На следующий день мы, обнявшись, тихо и одиноко сидели в комнате тети. Мой взгляд бесцельно блуждал по стенам и вдруг остановился на зеркале, завешенном большим черным платком.
– Слышишь, Сима, – я слегка толкнула сестру, – а зеркало еще не пора открывать?
Та недоуменно пожала плечами.
– Надо спросить Нюру. Я не знаю. Наверное, лучше ничего не трогать, а то сделаем еще что-нибудь не так. Я в этих делах, сама знаешь…
Больше мы не разговаривали. Просто сидели и ждали, когда придет Нюра.
Совсем молоденькой девушкой Нюра приехала из деревни, чтобы прокормиться, и так осталась с нами. Мне, кажется, она была всегда и вынянчила всех детей в нашей семье.
Последнее время старушка жила с тетей Агнессой. Привыкшая всю жизнь ходить в мягких тапочках, она неслышно появилась в комнате и, тяжело дыша, с трудом опустилась в кресло.
– Вот мы и осиротели, девочки. Агнесса держала всех вместе, а теперь ее нет, и некому будет собирать семью.
Мы, не сговариваясь, посмотрели на небольшую фотографию на комоде, перевязанную черной ленточкой. Нюра была права. Тетя Агнесса оставалась связующим звеном между всеми родственниками. С ее уходом нарушатся все большие традиции.
– Пора и мне собираться, – сказала она бесстрастно и буднично, слегка растягивая слова. – Даже не представляю, как Агнесса будет без меня обходиться? Я ведь всю жизнь была рядом. Знала, что она любит покушать на завтрак, как нужно крахмалить ее полотенца и сколько ложек сахара положить ей в чай.
Мы с Соней испуганно переглянулись. Нюра, нисколько не обращая на нас внимания, продолжала говорить о тете, как будто та еще была жива.
– Нет, мне негоже ее оставлять… – задумчиво продолжала она, как бы рассуждая сама с собой. Похоже, она и в самом деле не замечала нашего с сестрой присутствия и бормотала свое, уткнувшись невидящим взглядом в стену.
– Нюра, Нюрочка, тетя Агнесса умерла, и мы вчера ее похоронили, – Сима поднялась с дивана и присела на корточки перед старой нянькой. – Ее тело предали земле, понимаешь? Похоронили. Ее больше нет. И ей теперь абсолютно все равно, сколько ложек сахара будет в чае? Она больше не будет его пить, потому что она больше никогда не войдет на свою кухню, никогда не сядет за стол и не возьмет чашку в руки. Ты это понимаешь? – терпеливо объясняла сестра, сдерживая слезы.
Я не вмешивалась, предоставив Симе самой разбираться. Наконец, она утомилась убеждать старую женщину в столь очевидном, и с усталым видом вернулась ко мне на диван.
Теперь была моя очередь. Самое время задать нашей няньке несколько полезных вопросов. Ее поведение заставляло серьезно задуматься о ее здоровье. Вот тогда уже никто не сможет нам поведать о том, что не успела рассказать тетя. Особенно не надеясь на успех, я все же решила попытаться.
– Нюра, скажи-ка нам лучше вот что… – начала осторожно. – Перед смертью тетя Агнесса ненадолго вернулась в сознание. Наверное, так было угодно Богу, чтобы она напоследок смогла рассказать нам то, что скрывала долгие годы. Но все произошло так быстро. Она успела сказать всего несколько слов, из которых мы ровным счетом ничего не поняли. Кроме тебя больше не у кого спросить.
Нюра уставилась на меня взглядом, в котором все читалось без малейших усилий, и упрямо молчала.
– Понимаешь, – возобновила я попытку познавательного разговора, – мне кажется, тетя Агнесса слишком поздно решила с нами поговорить. Силы ее были на исходе. Только отдельные слова, совершенно бессвязные и никакой информации. Но мы, все же, поняли, что тетя и все остальные члены семьи, хранили какую-то тайну. И, если это не бред, умирающей, значит, ты должна знать, о чем она хотела нам рассказать.
