Серебряный перезвон каминных часов очень ее удивил. Семь часов. Виктория посмотрела на часы, не веря своим ушам, потом взглянула на часы на запястье. Семь часов. Россини давно умолк, оставшийся в кружке кофе совсем остыл, за окном по-прежнему шел дождь, а через полчаса она должна быть на вечере в Кемдон-Хилле.
Ее охватила легкая паника. Через минуту все мысли об Оливере Доббсе были забыты. Виктория вскочила на ноги и заметалась по дому. Схватила кружку с кофе и отнесла ее в кухню, включила воду в ванной, бросилась в комнату к гардеробу и стала вынимать одну за другой вещи, в которых можно было бы пойти на вечер, но все они казались ей неподходящими. Кое-что она все-таки нашла и теперь стала искать чулки. Подумала, не вызвать ли такси. Или, может быть, позвонить миссис Ферберн и извиниться, сославшись на головную боль? Но тут же отказалась от этой мысли, потому что Ферберны были друзьями матери, и приглашение было выслано заблаговременно, а Виктория всегда боялась кого-нибудь обидеть. Она пошла в ванную, которая уже наполнилась паром, закрыла краны и плеснула в ванну немного душистого масла, и пар смешался с его ароматом. Затем она убрала свои длинные волосы под шапочку, намазала лицо толстым слоем крема, промокнула его бумажной салфеткой и влезла в горячую ванну.
Через пятнадцать минут она снова была на ногах и уже одета. Черная шелковая водолазка и поверх нее свободная блуза с вышитыми фазанами. Черные чулки, черные туфли на очень высоких каблуках. Она подкрасила свои густые ресницы черной тушью, надела серьги, брызнула на себя духами.
Теперь пальто. Она раздвинула шторы, открыла окно и выглянула на улицу, чтобы посмотреть, какая погода. Было очень темно и по-прежнему ветрено, но дождь, казалось, перестал. На улице все было спокойно. Камни мостовой блестели, как рыбья чешуя. В черных лужах отражался свет старомодных уличных фонарей. С улицы под арку заворачивала машина. Она ехала осторожно, как крадущаяся кошка. Виктория выпрямилась, закрыла окно и задернула шторы. Потом сняла висевшее за дверью старое меховое пальто, уютно закуталась в него, ощутив привычный комфорт, проверила, взяла ли она ключи и бумажник, выключила газовый камин и свет во всех комнатах наверху и стала спускаться по лестнице.
Она успела спуститься лишь на одну ступеньку, когда раздался звонок в дверь.
- Черт, - пробормотала она. Наверное, это миссис Тингли пришла попросить молока. У нее в доме всегда почему-то кончалось молоко. И, наверное, она хочет поболтать. Виктория сбежала по лестнице и распахнула дверь.
На другой стороне улицы под лампой был припаркован автомобиль, напомнивший ей крадущуюся кошку. Большой старый "вольво"-универсал. Однако водителя нигде не было видно. Она удивилась и, постояв минуту в нерешительности, пошла было к машине посмотреть, в чем дело, когда из темноты сбоку от двери вышел мужчина и бесшумно направился прямо к ней, отчего у Виктории душа ушла в пятки. Он назвал ее по имени, и сердце ее замерло, как бывает, когда спускаешься в скоростном лифте с двадцать третьего этажа. Ветер нес по улице обрывок газеты. Она слышала, как колотится ее сердце.
- Я не был уверен, что ты все еще здесь живешь.
Она подумала, что в обычной жизни так не бывает. Так бывает только в книгах.
- Я думал, что ты переехала.
Она покачала головой.
- Столько времени прошло, - сказал он.
У Виктории пересохло в горле.
- Да, - подтвердила она.
Оливер Доббс. Она внимательно вгляделась в него, ища перемен, но он совсем не изменился. Все в нем по-прежнему. Те же волосы, та же бородка, светлые глаза, глубокий и ласковый голос. Даже одежда на нем такая же, как прежде: далеко не новая, однако на его высокой худощавой фигуре она отнюдь не казалась потрепанной, а выглядела несколько своеобразно.
