И главное, что Мустафа был дома - сам открыл Дверь и провел их внутрь.
И принес арбуз, отправив жен готовить мясо.
Жен у Мустафы всего две, но ему хватает.
Вилли подумал, не стоит ли попросить его поделиться.
Хотя бы на сегодня.
Но потом решил, что если и стоит - то попозже, когда они обговорят все дела.
Мустафа ничему никогда не удивлялся, не удивил ся и сейчас.
Он принес телефон, и Вилли позвонил в Амман.
Все номера, продиктованные Даниэлем, он помнил наизусть.
- Иншалла! - ответил ему мужской голос.
- Белый Тапир! - тихо произнес в трубку Вилли.
После этого он отошел к окну и начал разговаривать.
Белый спал в кресле, Мустафа ел арбуз.
Вилли закончил разговор и передал трубку Мустафе.
Тот начал слушать голос на том конце провода и только кивал головой.
А потом положил трубку и уважительно посмотрел на Вилли.
Вилли вдруг почувствовал, что устал.
Что хочет есть и спать, а еще - интересно, какую жену ему может уступить Мустафа?
Хотя Вилли все равно, главное, чтобы между ног была киска.
Арабские киски тоже недурны - Вилли это знает.
Мустафа вышел из комнаты, потом вновь вернулся, но уже с "дипломатом" в руках.
Вслед за ним вошли жены, одна несла блюдо с кебабом и рисом, вторая - кувшин с соком.
Лица у обеих были открыты, первая была постарше, вторая - совсем еще девочка.
Вилли всегда предпочитал постарше, может потому, что всю жизнь был благодарен Джине.
Он улыбнулся, и первая, и вторая потупили глаза.
Мустафа отослал женщин и открыл "дипломат".
В нем был ворох паспортов, Мустафа начал протягивать их по очереди Вилли.
Главным для Вилли всегда была свобода, а потому он хорошо знал, какие паспорта чего стоят.
Хотя не надо зарываться: американский, канадский и швейцарский выбирать не стоит.
Вилли выбрал два коста-риканских паспорта, один на имя Рикардо Фуэнтеса - им будет белый.
А сам он будет Исидро Тамайо.
Мустафа принес цифровую камеру и сфоткал Вилли.
Потом они распихали Банана, и Мустафа опять нажал на кнопку.
Вилли ел кебаб с рисом и запивал соком, чуть поспавший белый к нему присоединился.
Когда Банан доел, вытер губы и потянулся за арбузом, то Вилли объяснил ему, кто он сейчас такой.
- Я не говорю по-испански! - ответил Банан.
- Ну и что? - спросил Вилли.
- Коста-Рика… - сказал Банан и замолчал.
Доел арбуз и продолжил:
- Там все говорят по-испански!
- Для пограничников будешь немым! - сказал ему Вилли и подумал, что неплохо бы поспать. Часика два-три.
И лучше - с одной из жен Мустафы.
- А ты говоришь по-испански? - спросил его Банан.
- Por favor! - ответил Вилли.
Мустафа принес готовые паспорта, Рикардо Фуэнтес взял свой, а Исидро Тамайо - свой.
Еще Мустафа протянул Исидро пачку долларов и большой черный пистолет.
Доллары Вилли взял, а пистолет протянул Мустафе обратно - если будет надо, достанет в Барселоне в Барио Чино можно найти хоть базуку!
- Иншалла! - сказал Мустафа. - Вы можете поспать, в Амман отвезу вас ближе к ночи…
- Иншалла! - ответил ему Вилли и пошел вслед за Мустафой.
Банан разлегся на диване в той комнате, где они ели кебаб.
Хозяин открыл одну из дверей, и Вилли увидел приготовленную постель.
Он похлопал Мустафу по плечу, закрыл за ним дверь и пошел в душ - Мустафа мог себе позволить иметь в доме три ванных комнаты.
А когда Вилли вышел из душа, то обнаружил в постели старшую жену Мустафы, и это его порадовало.
