становились роскошно волнистыми. Ноги… Да что тут говорить. Они или есть, или их нет. Ирка была выше Катюши на десять сантиметров. К сожалению, эти десять роковых сантиметров приходились у Славкиной любовницы не на тело, не на шею, не на голову - вот смеху-то было бы, а на ноги. Да что говорить, проворонила Катюша свое счастье, когда Ирку Сидоркину с такими-то ногами в дом впустила, да еще с собственным мужем - красавцем неописуемым - познакомила.
От огорчения Катюша чуть не завыла, да сил не осталось на истерику и скандал. Ирка смотрела на нее с вызовом, не особенно стараясь прикрыться простынкой. Катюша поняла, что к бою подруга готова.
- Вы тут отдыхайте, - только и смогла сказать разбитая горем Катюша, краем глаза заметив разочарованные лица любовников, попила на кухне чайку и пошла спать в другую комнату.
Утром она приготовила завтрак на троих, ввела, как говорится, голубков в заблуждение. Дескать, не понимаю, чем вы тут в мое отсутствие занимались, или, дескать, все понимаю, да мне плевать глубоко.
- Вот яички вареные, сосиски, - показала Катюша на стол. - Угощайся, Ира. Слава, тебе маслица побольше намазать, как ты любишь? Или, может, у тебя вкусы изменились. Так ты скажи, не стесняйся.
Ирка закурила, закинула длинную ногу на другую длинную ногу, метнула в Славика взгляд-приказ. Тот, уже уплетающий за обе щеки, подавился и яйцом, и сосиской, и булкой с маслицем, понял, что пора и ему сказать свое решающее мужское слово.
- Масленок, - ласково, даже заискивающе начал муж.
Иркина нога резко качнулась, будто пнула Славика, и он заторопился - как за поездом побежал, высказал Катюше сразу и все, что от нее им требовалось. Ему и Ирке.
Катюша даже заулыбалась, потому что не поняла сразу, как это можно требовать от нее, чтобы она из собственной квартиры съехала.
Славе и его любовнице жить, видите ли, негде.
- Тебе от бабушки теперь квартира по наследству перейдет, - даже будто обиделся Славик. - И потом, если по совести говорить, то одна половина квартиры - моя, - сказал он, "разинув роток на чужой кузовок", ибо двухкомнатное жилое помещение площадью пятьдесят шесть квадратов принадлежало Катюше еще до знакомства со Славиком. Сюда ее принесли в розовом одеяльце из роддома, отсюда она через тридцать лет проводила в последний путь родителей, сюда же она привела, на свою голову, и Славика. Но в данную минуту это не имело никакого значения, потому что мужу и его любовнице негде было жить.
Катюша задумалась. Как же ей поступить? Если она сейчас откажет Славику, начнется затяжная война с численным перевесом на его стороне. Победит, конечно, Катюша - документы на квартиру были оформлены правильно, а Славка не был даже прописан здесь, - но какой ценой? Нервы, слезы, скандалы, хождение по судам оторвут ее от важного дела, которое, она дала себе слово, нужно было начать и закончить. Убийцу бабушки необходимо найти.
- Ты бабушке вчера не звонил? - спросила Катюша теперь уже своего бывшего мужа.
- Нет, - быстро ответил тот, - и не приходил. Ты же знаешь, что она меня не любит.
Катюша вздохнула - что правда, то правда: Катерина Ивановна Зимина родственничка не жаловала, называла его оболтусом, стреляным воробьем и пентюхом. Насчет оболтуса Катюша через пять лет семейной жизни со Славиком готова была согласиться. Муж называл себя свободным художником, но, скорее всего, был вечным безработным - в дом не приносил ни копейки. Насчет стреляного воробья бабушка тоже оказалась права - как только на горизонте Славика забрезжила новая жизнь в лице Ирки - умной, красивой, с хорошим окладом секретарши большого начальника, Катюша, потерявшая стабильный заработок и подвизавшаяся на поприще искусства в полуобщественном киноклубе "Современник", оказалась для Славика пройденным этапом. Что имела в виду бабушка, называя оболтуса и стреляного воробья пентюхом, Катюша еще не знала, предполагала, что это и первое и второе вместе.
"Да, - вынужденно согласилась с мужем Катюша. - Бабушка Славку не любила. Значит, и приходить ему было не резон. Кто же по собственному желанию и доброй воле пойдет в гости к человеку, который тебя не жалует?"