- Я вижу, ты куда-то уходишь.
- Да, ухожу и страшно опаздываю. Но… - она отступила назад. - Ты входи, а то на улице холодно.
- Значит, можно войти?
- Можно. - И она снова сказала: - Мне нужно идти, - как будто ее уход был сейчас своего рода аварийным люком, некоей возможностью спастись во вроде бы невозможной ситуации. Она повернулась и стала подниматься по лестнице. Он пошел было за ней, но вдруг замедлил шаги, сказав:
- Я забыл в машине сигареты.
Он метнулся к входной двери и выскочил на улицу. Она ждала его на лестнице. Через минуту он вернулся и закрыл за собой дверь. Она снова пошла вверх по лестнице и, включив свет на верхней площадке, встала спиной к выключенному камину.
Оливер последовал за ней, осторожно и внимательно осматривая уютную комнату, светлые стены, мебель, обитую веселым ситцем с весенними цветами. Угловой буфет из соснового дерева, который Виктория нашла в магазине подержанных вещей и сама привела в божеский вид, ее картины, ее книги.
Он удовлетворенно улыбнулся.
- Здесь ничего не изменилось. Все осталось так, как было. Это здорово, когда ничего не меняется. - Он перевел взгляд на ее лицо. - А я думал, что ты уехала. Вышла за кого-нибудь замуж и переехала. Я был почти уверен, что дверь откроет совершенно незнакомый мне человек. И вдруг появилась ты. Это просто чудо.
Виктория поняла, что совершенно не знает, что сказать. Наверное, я лишилась дара речи, подумала она. Пытаясь найти хоть какие-нибудь слова, она заметила, что тоже оглядывает комнату. Под книжным шкафом был небольшой бар, где она держала скудный набор бутылок с напитками.
- Хочешь что-нибудь выпить? - спросила она.
- Да, очень хочу.
Она положила сумочку и присела на корточки перед баром. Там оказался херес, полбутылки вина, почти пустая бутылка виски. Она вынула виски.
- Боюсь, что выбор небольшой.
- Отлично. - Он взял у нее бутылку. - Я сейчас…
Он исчез в кухне. Он вел себя в ее квартире как дома, будто ушел из нее только вчера. Она услышала звон стекла, шум воды из крана.
- Тебе налить? - крикнул он.
- Нет, спасибо.
Он вышел из кухни со стаканом в руке.
- Где будет вечер, на который ты идешь?
- В Кемдон-Хилле. У друзей моей матери.
- И долго он будет продолжаться?
- Не думаю.
- Ты вернешься к ужину?
Виктория чуть было не рассмеялась, потому что в этом был весь Оливер Доббс - он приглашает ее на ужин в ее собственной квартире.
- Думаю, что да.
- Тогда отправляйся в гости, а я подожду тебя здесь.
Заметив выражение ее лица, он быстро добавил:
- Это важно. Мне нужно поговорить с тобой. И разговор у нас будет долгим.
Его слова прозвучали зловеще, как будто за ним кто-то гнался, например полиция или какой-нибудь головорез из Сохо с пружинным ножом.
- С тобой ничего дурного не случилось?
- Ну, что ты забеспокоилась! Ничего не случилось. - И добавил совсем буднично и спокойно: - У тебя в доме есть еда?
- Есть немного супу. Бекон и яйца. Я могу сделать салат. Или, если хочешь, можем пойти поужинать в ресторан. Здесь совсем рядом есть греческий ресторан, он только что открылся…
- Нет, мы никуда не пойдем. - Он сказал это так решительно, что у Виктории снова возникли дурные предчувствия. А он продолжал: - Я ничего не хотел говорить тебе, пока не выясню, какова у тебя ситуация. Дело в том, что в машине есть кое-кто еще. Нас двое.
- Двое?
Она тут же представила себе или подружку, или пьяного приятеля, или даже собаку.