Когда-нибудь он отплатит Мустафе за доброту.
Обязательно!
Вилли сквозь сон посмотрел, как женщина бесшумно выскальзывает в дверь, и опять закрыл глаза.
У него всего несколько часов для сна и надо хорошенько выспаться!
До Аммана ехать много часов.
И в Аммане тоже много дел.
Хотя билеты до Барселоны им должны приготовить - Мустафа обещал позвонить по указанному телефону и попросить забронировать места.
Глаз Белого Тапира стоил этих хлопот.
Глаз бога!
Тело старшей жены Мустафы было мягким и приятным, а от киски хорошо пахло.
Интересно, смог ли бедолага-рыбак развязать веревки?
Белый Тапир не должен оставить бедолагу помирать на берегу…
Вечером Мустафа повез Вилли и Банана в Амман, а ровно через сутки господа Исидро Тамайо и Рикардо Фуэнтес вылетели из Амманского международного аэропорта через Кипр в Барселону.
Земляничные поляны навсегда
Самым смешным соседом оказался бритоголовый немец.
Хотя они все тут были смешными, эти полуденные отдыхающие, решившие на пару часов сменить пляжный отдых на морскую прогулку, пусть даже и с пешими экскурсиями, хотя экскурсии в основном в Тоссу, до нее лишь невнятные пляжные местечки - Санта-Кристина, Боаделла, Финале… Разве что кому взбредет в голову сойти на берег в Льорет-де-Маре, хотя навряд ли - город этот, столь почитаемый российскими туристами, даже отсутствует на карте Каталонии в таком престижном путеводителе, как "Испания" издательства "Дорлинг Киндресли", пусть и помещен там же на схематичном плане побережья Коста-Брава, чего не удостоились ни Санта-Кристина, ни Боаделла, ни Финале, оказавшийся всего лишь причалом в уютной маленькой бухточке с небольшой проплешиной желтовато-песчаного пляжа, заполненного нагими телами.
И при виде этих тел немец, и до того вызывавший Жанны плохо сдерживаемые смешки, - мало того, что в каждом ухе болтается по четыре металлических серьги, да еще нелепая раскраска от макушки до пят, какие-то звезды и полосы, да еще черепа и драконы, сколько, интересно, стоило ему все это брутальное holiday tattoo? - небывало оживился, что-то залопотал одному из сыновей, восседавших вокруг, как будто он был вождем племени забавных и очень уж киношных краснокожих.
- Ja, ja! - засмеялись сыновья, а один из них, по виду самый старший, прыщавый, нагловатого вида подросток лет четырнадцати, тоже отмеченный серьгами в каждом ухе, но уже лишь по две, толкнул локтем сидящую рядом мать, и пышногрудая сероглазая немецкая фрау тоже засмеялась, достала из большой пляжной сумки цифровую камеру, протянула ее сыну, тот передал отцу, и бритоголовый начал оголтело нажимать на кнопку, будто стараясь намертво впечатать в память аппарата безмятежных нудистов, лениво оттягивающихся на берегу Средиземного моря, ловящих загар вперемежку со свежим бризом, немилосердно дующим со стороны африканских берегов, нагоняя не только мимолетную и лишь кажущуюся прохладу, но и довольно приличную волну, отчего Жанне, плохо переносящей даже самую маленькую качку, стало не по себе.
Тебе плохо? - спросил странный земляк.
Катер дал гудок, отошел от пирса и вновь стал бодро рассекать волны, стремясь обойти следующие мыс, за которым должны показаться невысокие пальмы набережной, и отели Льорета, и очередной пляж уже не с сотнями, а с тысячами тел, и опять горы, с одной стороны - море, с другой - горы, еще не Пиренеи, а просто какие-то горы, название которых она не знает, как не знает сейчас вообще ничего, прежде всего того, зачем оказалась на этом катере, отчего ее тошнит от качки и почему рядом сидит мужчина, попросивший называть его Бананом.
- Тебе надо выпить! - сказал Банан.
