- Ну - заказчику! Ты же был у него в особняке ихнем. Да, Алексан Василич! Если б заказчики желали на пеньках сидеть или на жердочках, они, наверное, пошли бы куда-нибудь в "Икею"!.. (У Губанова в квартире пока вся мебель была из "Икеи".) Распишись, Алексан Василич, на каждом листе. Что я - крайний?! - И, схватив мои эскизы, он побежал дальше, бормоча под нос: - Успеем еще на компьютере оформить - может, красивей будет. Профессор этот сейчас оформит меня в стиле рококо…
И я вновь остался с ней вдвоем, осознавая, что присутствие Лизы чувствую теперь всегда. Мне было весело разговаривать с Губановым, потому что она была рядом и ей тоже было смешно. Сегодня вечером я опять повезу ее на сеанс.
С самого начала мы договорились с Гришкой, что писать он будет днем, а к моему возвращению в квартире уже никого не останется. И заехал я за Лизой лишь на первый раз, экономя Гришкино время и потому, что "Пролетарка" была мне по дороге.
Но вышло иначе. В тот первый раз мы благополучно доехали, но когда уже поднялись на этаж - дверь моей квартиры распахнулась сама и в проеме возник взмыленный Гришка с багровой рожей (торчал под дверью и прислушивался к лифту). Крепко зажав в кулаке свой клок волос на подбородке, точно тот хотел сбежать, он выпалил на последнем пределе:
- Мне Светка уже раз двадцать сюда позвонила! Меня братия ищут! Они ей звонят с утра! А я тут! Она не знает, что им говорить! Там доски новые привезли - меня срочно ждут! Я не могу!.. Я не буду писать парсуну!
Но оказалось - не так все страшно. Успокоившись и подумав, мы втроем решили, что писать Гришка станет вечерами, а я всегда (всего несколько сеансов) буду заезжать за Лизой.
И теперь я присутствовал на сеансах. Я ходил по квартире, курил, включал и выключал телевизор, присаживался за компьютер - чувствуя в соседней комнате ее. Но чаще я тихо садился в коридоре, прислушиваясь к разговору за дверью. Гришка напевал, словоохотливо отвечал, взрываясь смехом, на ее вопросы. И надолго опять наступала тишина.
Потом все пили чай. Гришка шумел, а она как-то по-особенному была грустна. Не понимая причины этой грусти, я объяснял ее усталостью после сеанса. Неловко держа перед собой чашку, отпивая из нее, Лиза становилась далекой. Я болезненно чувствовал, что здесь ее уже нет. В последний раз, когда она вышла одеваться, Гришка подмигнул ей вслед и сказал:
- Никакая она, Сань, не взбалмошная. Сидит как вкопанная, все думает о чем-то. Я понял сразу, что она не взбалмошная, по тому, как она ноги ставила, когда сюда первый раз входила.
- Ты портретист - тебе видней, - отозвался я.
Хотя я и сам давно понял, что она не взбалмошная. Понял я также, что и парсуна ей совсем не нужна. Все это было, конечно, странно. Но главная странность заключалась в том, что Лиза не знает Иннокентия Константиновича. Я это обнаружил совершенно случайно. Вчера, когда мы уже подъезжали к ее дому, я просто так спросил вдруг о его здоровье. И по тому, как Лиза переспросила, а потом неопределенно протянула: "Хорошо", - я догадался, что она, скорей всего, никогда и не видела его. И теперь мой долг был потребовать от отдела секьюрити осторожной проверки платежеспособности фонда "Обелиск", сделавшего заказ на крупную сумму.
Но мне не хотелось ни спускаться к нашим детективам, ни тем более общаться с ними. Я уже снял трубку, чтобы отзвонить Губанову и озаботить его, как увидел за окном, во внутреннем, тщательно выскобленном от снега и льда дворе, самого Губанова, элегантно вышагивавшего в безупречном черном костюме. Распахнув дверь своего представительского "сааба", он светски небрежно вкинул в салон лаковый портфель и, рванув гусарски с места в карьер, умчался на встречу с "профессором".
Я вздохнул и начал набирать номер секьюрити, но тут в кармане рассерженной осой загудел сотовый. Не отвлекаясь, я сунул руку в карман и отключил его - звонила Леонарда, моя бывшая жена.