Нюра нервно теребила край платочка, постоянно прикладывая его к влажным глазам. Весь ее вид говорил о том, что она не понимает, чего я от нее хочу?
– Тетя сказала, что род наш древний и в былые времена занимал высокое положение в обществе. Это так? – Сима сразу поняла, чего я добиваюсь от старой няньки. – Ну, почему она не рассказала нам об этом раньше, когда была еще в здравом уме и ясном сознании? Умная, образованная женщина должна была понимать, что теперь такой биографией никого не удивишь. Зачем нужно было столько лет от нас все скрывать? Нюра, ответь, ты понимаешь, о чем мы говорим?
– А я что? Я ничего не знаю, – вдруг встрепенулась та. – А, если что и знала, то давно уже забыла. Вон сколько годков прошло, столько всего было за это время. Где мне упомнить? Совсем памяти нет. Да ее сроду и не было, – на лице ее был испуг. – Я и читаю-то плохо. Сколько Агнесса меня ни пыталась учить, а все мне не давалось. Только-то и умела что, нянчить детей. А теперь вот совсем старая стала и этого уже не могу, – ее маленькие глазки беспокойно забегали.
– Нюра, не хитри, – строго сказала Сима и в этот момент она была сильно похожа на тетю Агнессу. – Тетя говорила о тебе и ясно произнесла: "Нюра знает".
Ее тон и поразительное сходство сыграли решающую роль. Старушка, видно, поняла, что мы не оставим ее в покое. К тому же, ослушаться тетю Агнессу, даже после ее смерти, не осмелилась. Обреченно вздохнув, расправила на коленях фартук, аккуратно застегнула на все пуговицы сильно поношенную кофту, и, осторожно оглянувшись на дверь, тихо спросила:
– Что же вам рассказать? – это прозвучало так, как – будто она хотела нам, как в детстве, рассказать какаю-то сказку и не знала, на которой остановиться. – Да и, как рассказать? Об этом никогда нельзя было говорить. Я, что и знала, постаралась забыть, чтобы, не дай Бог, не случилось какой беды. А теперь просите рассказать. Что же вам рассказать? – задумчиво повторила вопрос, и глазки ее странно блестели и испуганно бегали.
Неожиданное поведение Нюры еще больше подтвердило наше предположение о том, что мы на правильном пути. Это была наша последняя надежда.
– Расскажи о нашей семье, о доме, в котором сейчас находится санаторий. Вот видишь, мы и сами кое-что уже знаем. Начни сначала и расскажи обо всем, что тебе известно, – пришла ей на помощь Сима. – Ты ведь сама понимаешь, что нам больше не у кого спросить, так что, пожалуйста, Нюра, я тебя очень прошу, соберись и постарайся все вспомнить. Нас интересует все, что касается нашей семьи, даже маленькие детали и всевозможные мелочи.
Нюра упрямо насупилась и замолчала. Замкнулась, как улитка в своем домике и, казалось, ничто не сможет ее оттуда выманить. Лицо ее хранило непроницаемую маску, за которой скрывался страх.
– Знаешь, дорогая наша няня, сейчас уже давно не те времена и уже можно, не делать тайну из прошлого, если оно, конечно, не криминальное, – подбодрила ее я, – так что говори смело. Мы не будем тебя перебивать и торопить, а будем слушать тихо и внимательно.
– А что говорить-то? Я что? Я к этому не имею никакого отношения. Мое дело сторона, вон, с детьми возись и – помалкивай, если не хочешь оказаться на улице, – начала она, искоса поглядывая на нас обоих.
– Нюра, так дело не пойдет. Тетя Агнесса велела тебе рассказать все, что ты знаешь. Считай, что это ее последнее для тебя распоряжение, – Сима уже теряла терпение. – Не тяни. Мы с Соней должны знать все, и не надейся, что мы передумаем.