Вместо ответа Оливер поставил стакан и снова сбежал вниз по лестнице. Она слышала, как он распахнул дверь и зашагал по мостовой. Она вышла на верхнюю площадку и ждала его возвращения. Дверь осталась открытой, и, вернувшись, он осторожно закрыл ее ногой, потому что руки у него были заняты - он держал большой сверток с мирно спящим малышом.
3. ПЯТНИЦА
Было четверть восьмого, когда изнурительный рабочий день подошел к концу и Джон Данбит, наконец, въехал в своей машине на относительно спокойную улицу Кадоган-Плейс через узкий проезд между тесно стоявшими автомобилями и с трудом протиснулся к нужной ему парадной двери, чтобы там припарковаться. Он выключил мотор, погасил свет, протянув руку, взял с заднего сиденья пухлый портфель и плащ. Затем вылез из машины и запер ее.
Он вышел из конторы и начал нелегкий ежедневный путь домой под проливным дождем, но сейчас, спустя полчаса или около того, дождь вроде бы чуть-чуть утих. Было темно и ветрено, и по небу, бронзовому от света городских огней, неслись дождевые тучи, не предвещавшие ничего хорошего. Однако после десяти часов работы в жарком и душном помещении ночной воздух показался ему свежим и бодрящим. Медленно шагая по тротуару с портфелем, стукавшимся о его ногу, он пару раз глубоко вздохнул, набрав полные легкие воздуха, и подставил лицо свежему холодному ветру.
Держа в руках связку ключей, он поднялся по ступеням к входной двери. Дверь была черная, с медной ручкой и почтовым ящиком, которые привратник каждое утро полировал до блеска. В свое время этот старый высокий лондонский дом был переоборудован под квартиры, но в парадном и на лестнице, хотя устланной ковром и содержащейся в чистоте, воздух оставался спертым и затхлым, как в непроветриваемых закрытых помещениях с центральным отоплением. Этот застоявшийся дух встретил его и теперь, как встречал каждый вечер. Он закрыл дверь, толкнув ее задом, забрал почту из почтового ящика и стал подниматься по лестнице.
Джон жил на третьем этаже в квартире, которая очень хитроумно была устроена из главных спален старого дома. Эту меблированную квартиру подыскал для него коллега, когда Джон приехал из Нью-Йорка в Лондон для работы в Европейской штаб-квартире Варбургской инвестиционной корпорации. Он поселился в ней сразу же по прибытии из аэропорта Хитроу. Сейчас, спустя полгода, она стала для него знакомой и привычной. Нет, не домом, но знакомой и привычной. Вполне подходящим жильем для одинокого мужчины.
Он вошел, зажег свет и увидел на столике в прихожей послание от миссис Роббинс, женщины, которую порекомендовал ему привратник для уборки в квартире по утрам. Джон виделся с ней только один раз, в самом начале, когда передал ей ключ и попытался объяснить, что ему от нее нужно. Миссис Роббинс заявила ему, что в объяснениях нет никакой необходимости. Это была величественная дама, которая носила необыкновенные шляпы и использовала свою респектабельность как рыцарские доспехи. В конце встречи ему стало предельно ясно, что не он нанимает ее на работу, а она выясняет, подходит ли он ей для ее услуг. Так или иначе, он, по-видимому, успешно прошел испытание, и она взяла его под свою опеку наряду с еще одним или двумя достойными ее внимания обитателями этого дома. С тех пор он ни разу с ней не встречался, а связь осуществлялась путем обмена посланиями, которые они оставляли друг другу; точно таким же образом каждую неделю производилась оплата ее труда.
Он поставил портфель, бросил плащ на стул и, взяв очередную записку миссис Роббинс, понес ее вместе с почтой в гостиную. Здесь все было выдержано в бежевых и коричневых тонах и все казалось до крайности безликим. На стене висели чужие картины, на полках, примыкавших к камину, стояли чужие книги, и у него никогда не возникало желания что-либо изменить.