В первый год моей работы в "Мебель-эксклюзив" мне часто приходилось бывать в рекламном отделе и совместно с ними создавать оригинал-макеты и обсуждать будущие рекламные кампании. Там я и познакомился с Таней - красивой, легкой и веселой девушкой. Ее пепельные роскошные волосы, зеленые глаза, тонкий романтический профиль с красивой шеей (как на старинных камеях) очаровали меня. Мы легко сошлись и быстро поженились.
Таня была увлечена рекламой: она непрерывно посещала всевозможные курсы, постоянно выискивала все новые и новые материалы, а пелевинская "Generatio "П" была ее настольной книгой. И вот однажды вечером, за ужином, она поведала:
- Всякая нормальная реклама непременно состоит из двух обязательных компонентов. Первое - гипноз, усыпление самосознания. Человек превращается в кролика. И сразу второе - колдовство! То есть убедительный - точный удар по чувствам и по мозгам этого кролика. Без первых двух, гипноза и колдовства, реклама превращается в немощное рекламирование, в пустое бормотание, которое и слушать никто не станет. Говоря проще, реклама - это приворот… Не смейся! - нетерпеливо крикнула она, заметив мою усмешку, и мечтательно продолжала: - Как люди нас терпят. В Средние бы века все рекламщики давно пылали бы на кострах. И улицы собой освещали не хуже собственных рекламных щитов. И поделом! Нет на нас инквизиции…
Теперь курсы по рекламе сменились курсами магии. А Пелевина сменил "Молот ведьм". И сама Таня изменилась до неузнаваемости. Нельзя было сказать, что она стала некрасивой или непривлекательной. Но это была другая красота и иная привлекательность. Таня будто уменьшилась ростом, волосы теперь она коротко стригла и красила в черный цвет, а губы - в алый; на щеке у нее выросла родинка, которую она тоже подкрашивала. У нее ухудшилось зрение, и теперь она всегда носила очки в толстой черной оправе.
Вскоре она ушла из "Мебели" и открыла собственное бюро "Магия - возможно все".
Теперь мы с ней почти не виделись. Она по целым дням пропадала в бюро. Да мне и не хотелось с ней встречаться. Характер ее стал невыносим - гордая и заносчивая, она не терпела даже малейшего несогласия, противоречия себе. От прежней веселой Тани не осталось и следа. Когда она бывала дома, я лишь наблюдал за ней, не в силах осмыслить дикой метаморфозы. Было странно видеть злую, незнакомую тетку в своем доме. Еще странней было называть и считать ее своей женой. Хотя Леонарда - ее новое имя теперь и не требовало прежних мужних чувств. На мое счастье, клиенток "магического" бюро было много. Они послушно, как кролики, выкладывали свои сбережения ради приворота собственного мужа и наказания "злодейки". Леонарда очень скоро купила коттедж в Перепелкине (поселок писателей - "магов слова") и с нашим сыном переехала туда.
Изредка с какой-то сосущей тоской я вспоминал о тех далеких временах, безвозвратно канувших в Лету, когда я был еще полон надежд, когда жизнь казалась таинственной и прекрасной и была вся впереди, а рядом была Таня. Куда она делась, Таня? Ведь не умерла она, не ушла, не пропала без вести… И сердце иногда екало в груди - она вернется! И может быть, жизнь вновь покажется прекрасной и таинственной, как раньше, когда мы только встретились и начали жить вместе "А вдруг?! - мелькнуло у меня сейчас. - Вдруг Леонарда стала Таней? И теперь Таня звонит мне!" Я включил мобильный, и он тут же загудел, и гудел так же, как и прежде, злым насекомым. Но я взял трубку:
- Таня?!
- Ну вот что, мой милый друг, - услышал я сухой и насмешливый голос Леонарды. - Ты о собственном сыне будешь когда-нибудь помнить? Или мне тебе напоминать всегда? Я отправляю его на зимние каникулы в Испанию - пусть мальчик отдохнет. Нужно оплатить билет и проживание. Или я из своего кармана должна платить? Правда, проживание профсоюз частично оплатил. С тебя остальное.