Старушка недовольно засопела.
– Велела она… Ишь, ты. А сама что ж не рассказала? Теперь мне отдувайся. Я знаю только то, что дом этот, в котором санаторий уже столько лет, раньше принадлежал вашему прапрадеду, – выпалила на одном дыхании и снова оглянулась на дверь. После уже спокойнее добавила: – В целом городе ни у кого не было такого красивого дома. Это было давно, еще до революции. Вся ваша семья всегда жила в нем. В нем рождались дети, семья была большая, и никто даже не думал, что все так может закончиться. Что тогда творилось вокруг! Бедные люди. Они сходили с ума, потому что наступил конец света. Наступил судный день, после которого все старались забыть обо всем, что было в прошлом. Навсегда стирали в памяти лица родных, свои фамилии и всю прежнюю жизнь… – Нюра впала в какое-то благостное состояние и, казалось, сейчас видела то, о чем говорила.
Мы сидели тихо. Боялись прервать рассказ старой няньки, а она с закрытыми глазами, слегка раскачивалась на волнах своей памяти.
– Ваши так и жили в тишине и страхе. В доме никогда не вспоминали о прошлом, словно его и не было. Даже фотографии пришлось все сжечь. А то, как приведут к беде? Все к этому привыкли. Но незадолго перед смертью ваша прабабка немного умом тронулась. Я всегда ее помнила сдержанной и немногословной. Она много читала и часами играла на рояле. А тут совсем забросила музыку и книги. Стала постоянно говорить о прошлой жизни, вспоминала своих родителей, молодость и то, как вышла замуж, нарожала детей. Много о чем говорила. Я уже сейчас и не вспомню, да и некогда мне было ее слушать. У меня всегда было много работы в такой большой семье. Словно бес в нее вселился. И постоянно находила какие-то причины, и каждый день ходила в санаторий. Бродила там по коридорам, разговаривала со стенами. Агнесса тогда уже работала главным врачом. Ей это очень не нравилось, и она категорически запретила пускать бабку в старый корпус. Говорила, что это вредно для ее здоровья, и, что с головой у той от возраста не все в порядке. А когда старушке стало совсем плохо, Агнесса, наверное, поняла, что ей уже совсем мало осталось, она сама вдруг повела ее в санаторий. Как ей можно было в этом отказать? Это же был ее родной дом. Она его всю жизнь помнила и до самой смерти не забывала. Так вот, долго они там с Агнессой были, почти до самого вечера. О чем они говорили, закрывшись в кабинете, никто не знает. Наверное, бабка ей тогда все и рассказала Про семью и все остальное… Успела. А следующим утром она уже не поднялась. Так и пролежала в кровати до самой своей смертушки. Умерла тихо так, просто не проснулась и все. Наверное, от того, что сняла с души тяжелый груз и почила со спокойной совестью. Только накануне вечером что-то все просила сделать, всех умоляла и плакала. Агнесса, помню, даже укол ей делала успокоительный. А, что она просила, я не знаю. Про то, что она узнала от бабки, Агнесса никому не говорила. Всю жизнь молчала. Опасалась, наверное. Шутка-ли? Она была членом партии, занимала такую должность. Времена-то какие были. От одного слова или подозрения могла все потерять, да и сама где-нибудь сгинуть из-за такого родства. А я еще помню вашего прадеда, – оживилась вдруг Нюра, – важный такой был и намного старше своей жены. Он еще до войны умер. Ходил всегда на службу в хорошем костюме и белоснежной рубахе, на глаз одевал стеклышко такое круглое на золотой цепочке, забыла, как его называли. Теперь такие не носят.
– Пенсне, – подсказала Сима. – Ну и что дальше? – спросила нетерпеливо.
– А ты не "нукай". Дай с мыслями собраться, столько годков уже прошло, имей терпение, – обиделась Нюра. – Значит, о чем я говорила? – она усиленно потерла лоб, потеряв основную нить мысли.