Иногда, без всякой видимой причины, он вдруг остро ощущал пустоту своей личной жизни. Потребность в душевном тепле, понимании, любви охватывала его, прорываясь сквозь старательно возведенные им барьеры. В таких случаях его просто захлестывал поток воспоминаний о том, как он приходил домой в сверкающую красотой нью-йоркскую квартиру с белым полом, белыми пушистыми коврами и почти совершенным убранством, которое создавала Лайза - с присущим ей чувством цвета, вниманием к мелочам и полным пренебрежением к банковскому счету своего мужа. Вечером Лайза непременно была дома и ждала его - эти воспоминания относились к началу их совместной жизни - такая красивая, что у него перехватывало дыхание, всегда в чем-то воздушном, и благоухающая сногсшибательными экзотическими духами. Она целовала его, давала ему в руку стакан мартини и вся светилась от радости. Но гораздо чаще, почти всегда, он был рад провести вечер в тишине и покое, как, например, сегодня: не спеша прочитать почту, выпить стаканчик виски, чтобы восстановить силы после трудового дня. Он обошел комнату, включая везде свет, включил электрический камин, который мгновенно высветил горку поленьев, якобы горевших в глубине. Потом задернул коричневые шторы, плеснул в стакан шотландского виски и стал читать записку миссис Роббинс.
Послания ее всегда были кратки и содержали сокращенные слова, что придавало им сходство с важными телеграммами.
"Чистке пропала пара носк. и 2 нос. платка. Звонила мисс Менсфилд, просила вас позвон. сегод. вечер.".
Он стал просматривать остальную почту. Заявление банка, отчет компании, пара приглашений, письмо, посланное авиапочтой, от матери. Отложив эти письма, чтобы прочитать их повнимательнее позже, он сел на ручку кресла, взял телефон и набрал номер.
Она тут же ответила, и голос ее звучал, как и всегда, будто она в страшной спешке едва переводит дух.
- Алло!
- Таня.
- Дорогой мой, я уж думала, ты никогда не позвонишь.
- Извини, я только что вошел и только сейчас узнал, что ты звонила.
- О, бедняжка, ты, должно быть, очень устал. Слушай. Тут возникло одно досадное обстоятельство, из-за которого я не смогу поехать с тобой сегодня вечером. Дело в том, что я сию минуту еду за город. Утром мне позвонила Мэри Колвилль, там должен быть какой-то танец, а одна из девушек заболела, и она в отчаянии из-за своих номеров, и я просто вынуждена была согласиться. Я пыталась отказаться, сказав, что сегодняшний вечер у меня занят, тогда она пригласила и тебя приехать завтра на субботу и воскресенье.
Она остановилась, но не потому, что ей нечего было больше сказать, а потому, что на большее у нее не хватило дыхания. Джон понял, что улыбается. Эти неудержимые потоки слов, нехватка дыхания, ее запутанные дружеские связи придавали ей особое очарование в его глазах главным образом потому, что она была полной противоположностью его бывшей жене. За Таней вечно нужно было следить, чтобы она не разбрасывалась, держать ее в каких-то рамках. Она же была чуть-чуть сумасшедшая, и потому мысль о том, чтобы держать в каких-то рамках Джона, никогда не приходила в ее прелестную пустую головку.
Он посмотрел на часы.
- Если сегодня вечером ты еще хочешь поприсутствовать на обеде в чьем-то загородном доме, то у тебя осталось не так много времени.
- О, дорогой, конечно, я ужасно опаздываю, но это совсем не то, что ты должен был сказать. Тебе следовало бы сказать, что ты бесконечно огорчен.
- Конечно, я очень огорчен.
- И ты завтра утром приедешь туда, да?
- Таня, я не могу. Сегодня мне сообщили, что я должен отправляться на Ближний Восток. Так что вылетаю завтра утром.
- Я этого не вынесу. Сколько ты там пробудешь?
- Всего несколько дней. Самое большее, неделю. Все зависит от того, как пойдут дела.
- Ты позвонишь, когда вернешься?
- Обязательно.
- Я звонила Имоджен Ферберн и сказала, что сегодня вечером быть у нее не могу. Она меня поняла. Она говорит, что очень хочет тебя увидеть, даже если ты приедешь без меня. Любимый, до чего же отвратительно все складывается! Ты в бешенстве?