- Профсоюз? - изумился я.
- Так что я жду тебя сейчас в бюро.
- Давай завтра.
- Не можешь - пришли кого-нибудь. Но деньги нужны сейчас, - отрезала Леонарда.
Разговор окончился, и я послал в бюро "Магия - возможно все" курьера с запечатанным конвертом.
К концу дня я дозвонился детективам.
- Фирма "Обелиск"? Так мы давно ее проверили, - лениво-хамовато отозвались парни. - Там все в ажуре. Полный о’кей. Материалы у шефа.
"И ладно", - устало подумал я, кладя трубку, и тут послышались торопливые губановские шаги по уже притихшему коридору. Дверь распахнулась - на пороге стоял сияющий Губанов.
- Ну, Алексан Василич, вы - гений! Уж как был рад профессор! Я ему: может, какие коррективы внесете? Заказчики это любят. А он: ни-ни, все в лучшем виде. Вот это да! Правда, я ему не твои эскизы показал, мы на компьютере оформить успели. Конечно, это эффектней. А ты знаешь?! - Губанов присел к столу напротив меня. - Профессор и про тебя спрашивал. Как поживает, говорит, ваш художник? Я уж ему и так и сяк, мол - старается, рисует… Ну ты - молодец! Не иначе, думаю, Леонарда помогла, - прибавил он осторожно.
- Сдавай в производство, - вздохнул я.
- Отвез уже! И Прохорыч приступил - теперь пахать, не разгибаясь, и в Новый год будет. А ты будто не рад… Макар им уже премию пообещал. Я ему говорю: вот - Алексан Василич много потрудился. Так что Макар и нам с тобой подкинет. А кстати! - воскликнул он. - Новый год решили совместно провести: я и Макар с женами…
- А сколько у него жен? - удивился я.
- Как сколько? - не понял Губанов. - А! В смысле - я со своей и Макар со своей. Ну и ты со своей. Леонардой.
- Подумаем, - неопределенно ответил я. - Куда решили?
- На кудыкину гору. Надо спрашивать: далеко? Макар хочет в Швейцарские Альпы. Он там нашел какой-то старинный замок. И его хочет полностью арендовать на неделю. А что?!
- Посмотрим… - Я представил себя с Леонардой в замке в пустынных заснеженных горах в компании Губанова и только усмехнулся. - Что там делать-то?
- А шут его знает! Короче, думай быстрей. Губанов ушел. Я навел порядок на столе и двинулся на встречу с Лизой.
Глава 5
В прихожей было тихо и темно. На часах начало одиннадцатого - и неужели никого нет дома?!
Я прислушалась. Откуда-то доносилась глухая монотонная речь. Похоже, что телевизор, только вот где - у соседей или у нас?
Заунывный монолог оборвался взрывами безудержного хохота - и тут же в унисон засмеялась Ленка.
- Эй! - позвала я.
Дочь вышла из комнаты не сразу.
- Мам, подожди, там такой момент!
Ну, слава богу, Лена дома, смотрит телевизор. А то мало ли в какие тяжкие может пуститься в наше время четырнадцатилетняя девочка. Контроля за ней никакого!
Я с облегчением стала раздеваться: сняла тяжелые подростковые ботинки, пристроила на вешалку фиолетовый пуховик, отметив, между прочим, присутствие на ней Лешкиной дубленки. В последнее время вечерами он часто дома. С подружкой поругался? Ничего, помирится. Или другую найдет! Эти медицинские центры кишмя кишат молоденькими девчонками в коротких облегающих халатиках. Только руку протяни! Когда-то привыкнуть к подобным мыслям мне стоило невероятных усилий. Зато теперь я пожинаю плоды: спокойно думаю о Лешке и о его зигзагах. А чаще вообще не думаю - не замечаю, и все.
Тем более сегодня! После очередной встречи с Карташовым и так есть о чем подумать.
Я прошла на кухню, заварила свежий чай, намазала маслом юбилейное печенье. Вместо ужина. А у меня все так: вместо семьи, вместо работы… Возвращаясь домой, нормальные люди с чистой совестью забывают о делах, а я должна ломать голову и день и ночь. И притом за символическую плату! Сегодня, правда, Карташов расщедрился: подарил две голубые бумажки, хотя похвалиться на этот раз было особенно нечем.