Жанна попыталась улыбнуться и кивнула.
- Наверное, внизу, - продолжил Банан, - там должен быть бар…
Они протиснулись мимо немца с большим семейством, "ja, ja" летело им вслед, Банан первым нырнул в коридорчик, из которого можно было попасть в туалеты, а можно в бар.
Куда они и спустились по крутой, но удобной лесенке, помещение было небольшим, негромко играла музыка.
У крайнего столика сидел носатый тип в очках и с усами щеточкой, перед ним стоял большой бокал пива, тип читал газету и курил какие-то вонючие сигариллы.
Ее спутник посмотрел на типа, Жанне показалось, что Банан вздрогнул.
Тут катер опять качнуло, она уцепилась за локоть спутника, тот бережно подвел ее к самому дальнему столику и так же бережно посадил на жесткий круглый табурет, привинченный к полу.
А сам сел напротив.
- Hola! - крикнул Банан бармену, а потом чуть тише произнес:
- Two whisky, please! With ice, but no water!
Им принесли два виски, как и было заказано: со льдом, но без воды. Пойло прошло по горлу, скользнуло в пищевод, и внезапно камень, лежавший в желудке, растворился, стало горячо и приятно. Жанна сделала второй глоток и посмотрела на земляка.
Ей показалось, что она его уже видела.
Еще на родине, задолго до своего голландского замужества.
Она даже помнит, когда и как это было.
Весной, в конце марта - начале апреля, у нее тогда еще был роман, очередной и пустой, с редким сексом и частыми разборками.
В тот день они встретились в центре, она предложила куда-нибудь зайти: промерзла насквозь, захотелось согреться и выпить.
Жанна опять глотнула виски, в стакане осталось немного.
Банан молча курил, его виски стояло нетронутым.
Маленькая забегаловка в каком-то подвале.
И как сейчас - мало народа.
Сколько ей тогда было?
Года двадцать четыре, а еще она помнит, что пила тогда Martini Bianco… В той забегаловке вообще присутствовал итальянский уклон: кофе капуччино, кофе эспрессо, какие-то итальянские сладости, пицца, лазанья, паста, паста и еще раз паста…
Банан наконец-то потянулся за своим виски.
Носатый тип допил large beer и попросил еще. Она выпила первый бокал мартини. Попросила повторить.
Играла музыка.
Естественно, итальянская.
Сладкозвучные аппенинские голоса.
До сих пор в голове крутится одна фраза:
Senza amare andare sul mare…
По-русски что-то вроде:
Без любви блуждать по морю…
Без любви вообще страшно, а вот так, по морю - просто "Летучий голландец"!
Она потом эту песню еще несколько раз слышала, но очень давно.
Senza amare andare sul mare…
Волнение усилилось, брызги волн бьют в иллюминаторы.
А когда он тогда пришел в эту забегаловку?
Она помнит, что заиграла эта песня и на улице пошел дождь со снегом - через окно было хорошо видно, шторы не были задернуты.
Потом пришла компания, несколько человек.
Как раз в тот самый момент итальянская музыка закончилась и началась другая, Beatles.
Она не знает названия, никогда не любила Beatles, та песня была грустная и красивая.
Let me take you down, 'cause I'm going to Strawberry Fields.
Nothing is real and nothing to get hung about.
Strawberry Fields forever…
Позволь, я провожу тебя вниз, ибо я ухожу в земляничные поляны… Ничто нереально, и не из-за чего волноваться… Земляничные поляны навсегда…
Она вновь смотрит на земляка. У него действительно красивые плечи.
И от него пахнет не так, как от западных мужчин. Хотя она знает лишь запах Рене, испанцы - пусть они тоже западные, но ведь совсем другие…
Living is easy with eyes closed, misunderstanding all you see.
It's getting hard to be someone but it all works out, it doesn't matter much to me.
Let me take you down, 'cause I'm going to Strawberry Fields.
Nothing is real and nothing to get hung about.
Strawberry Fields forever…
На этих словах она разлила мартини по столу и начала громко смеяться.
