Амазонка фыркнула и снова отошла к огню. Гнев был ей к лицу: он делал ее еще красивее, хотя она и так казалась совершенством. Интересно, он видит в ней женщину? Да что там – не увидел бы разве что слепой. И не учуял бы только тот, кто начисто лишен обоняния.
– Ладно, Винсент. Я ухожу! Но поверь мне: по возвращении тебя будет ждать такая взбучка, что ты вспомнишь имя своего создателя и имена своих смертных родителей!
– Князь . – Он до того резко повернулся ко мне, что я почувствовал себя неуютно. – Прошу прощения. Моя сестра…
– Да пошел ты! – прервала его амазонка и, подобрав полы плаща для верховой езды, направилась к выходу. – Торчи тут до скончания времен! Мне плевать, чем и с кем ты тут занимаешься! Я сказала свое слово!
– Добрый вечер!
Разумеется, Виргиния не выдержала в одиночестве и пяти минут. Она успела не только одеться, но и заплести волосы, стояла рядом со мной, с заинтересованным видом изучая всех участников разговора. Помедлив, она подошла к Винсенту, остановилась в двух шагах от него, очаровательно улыбнулась и присела в реверансе. И я бы был полным слепцом, если бы не заметил его взгляд – оценивающий взгляд. Он улыбнулся ей, приподнялся и поцеловал руку, сжав ее пальцы чуть дольше предписанных этикетом нескольких секунд, а я почувствовал… укол ревности ?..
Да, именно так. Хотя это было глупо: не нашлось бы ни одной женщины, смертной или бессмертной, которая бы не увидела в нем мужчину. Равно как и не нашлось бы ни одного смертного или бессмертного, который не увидел бы женщину в амазонке, так что мой недавний вопрос был лишним. И я не мог с полной уверенностью сказать, повезло ли карателям в этом плане – или же Великая Тьма таким образом их прокляла. Одно я знал точно: меня она миловала, так как они не могли читать мои мысли.
От амазонки происходящее не ускользнуло. Она бросила на Виргинию взгляд, который с успехом заморозил бы сердце Ада, и бросила, уже проходя в открытые слугой двери:
– Не пей слишком много крови, девочка. Потолстеешь и не влезешь в свое очаровательное платьишко. И не сможешь тешить себя мыслью, что нравишься тем, кому на тебя плевать .
Винсент проводил ее взглядом и покачал головой.
– Извините мою сестру, – сказал он, обращаясь к нам обоим. – Порой она ведет себя невежливо.
– Ах, какие пустяки. – Виргиния заняла второе кресло. – У всех порой бывает плохое настроение, Великий. Даже у тебя, верно?
– Да. Но теперь у меня прекрасное настроение. Разве оно может быть другим в обществе очаровательной дамы?
Виргиния довольно заулыбалась и принялась накручивать на палец прядь волос. Наверное, даже забыла о том, что несколько минут назад хотела устроить сцену со слезами. Великая Тьма видит: будь на его месте кто-нибудь другой – я бы ему это с рук не спустил .
– Князь постоянно занят, и я скучаю, – объявила тем временем Виргиния. – Мужчины вечно заняты… вот и сейчас у него очень срочные дела .
– Я развлеку твое дитя, – обратился ко мне Винсент.
Я благодарно кивнул в ответ, попутно подметив, как тонко он определил границы приличия и передал свое отношение к происходящему. Всего лишь два слова: "твое дитя". Может, их и хотели все смертные и бессмертные, но такт им точно не был чужд.
– Расскажи мне какую-нибудь историю, Великий, – попросила Виргиния, глядя на огонь в камине. – Ты, наверное, знаешь много историй! Ведь ты столько путешествуешь.
– С удовольствием. О чем ты хочешь послушать?
Она подперла подбородок рукой и подняла глаза к потолку.
– Расскажи мне… о том, где ты родился. Я никогда не бывала на Востоке!