– О нашем прадеде, – тихо подсказала я.
– Ага, вот, значит, вспомнила. Жили они хорошо. Квартира была большая, несколько комнат. Тогда еще на площади стоял двухэтажный дом, говорили, что бывшего купца местного. Крепко зажиточный он был, а потом, как и все остальные, где-то сгинул. И следа его нет, и памяти о нем тоже нет. Во время войны попал снаряд в том дом. Это я хорошо помню. На том месте осталась одна большая яма. Следователь ее тогда воронкой назвал. Страшно-то как. Ни человека, ни его дома: одно место пустое. Но это случилось уже позже. А после революции дом купца разделили на квартиры и поселили туда важных чиновников из "новых", – она вздохнула. – Тогда все грамотные пошли на службу к новой власти. А, как иначе можно было жить? Детей кормить и растить? Ваш прадед тоже получил там квартиру на втором этаже, – Нюра сделала паузу и продолжила: – Первый этаж занимала другая семья. У них тоже была прислуга, молоденькая девушка из соседней со мной деревни. Мы с ней дружили. Во время войны она на фронт ушла и погибла, даже замуж не успела выйти… ничего так в жизни и не узнала.
Мы с Симой переглянулись, обнаружив друг у друга на лицах предельное терпение. Нюра снова потеряла мысль, и мы ждали, не подгоняя ее, когда она все вспомнит и продолжит свой рассказ в нужном для нас русле.
– Так вот, значит, про вашего прадеда. Он был высокий, с гордой осанкой, ходил всегда важно, с тросточкой и очень тихо и красиво говорил. Должность он занимал большую. Грамотный был. Знаю, что сначала он учился в университете в Петербурге, а после родители отправили его за границу – там продолжать учебу. Он уже успел вернуться домой, но потом случилась революция и вся жизнь перевернулась. Никто не понимал, как жить дальше? Остался он один. А куда девались его родители в этой суматохе, так до сих пор никто и не знает. Может, он, сын ихний, и знал, но нам про то никогда не говорил. Всем было известно только, что новая власть забрала у них все, оставив без крыши над головой. Кажись, он тогда уже был женат… Точно, женат. Жена у него была молодюсенькая, прабабка ваша, и они уже двоих деток прижили. А дом у него забрали сразу, и отдали детям-сиротам. Сначала там интернат был для беспризорников, а уже потом, позже, в нем открыли санаторий. И фамилия родителей его тогда была не такая, как у сына. Ваш прадед взял себе новую фамилию, какая была у ихнего приказчика – так спокойнее было. Многие тогда меняли фамилию, чтобы начать новую жизнь. Так требовали власти, насовсем отречься от прошлого. А ту, что получил при рождении, пришлось забыть навсегда. Нужно было прятаться и скрывать правду. Дальше еще хуже стало. Боже упаси, кому сказать, что родители твои были богатые. Всех их называли эксплуататорами, а позже врагами народа, арестовывали, и потом уже никто не знает, куда они девались. Тех, кто не хотел служить новой власти и добровольно отдать свое добро, уничтожали без всякого суда. Так и ваши сгинули. Никто до сих пор не знает, где их могилка, – всхлипнула Нюра, после продолжительного экскурса по истории СССР.
– Про эксплуататоров мы все знаем. Нюрочка, это уже в далеком прошлом, хотя теперь их новых появилась целая уйма, только называются они немного иначе. Я тебе про то потом сама расскажу. Ты, говори по существу и только о нашей семье, больше ни о ком. Ладно? – Сима начинала откровенно злиться. – Чувствую, что мы и до вечера не узнаем главного. Какая фамилия была у прадеда раньше, до того как он взял новую? Ты знаешь его прежнюю фамилию? Ту, что он получил, как ты говоришь, при рождении? Это-то ты должна знать. Ты же всю жизнь прожила в их доме.