- Да, в бешенстве, - спокойно заверил он ее.
- Но ты ведь понимаешь?
- Я очень хорошо понимаю. Поблагодари Мэри за приглашение и объясни ей, почему я не приеду.
- Обязательно, конечно, я все ей объясню…
Еще одна присущая ей черта - она никак не могла закончить телефонный разговор. Поэтому он решительно перебил ее:
- Послушай-ка, Таня. У тебя сегодня вечером встреча. Положи трубку, быстро собирайся и поезжай. Если тебе повезет, ты приедешь к Колвиллям с опозданием на два часа.
- О, милый, я тебя обожаю.
- Я позвоню.
- Позвони непременно. - Она зачмокала губами, изображая поцелуи. - Пока…
Положив трубку, он сидел, уставившись на телефон и размышляя о том, почему он не чувствовал разочарования оттого, что прелестная обольстительная девушка променяла его на более соблазнительное приглашение. Он размышлял об этом минуту или две и, в конце концов, пришел к выводу, что это не имеет никакого значения. Он позвонил в ресторан и отменил заказ на столик на сегодняшний вечер; затем допил виски и пошел в ванную принять душ.
Он как раз собирался выйти из дома, чтобы отправится к Фербернам, когда снова зазвонил телефон и вице-президент компании по пути домой в служебном "кадиллаке" решил поделиться с Джоном кое-какими мыслями о предстоящей поездке в Бахрейн. Обсуждение этих новых соображений, сравнение их с первоначальными и запись в блокнот отняли не меньше пятнадцати минут, так что когда Джон, наконец, добрался в Кемдон-Хилл, он опаздывал уже на три четверти часа.
Вечер был в самом разгаре. Вся улица была занята припаркованными машинами. Ему пришлось помыкаться еще минут пять, прежде чем он нашел местечко для своего автомобиля. Затем Джон позвонил в дверь, которая тотчас же распахнулась, и человек в белом пиджаке (вероятно, нанятый на этот вечер) сказал: "Добрый вечер" и пригласил подняться по лестнице.
Это был приятный, знакомый Джону дом, роскошно обставленный, весь устланный коврами и щедро напоенный ароматами тепличных цветов. Пока он поднимался по лестнице, гул голосов становился все громче и громче. Сквозь открытую дверь, которая вела в гостиную Имоджен, он увидел толпу незнакомых людей, одни из которых пили, другие курили, третьи уминали канапе, и все вместе говорили без умолку. На верхней площадке лестницы сидела парочка. Джон улыбнулся, извинился и обошел их. Девушка, как будто извиняясь за то, что они там сидят, сказала:
- Мы вышли, чтобы глотнуть чуточку свежего воздуха.
Возле открытой двери стоял стол для напитков, а за ним - еще один нанятый официант, обслуживавший гостей.
- Добрый вечер, сэр. Что будете пить?
- Виски с содовой, пожалуйста.
- Со льдом, конечно, сэр?
Джон усмехнулся. Это "конечно" означало, что бармен угадал в нем американца, коим он и был на самом деле. Сказав "конечно", он взял стакан и спросил:
- Как мне найти миссис Ферберн?
- Боюсь, вам придется пройти в гостиную и поискать ее там. Как иголку в стогу сена, я бы сказал.
Джон кивнул в знак согласия, сделал большой глоток виски и смешался с толпой гостей.
Все было не так уж и плохо. Его узнавали, с ним здоровались, почти сразу же вовлекали в один из кружков, предлагали бутерброд с лососем, сигару и даже номер лошади, которая будет фаворитом. "Беспроигрышний вариант, старина. В три тридцать завтра в Донкастере". Подошла девушка, которую он едва знал, поцеловала его и, как ему показалось, оставила след от помады на его щеке. Высокий молодой человек с лысиной старика пробрался вперед и сказал:
- Вы ведь Джон Данбит, не так ли? Меня зовут Крамли. Я был знаком с вашим предшественником. Как обстоят дела в банковском мире?