Даже слишком громко, приятель поморщился и сказал: - Успокойся!
Она обернулась и посмотрела на соседний столик. Скорее всего, за ним он и сидел. Тот, кто называет себя Банан.
Не снимая куртки, в джемпере - отчего-то ей всё это запомнилось…
Пусть даже столько раз говорила себе: надо забыть! Жить легко с закрытыми глазами, неверно понимая все, что видишь… Все труднее становится быть кем-то, но все получается, это не так уж важно для меня Позволь, я провожу тебя вниз, ибо я ухожу в земляничные поляны… Ничто не реально, и не из-за чего волноваться Земляничные поляны навсегда…
Это, наверное, очень красиво - земляничные поляны, не клубничные, а именно земляничные, маленькие зеленые кустики с такими же маленькими белыми цветочками.
А что она будет делать с этим русским?
Она была пьяная тогда, почти целая бутылка мартини… После они еще поехали к ее подруге, та обрадовалась, стала с ней целоваться… А приятель решил, что они лесбиянки и закатил истерику, схватил пальто и выскочил из квартиры, хлопнув дверью.
No one I think is in my tree, I mean it must be high or low.
That is you can't you know tune in but it's all right,
That is I think it's not too bad.
Let me take you down, 'cause I'm going to Strawberry Fields.
Nothing is real and nothing to get hung about.
Strawberry Fields forever…
Носатый уже третье пиво пьет… А может, четвертое, она не считает… По-моему никто не сидит на моем дереве, я имею в виду - оно должно быть высоким или низким. То есть, понимаешь, ты не можешь врубиться, но это нормально, то есть, я думаю, это не слишком плохо. Позволь, я провожу тебя вниз, ибо я ухожу в земляничные поляны. Ничто нереально и не из-за чего волноваться. Земляничные поляны навсегда…
Они все здесь - без любви блуждают по морю, вдвоем не так тоскливо.
Так тогда ей подруга и сказала: - Вдвоем не так тоскливо! - и полезла к ней целоваться. Бармен что-то говорит…
Она не слышит, волны бьют в иллюминаторы, голос бармена почти не различим из-за шума двигателей… Как их называют? Мотор? Турбина?
- Что он говорит? - спрашивает Жанна.
- Через пятнадцать минут Тосса! - отвечает Банан.
- Я хочу в туалет! - говорит Жанна.
- Тебе плохо?
- Нет, - говорит Жанна, - я просто хочу в туалет…
Always, no sometimes, think it's me, but you know I know when it's a dream.
I think I know I mean a "Yes" but it's all wrong, that is I think I disagree.
Let me take you down, 'cause I'm going to Strawberry Fields.
Nothing is real and nothing to get hung about.
Strawberry Fields forever.
Strawberry Fields forever.
Они встают из-за столика. Носатый все еще сидит, но смотрит в иллюминатор, - интересно, сколько пива в него влезет?
Но сейчас он тоже встанет, катер идет до Тоссы потом - обратно.
Тосса де Map, жемчужина каталонского побережья.
Так пишут в путеводителях.
А еще - типичное и одновременно удивительное по своей красоте местечко западного Средиземноморья.
- Ты меня подождешь?
Он кивает головой и остается в коридорчике.
Ей становится совсем хорошо, она моет руки и выходит из туалета. Всегда, а не иногда, думай, что это я, но, знаешь, я знаю, когда это просто сон. По-моему, я знаю, что имею в виду "да", но это неверно, и, по-моему, я не согласен. Позволь, я провожу тебя вниз, ибо я ухожу в земляничные поляны. Ничто нереально, и не из-за чего волноваться. Земляничные поляны навсегда.
Они вышли обратно на палубу, ветер стих, волна уменьшилась.
Катер повернул к берегу, хотя, чтобы добраться до Тоссы, надо обогнуть еще один мыс.