Нюра обижено поджала губы, что-то ими пожевала, глядя в пол. По лицу было видно, что она силится вспомнить.
– Как же она… Я раньше помнила. Как-то за ужином я принесла рыбу и стояла у стола, раскладывая ее по тарелкам. Жена его, ваша прабабка, тогда что-то рассказывала и случайно ее назвала, фамилию-то эту. Как же ее? Проскочило у нее незаметно в разговоре. Так муж мгновенно в лице изменился и так на нее посмотрел, что она сразу встала из-за стола и из комнаты вышла. Тогда к ужину она так и не вернулась. А я запомнила… фамилию ту запомнила. Красиво она прозвучала, высоко и благородно. Мне понравилось. Сначала записать хотела, когда на кухню вернулась, на всякий случай, да побоялась. А, вдруг кто прочитает? Постой, дай Бог памяти… – она с усилием терла лоб. – Нет, не скажу, напрочь вылетело из головы. Старая я уже. Вроде что-то знакомое крутится на языке, а назвать не могу, – Нюра подняла на нас беспомощный взгляд. – Простите меня дети. А что Агнесса? Сама вам не сказала? Она знает больше моего. Ей бабка сначала все рассказала, а потом и мать ее, я сама слышала, как они говорили. Она тогда еще сундучок свой маленький, кованный, ей отдала. Это было уже перед самой ее смертью.
– Ну, скажите мне, почему все самые важные разговоры начинаются перед самой смертью? Неужели нельзя обо всем поговорить раньше? Толком все объяснить, а не оставлять детям семейные тайны и сплошные ребусы? – вдруг разозлилась Сима. – Прямо какой-то заколдованный круг. Все знают, но молчат и скрывают, и только перед смертью начинают понимать, что нельзя это уносить с собой в могилу. Тогда и начинается самое интересное. И сказать хочется, а уже не можется. Прямо наказание какое-то.
– Подожди, Сима, – остановила я сестру и повернулась к няньке. – Нюра, о каком сундучке бабушки ты говорила? Где он?
Та растерянно пожала плечами, а я укоризненно посмотрела на Симу.
– Нюрочка, вспомни, ты говорила, что бабушка отдала тете Агнессе свой сундучок перед смертью и что-то ей рассказала, – начала я все сначала, заранее запасаясь терпением. – Ты была с ними в тот момент?
– При мне это было, – неожиданно быстро подтвердила Нюра. – Я тогда с ними была, у кровати сидела. А та, бабка ваша, уже никого не узнавала. Бормотала что-то, словно во сне, и разговаривала сама с собой, а потом велела Агнессе из-под кровати сундучок-то забрать. Мы ей не поверили, думали снова бредит. У нас дома сроду никаких сундучков не было. Но она настаивала и все рукой туда показывала. Агнесса уже когда из-под кровати вылезла, а спросить: что к чему и не у кого. Мать мертвая была. В один момент отошла. Что в том сундучке спрятано, сказать не успела. А он и, правда, совсем небольшой оказался. У Агнессы в кабинете сейф для документов и тот больше. Она его при мне не открывала и велела забыть навсегда, что он был. Я ее об этом больше никогда и не спрашивала. Строгая она, а я ее боялась. Часто я вспоминала тот сундучок, но молчала. Да, вы теперь и сами можете у Агнессы все узнать. Что ей уже сундучок прятать, раз говорите, что все позволено, и обо всем открыто рассуждать можно. Она лучше моего вам все и расскажет. А я что? Я ничего толком не знаю. С меня нет никакого спроса.
– Тетя умерла, – мягко напомнила Сима.
– Ах, ты, забыла, упокой, Господи, ее душу, – перекрестилась Нюра и поднесла платочек к глазам.
Мы снова переглянулись. Ничего интересного она нам не сообщила. Столько времени ушло на разговор, а никакого рационального зерна, даже самого маленького.