От сделанного в уме вывода Катюша повеселела - все-таки тяжелое это занятие - подозревать собственного мужа в преступлении. Хорошо, что убийцу надо искать в другом месте.
- Ладно, ребята, - на радостях, что муж не виновен, сказала Катюша. - Живите здесь. Я на ту квартиру пойду.
"Ребята" заулыбались, переглянулись. Катюша, вспомнив прошедший день, подозрительно спросила мужа:
- А разве я тебе говорила вчера, что бабушка умерла?
- А как же, Масленок, - с шутливым возмущением ответил Славик. - Ты вчера при мне переживала, ходила здесь по комнате, волновалась, почему бабушка не звонит и на твои звонки не отвечает. Потом сказала, что с ней что-то случилось, и выбежала из квартиры, как сумасшедшая.
- И ты сделал вывод, что бабушка умерла?
- Катю-ю-ша, - укоризненно ответил муж. - Ты можешь считать меня кем угодно, но Катерине Ивановне было семьдесят пять лет. Свое она уже прожила. Ты обвиняешь меня в том, что я это понял?
- Нет. - У Катюши стало жарко в сердце, но она не замолчала, чтобы Славик больше не сморозил глупость. - Я тебя ни в чем не обвиняю. Только странно, что, когда ты это понял, - она проглотила комок, - когда ты понял, что у твоей жены - горе и что она, скорей всего, не придет этой ночью домой, ты быстренько привел в дом любовницу.
Славка и Ирка открыли рты одновременно, намереваясь дать ей отпор, но Катюша их опередила - не дав им худого слова молвить, отчеканила:
- Я ни в чем тебя не виню. Я поступаю благородно - оставляю тебе эту квартиру с моей кроватью, с моим столом и стульями, с вилками и ложками. И прошу тебя, сделай так, чтобы я никогда не видела ни тебя, ни Ирку.
Катюша ушла из своей собственной квартиры, в которой прожила сорок два года, как положено уходить только богатым женщинам - в чем была и с одной сумочкой в руке. Правда, через минуту ей пришлось вернуться, но это уже неважно, это уже мелочи жизни. Никакой роли в том благородном и великом, что сделала Катюша только что, они не играли.
- Стакан отдай, - сказала Катюша Славику. - Из которого ты не допил. Извини уж, это бабушкин подарок мне.
Лифт на девятый этаж добрался не скоро - Катюша успела услышать, как за дверью ее собственной квартиры тискались и лобызались счастливые любовники.
- Как мы дельце-то провернули, - восхищенно сказал Славик и, наверное, дунул Ирке в шею, в легкий завиток волос.
Лифт наконец подъехал, и Катюше ничего не оставалось делать, как войти в него. Поэтому она, естественно, не слышала, что ответила Славику Ирка.
- Мы еще и ту квартиру у нее оттяпаем, - засмеялась Сидоркина. - Как ты думаешь, она ни о чем не догадывается?
- Куда ей, Масленку, - успокоил любовницу Катюшин муж и понес ее в спальню - дальше успокаивать.
Выслушав рассказ сестры Ксении о дневном происшествии, калека без ног и с культей вместо левой руки достал здоровой рукой из пачки "Примы" папиросу. Монашка щелкнула зажигалкой, дала калеке прикурить, стала любовно смотреть, как он курит, затягиваясь.
- А ты не ошиблась? - спросил калека монашку, докурив папиросу. - Что мать-то ее говорит?
- А что мать? - пожала плечами сестра Ксения. - Она и не знает, поди-ка. Доченька как двадцать лет назад уехала в Москву, так ни ответа от нее, ни привета. Стыдится, наверное, Анечка такой мамаши. Думает, пронюхают корреспонденты, каких она кровей, имидж ей подпортят. Людмилка-то как начала квасить тогда, так до сих пор и не просыхает.
- Тогда - это когда? - неосторожно спросил калека.
У монашки изменилось лицо - окаменело.
- Тогда, - ответила она и замолчала, припомнив за несколько секунд все, - это тогда.
Андрей, так звали калеку, перебрался с кровати на широкий подоконник, посмотрел в открытое окно.