Но она уже увидела нахохлившийся на вершине замок, и сторожевые башни, и древнюю каменную стену, то взбирающуюся вверх, то вновь спускающуюся вниз. Народ начал кучковаться ближе к корме, опять появился смешной раскрашенный немец со своим семейством, а потом из бара, покачиваясь, но твердо стоя на ногах, возник носатый. Банана опять передернуло, Жанна взяла его за локоть и вдруг почувствовала какую-то невнятную, будто предостерегающую тоску.
К этому времени катер уже обогнул скалу, и замок на ее вершине открылся во всей своей суровой и одновременно домашней красоте. Он возвышался над морем, которое все катило и катило волны оттуда, со стороны Африки. Солнце пересекло зенит. Жанна снова посмотрела на замок и внезапно подумала, что никогда еще не видела ничего подобного.
Она надела темные очки и пошла к трапу, приготовленному улыбающимися молодыми матросиками. Банан послушно шел за ней следом.
Senza amare andare sul mare… - внезапно зазвучало у нее в голове, - без любви блуждать по морю…
Уже на длинном деревянном мостике, ведущем к набережной, их обогнал носатый.
Бритоголовый немец со своим семейством тащился сзади, и Жанне показалось, что даже чайки начали кричать "ja, ja!"
Институт послеконтактной реабилитации
- Это великий город! - сказал Дикий Вилли Банану.
Дон Рикардо поморщился: он терпеть не мог великие и большие города, пусть до сих пор самым большим был тот, в котором Максим жил, а самым великим - столица ОАЭ Абу-Даби, вот только нормальному человеку назвать его великим сложно.
Несколько минут назад они вышли из подземного перехода на площади Каталонии.
- Это крутой город, чувак! - повторил Дикий Вилли и устремился прочь от перехода, прямо к дверям "Hard Rock Cafe".
Банан почувствовал, что с головой у него что-то не то.
Вилли маячил впереди, он был бодр и весел, хотя всю прошедшую ночь смолил косяк за косяком и жутко гоготал, мешая Максиму спать. Сам он не курил, только влил в себя литр какого-то дешевого красного вина из пакета и быстро отрубился под Виллино гоготанье, невольно вдыхая сладковатый дым травы.
Ночевали они в дурацкой квартире в Барио Чино, на третьем этаже многоквартирного дома, подъезд был грязным и неприветливым, а у дверей вообще толклись мрачно-неприятные типы, впрочем, Вилли только осклабился им вместо приветствия - их и сдуло.
А наутро, когда Банан, с трудом дождавшись, пока Исидро Тамайо, насвистывая что-то дебильное, выползет из душа, сам залез под тугую струю и принялся тщательно поливать ледяной водой раскалывающуюся с похмелья голову, Вилли сел к телефону и набрал тот номер, что ему продиктовали еще вчера в аэропорту.
Один длинный гудок, второй, третий… После четвертого сняли трубку и, к большому удивлению Адамастора, раздалась не испанская, а английская речь.
- Hi! - сказали ему и продолжили: -The International Institute of Postcontact Reabilitation! Вилли охренел: он готов был услышать все, что угодно, но только не "Привет! Международный институт послеконтактной реабилитации!"
Но Банан с минуты на минуту мог выползти из душа, и Вилли, чувствуя, как пересыхает во рту, назвал имя Даниэля.
- Mister Daniel is absent, - послышалось в ответ - please, call later…
Вилли выругался.
Даниэль где-то шлялся, надо перезвонить позже может, через час, может, два, а то и три, а вдруг за это время что-то случится с тем сокровищем, что белый хранит в своей металлической посудине, хотя, если рассуждать здраво, раз с ним все еще ничего не случилось, то за несколько часов мало что изменится.
Разве что белый сбежит.
Хотя куда ему одному - в Барселоне?
Банан наконец-то вышел из душа.
Вилли сообщил ему, что сейчас они покинут эту долбаную квартиру и пойдут в город, а по дороге он должен будет сделать несколько звонков.
- Несколько? - зачем-то переспросил Банан.
- Может, хватит и одного! - уклончиво ответил Вилли.