Художник не поддавался моим чарам. Однако Аретов не солгал, назвав его веселым, компанейским человеком. За несколько сеансов мы с Гришей не только познакомились, но даже немного подружились. Было ясно, что тайн в его жизни в принципе не существует. Ничем, кроме живописи, Гриша никогда не занимался. Разве что в короткий арбатский период слегка увлекся коммерцией. Но он не делал из этого тайны, а с насмешкой объяснил, что бизнесмен он неважный и быстро оказался в прогаре. Пришлось искать другие способы добычи средств.
Наследием арбатского периода стала Светка - в те годы юная продавщица сувениров, а сейчас мать четверых Гришиных детей. Старшему Варлааму одиннадцать, а маленькой Поле скоро исполнится три.
В последние годы жизнь Гришки проходила между домом и монастырем. Не то чтобы он был or этого в восторге, но и не жаловался - рассказывал просто, охотно.
Примерно так я представила ситуацию Карташову, и он неожиданно похвалил меня. На этом этапе - да, я молодец. А следующий этап и подавно - очень простой. Надо сделать так, чтоб Гришка ушел из семьи.
- Куда ушел? - не поняла я.
- К тебе.
- Ко мне нельзя. У меня муж.
- Да какой он тебе муж? - ухмыльнулся Карташов.
- Но он - совладелец квартиры…
- О квартире не беспокойся. Будет вам квартира - справите медовый месяц!
- Но… я совсем не нравлюсь ему. И он не захочет бросать детей.
Карташов помрачнел:
- А ты сделай так, чтоб захотел!
- Как это сделать? - возмутилась я.
- Это уж не моя забота! - Он неловко махнул рукой, и стало заметно: нервничает.
- Мы с ним даже никогда не остаемся с глазу на глаз. Аретов всегда с нами - ведь это его квартира.
- А в машине? - допытывался Карташов. - Обратно он тебя довозит до "Тульской". Вот и действуй по дороге!
Ну что я могла ему ответить?
К вечеру Гриша еле стоит на ногах. Тяжелая у него работа, к тому же в две смены: с утра иконы пишет, вечером мой портрет, да еще мотается через весь город… А по дороге домой Гриша любит рассказывать о детях: Поля заболела, Миша поедет в лагерь на зимние каникулы, а Варлаам вчера его два раза обыграл в шахматы. Предположим, в этом месте я прерву повествование: "Дорогой Гриша! Брось ты этих детей к чертовой матери! Я тебя люблю!"
Сказать так - все испортить. Ну а что еще придумаешь?
- А ты знаешь что? - неожиданно обрадовался Карташов. - Не нужен вам этот Аретов. Я тебе дам ключи от хаты. Авось там дело быстрей пойдет!
- Где там?
- Говорю же, квартира есть. Пустая, с мебелью, после ремонта. Только ты должна устроить так, чтоб он к своим уже ни ногой!
- Я что, должна его все время караулить? У меня дочь. Надо хоть изредка ее навещать.
- Да это же все очень ненадолго! А потом - свобода! И будешь со своей дочерью сидеть.
- Просто не знаю даже… - Я беспомощно развела руками.
- Ну, ты опять за свое! Мы же договорились, что ты делаешь со своей стороны, что - я, а если ты чего-то не делаешь…
- Да знаю, знаю! - прервав его выступление, сказала я торопливо.
- Хорошо, что знаешь! - Карташов улыбнулся. - И вот тебе премия, - он кинул на стол две бумажки, - за успешное начало задания.
Теперь, сидя над чашкой остывшего чая, я вспоминала наш разговор о Гришиной семье, о пустой квартире и о свободе. Мысли были тяжелыми, хотелось отогнать их от себя, как страшный сон.
Хочется - а нельзя! Только попробуй! Карташов в два счета напомнит.
Зазвонил телефон. Я машинально потянулась к трубке, но в комнате Лешка опередил меня. Услышав незнакомый мужской голос, я отсоединилась.