В голубом небе на фоне белых облаков бреющим полетом летали стрижи, в воздухе пахло скошенной вчера травой - уже сеном. По лесным аллеям - вытоптанным до земли тропинкам, бродили пенсионеры - старики и старухи, которые доживали свои оставшиеся годы в интернате для престарелых. Среди деревьев блестела река. По утрам немногие местные жители из расположенной рядом деревни ловили там рыбу для продажи в городе.
Андрей Голубев тоже жил в интернате, хотя ему было всего-навсего сорок два года. Его взяли сюда по личной просьбе военного комиссара города Любимска да еще потому, что государство его не обидело - пенсию дало хорошую, да еще потому, что никто из родных не знал, что он жив. Никто, кроме монашки Ксении - его ненаглядной Олеси Голубевой.
- Красота какая, - тихо сказал Андрей. - Так и хочется тебя по руке погладить.
- Не вижу я этой красоты, - ответила сестра Ксения, но к окну подошла. - Другое перед глазами. Плакатик тот и надпись под ним: "Любите, люди, друг друга!". Так ты поможешь мне?
Калека положил голову на плечо монашки, посмотрел на свои культи вместо ноги и одной руки.
- Жалко мне, что сам я этого сделать не могу. Боюсь я за тебя. Если что с тобой случится, я жить не буду, ты же знаешь.
Ксения тоже склонила голову.
- Ничего со мной не случится. С нами - бог, - ответила она Андрею и вспомнила, оба они вспомнили - она равнодушно, он с нехорошим предчувствием, что эта же самая фраза была написана на ремнях у фашистов во время далекой войны.
Бог, как известно, злодеям не помог.
- Когда начинаются гастроли? - спросил калека монашку.
- Через две недели.
- Ну, что ж, время есть. Успеем подготовиться.
Через три дня, похоронив любимую бабушку, Катюша Маслова вышла на работу. Первый же день принес ей одну неожиданность и одну неприятность. Неприятность касалась зарплаты - деньги опять задержались где-то в пути. Хотя какой тут путь - через дорогу. Именно там находилась бухгалтерия отдела культуры, к которому был приписан киноклуб "Современник". В штатном расписании киноклуба значился директор - фанатик кино Максим Рейн, и его помощница на полставки, она же - финансовый директор Катюша Маслова.
- Прими мои соболезнования, Катюша, - сказал ей Максим Рейн. - И собирайся в дорогу. У нас на носу вечер, посвященный творчеству великого режиссера современности Артема Басманова. Поедешь в Москву, встретишься с людьми, которые его знали, поработаешь в архиве, ну и фильм какой-нибудь его покажем.
- Максим Робертович, - попробовала отбрыкнуться от неожиданной поездки Катюша, - у нас же по плану - Серж Гейнсбур.
- Серж подождет, никуда от нас не денется, и потом, он уже давно умер.
- А при чем тут Басманов? Почему Басманов?
- Да ты что, Маслова, - возмутился Рейн. - Не любишь кино, что ли? Ты телевизор-то смотришь? - Он понизил голос, как будто сообщал Катюше страшную тайну: - Басманова неделю назад нашли в собственном загородном доме с раскроенным черепом.
- И кто ж его так, родимого? - мрачно спросила Катюша - очень уж ей не хотелось по такой жаре трястись в поезде, битком набитом дачниками и отдыхающими.
- Ты мне тут не остри, - погрозил пальцем начальник и ответил сначала довольно легкомысленно, потом - с энтузиазмом. - Да это неважно. Какой-то то ли немой, то ли глухой, то ли вообще, человек с умственными отклонениями. Для нас главное, что имя Басманова сейчас на слуху у народа, даже у такого дремучего, как тот, что проживает у нас в Любимске. Мы можем сделать на этом очень неплохие деньги. Надо только ловить момент, не опоздать. Я дам тебе координаты одного человечка в Москве - профессора ВГИКа Чепурного. Он был у нас два года назад на заседании киноклуба. Хороший мужик. Мы с ним на рыбалку вместе ездили. Думаю, он меня помнит. Поедешь к нему, он поможет подобрать тебе материал о Басманове. Понимаешь, Маслова? - прикрикнул он на Катюшу, слушавшую его с постным лицом. - Как финансовый директор, понимаешь? Ты соображаешь, что весь коллектив - и ты, и я, можем вообще остаться не у дел, потому что городу, по большому счету, наш киноклуб не нужен. Город ничего не хочет знать о настоящем французе - Серже Гейнсбуре. Городу интереснее своя, доморощенная "француженка" - Груня Лемур. Видела плакат?