– Мы с братом родились в Дамаске. Очень давно, тогда, когда мы еще путешествовали с отцом, он говорил нам, что этот город был построен…
Я сидел за столом, перебирая в руках перо и изучая единственное слово, которое написал за все это время: "Изабель". Конечно же, письмо должно начинаться с имени. А что дальше? Великая Тьма… я прожил на этом свете три сотни лет, но не написал ни одного любовного письма! Я даже не представлял себе, как это делается. Написать ей длинное письмо? А если она нетерпелива и не любит читать длинные письма? Или сочтет меня слишком скучным, не умеющим выразить мысль кратко? Написать короткое письмо? А если она подумает, что я скуп на слова, и решит, что я не стою ее внимания?
Что я вообще могу ей написать? Рассказать о том, как мое сердце – сердце, ровный бег которого, как мне казалось, не нарушит уже ничто – сладко замерло, а потом забилось чаще, когда я впервые увидел ее? Рассказать, что я вижу ее во сне, хотя до этого не видел снов десятилетиями? Или о том, что существо, которое когда-то для меня было дороже жизни, теперь кажется отвратительным? Какой глупый и пустой пафос… бред влюбленного мальчишки ! Да и что ей может предложить такое создание, как я? Деньги? Их у меня не так уж и много – они мне не нужны. У меня нет ничего! У меня нет даже братьев и сестер, нет клана, как у любого нормального вампира! Все поворачиваются ко мне спиной, когда видят, что на моей шее нет медальона!
Хотя… плевать на клан, деньги и медальон. Что я могу предложить человеку ? Я боюсь солнца, а она спит ночью. Она ест привычную людям еду, а я питаюсь человеческой кровью, ее пища не насытит меня, хотя я могу пить вино и молоко и есть мясо и хлеб. В конце-то концов, я мертв для нее , как и для всех смертных! Создатель убивает свое дитя, а потом дает ему темную жизнь, воскрешает его, и оно живет – но только не для человеческого мира. Мы ходим по той же земле, что и люди, дышим тем же воздухом, но мы другие. И эту границу нам не перешагнуть никогда. Мой разум отлично понимал это, только сердце отказывалось слушать.
Когда-то я уже совершил подобную ошибку. Почему я снова оказался на этом перекрестке? Когда-то я бросил все ради Виргинии, пошел против воли отца – неслыханно для вампира, особенно если речь идет о сыне главы клана! – а теперь на моем пути появилась эта девочка. О, как плохо это все закончится! Что-то внутри говорило мне, что исход этой истории причинит боль всем, включая меня. Когда я предлагал Виргинии оставить мир людей, когда говорил о своем решении отцу, когда уходил, мне было страшно, очень страшно, хотя я боялся признаться в этом даже самому себе. Но теперь голос сердца заглушал даже страх. Что бы нам ни уготовила судьба, мы все равно совершим все предназначенные нам ошибки. Есть ли смысл в том, чтобы бояться? Кроме того, разве до этого я не платил сполна за все, что совершал? А сейчас я готов был заплатить вдвойне .
Интерлюдия вторая
Себастьян
Моя музыка, моя жизнь в другом теле – ни выдохнуть, ни вдохнуть.
Как посмотрит в окно луна, дожидаюсь солнца: равно мне не уснуть.
Шел по прямой дорожке – так нет же, понес черт на скользкий путь.
Умирать, воскресать, разбиваться, рождаться, надеяться и тонуть.
Кто тебя выдумал, и как звали ангела до того, как он стал тобой?
Сотни лестниц пройти, переплыть океан, возвратиться опять домой
И бояться дышать, не спугнуть это чудо, волшебный ночной покой.
И смотреть, как ты спишь, улыбаясь луне и сама становясь луной.
Твои волосы пахнут летом: феи вплетают в них россыпь звезд.
Что же снится тебе, душа моя, королева, царица чудесных грез?
Ты слушаешь пение ветра и отголоски далеких ушедших гроз,
А поутру открываешь глаза, понимая: все это не всерьез.
Кто тебе дал имя – мед для моей души, яд для моей души?