Что за проклятая жизнь! Завтра праздник - европейское Рождество. В городе оживление, на площадях сверкающие елки, а у меня - полярная ночь. Я отхлебнула чай. Он оказался горьким и невкусным: забыла положить сахар. А такой невозможно пить. Остается вылить. Я нехотя поднялась из-за стола, но тут на кухню вошел Лешка.
- Представляешь? - спросил он как ни в чем не бывало. - Лене сейчас звонил какой-то мужик!
Я была так поражена естественностью его голоса, от которой давно отвыкла, что промолчала.
- По голосу ему лет двадцать пять! Ты представляешь?!
- Ну, не волнуйся раньше времени. Я поговорю с ней, узнаю, кто это. Может быть, ничего страшного.
- Тебе все ничего страшного! Сама неизвестно где шляешься. И Ленка - по твоим стопам!
- С чего ты взял, что я шляюсь? - спросила я равнодушно.
Пора, пора было расставить все точки над "i". Раньше я чего-то боялась, чем-то дорожила, на что-то надеялась, но теперь между нами точно уж все! Пусть послушает! А верить не верить - это его право.
- А что же еще? Шляешься, конечно!
- Не шляюсь, а работаю!
- Где?
- У Карташова.
- Кто это?
- Представитель доблестных правоохранительных органов.
- Что ты там делаешь?
- А что придется!
Я перечислила виды деятельности, которыми мне выпала честь заниматься в эти годы.
- Подожди, но как же так?.. - недоумевал муж.
- А вот так, вот так!.. Ты думаешь, почему закрылась Саметова клиника? От криминального аборта женщина умерла. Приехала милиция - столько всего еще накопала… Теперь догоняешь, почему? У меня просто не было выбора!
- Но ты молчала все эти годы. Скрывала что-то. Сама посуди, что я подумать мог? Зачем было создавать такую ненормальную обстановку?!
- О, причин много! Ну, во-первых, Карташов не велел.
- А во-вторых?
- Я ждала, что ты спросишь сам… что ты увидишь: мне очень плохо. Что ты поймешь и пожалеешь… Но чуда не произошло!
- И ты наконец-то решилась рассказать обо всем?
- Да ничего я не решала! - Я бегло взглянула на мужа. - Так, к слову пришлось.
Я принялась мыть чашку. Потом включила чайник. Надо все-таки немного перекусить.
- Знаешь что, Лиз. - После долгой паузы муж заговорил странным, несвойственным ему пришибленным тоном. - Знаешь что? Давай обсудим все завтра.
- Завтра я еду по заданию. Надеюсь, ты понимаешь: об этом не стоит болтать!
- Не волнуйся. Никто ни о чем не узнает. Я буду помалкивать… Но нам с тобой вообще нужно поговорить…
- Что касается Лены, можешь не беспокоиться. Она разумная девочка. Безрассудство - не ее стиль. Но я, конечно, разберусь, кому принадлежит этот голос.
Я налила себе свежий чай, на этот раз предусмотрительно бросив в небольшую чайную чашку целых три куска сахара, положила печенье на блюдце и ушла в свою комнату.
Мне надо было подумать еще и потому, что завтра предстоял очередной живописный сеанс. Сейчас я должна на что-то решаться или уже внутренне подготовиться к тому, что Карташов приведет в исполнение свои угрозы. А развитие событий по такому сценарию весьма вероятно. И дело тут не только в том, что у меня не хватит ловкости и наглости разрушить семью Гриши. Есть еще одно обстоятельство - Аретов.
Он самый, Александр Васильевич. Главный художник и свободный человек… Первое, что я узнала о нем, - свободный. Я поняла это в первый же день, сидя в машине. И почему-то была потрясена. Хотя что здесь такого?! Толпы свободных людей ходят по улицам - и ничего. Но то, что Аретов - свободный… было в этом для меня что-то особенное. Тогда в машине я так разволновалась, что начала болтать какую-то несусветную чушь. Он неожиданно тему поддержал и вдруг ни с того ни с сего заговорил о свободе. Позже признался: это его сокровенные мысли… Одно дело быть свободным художником и совсем другое - главным. Главный - это должность. Неплохо оплачиваемая, но от свободы навсегда отсекающая. Главный художник "Мебель-эксклюзив" - это "чего изволите".