И как же мне жить без сердца? Попробуй-ка, расскажи!
И поспеши до рассвета, прошу тебя, жизнь моя, поспеши.
Часть девятая
– Ты уже который день ничего не ешь, мой мальчик. Не заболел ли ты?
Грета поставила на стол деревянную миску с вареной картошкой, подошла к сидевшему рядом с Клаусом Себастьяну и погладила его по волосам. Маленький брат Изабель отсутствием аппетита не страдал, и эльф без раздумий отдал ему свою порцию.
– Нет, Грета. Просто устаю как последний черт. Этот аптекарь меня совсем загонял.
– Не говори такие слова при детях .
Себастьян поднял голову от пустой тарелки – впервые за этот вечер. Грета волновалась – в ее темных глазах без труда читалась тревога. У нее не было своих детей, и он уже давно занял в маленьком личном мире одинокой женщины место сына.
– Извини. Ну, правда. У меня все хорошо.
Он лгал. И, насколько мог припомнить, еще ни разу не опускался до лжи за все те года, которые прожил в этом доме. На долю Греты выпало достаточно страданий: родители, умершие от странной болезни, любимый муж, погибший на какой-то – она мало рассказывала ему об этом – войне. Себастьян считал своим долгом защищать ее и заботиться о ней. И был уверен: она заслуживала правды. Но что он мог сказать сейчас? Признаться, что влюблен в Изабель? Время для признания – лучше не придумаешь: она сидит напротив него. Или рассказать о том, в кого влюблена она ? Уж лучше солгать. Кроме того, он не лгал, а просто не говорил всей правды. И хорошо, что не говорил. У Греты бы разорвалось сердце, если бы она это услышала. Брат с сестрой жили в их доме несколько дней, а она уже относилась к ним как к членами семьи. Она была заботливой женщиной с доброй душой. Как жаль, что именно на долю таких людей выпадают самые ужасные страдания.
А Изабель, как назло, этим вечером была очаровательна – такой красивой Себастьян еще никогда ее не видел. Грета купила ей нежно-васильковое платье, и девушка, тут же примерив новый наряд, пришла в восторг. Волосы она заплела белой шелковой лентой; пара непослушных прядей постоянно выбивалась из прически, и Изабель время от времени поправляла их небрежным жестом. Ее глаза блестели, щеки заливал нежный персиковый румянец, она улыбалась. Как бы легко ему жилось, не знай он, кому адресована ее улыбка, и о ком она думает!
Теперь Себастьян горько жалел о минутной слабости: он вернул священнику кинжал из храмового серебра, и князь остался жив. Только один удар – и он бы покончил с этим! А даже если бы он и заплатил за свой поступок – что бы произошло? Конечно, убийство темного существа должно караться смертью – это понимал любой. Но неужели эти Великие так слепо следуют букве закона, что не способны даже на минимальное проявление чувств и понимание? Сейчас Себастьян от всей души желал тому красавчику – как он там себя назвал, Винсент? – полюбить смертную женщину. Не свою бессмертную сестричку, эту хлопоглазку и попрошайку украшений, а человека ! И чтобы он страдал точно так же, как он. Хотя вряд ли он будет страдать. Эти существа просто приходят и берут то, что им нужно: уверены, что им принадлежит все в двух мирах.
Себастьян думал, что может попросить помощи у Мораны – женщины, с которой жил отец Дамиан. Женщины. Нет, она была женщиной, но язык не поворачивался называть это создание именно так. Вампиры, уже давно отказавшиеся от крови, питающиеся человеческими эмоциями, спокойно разгуливающие под солнцем. Незнакомцы. Когда Себастьян впервые увидел Морану, он еще не знал этого слова. Но он сразу понял, что перед ним необычное существо. О, ее запах! Странный коктейль: страх, свобода и желание. Никто не мог пройти мимо нее, не обернувшись, все провожали ее взглядом, хотя она всегда носила мужской костюм, коротко стригла волосы и двигалась как мальчишка, но не как женщина.
Любой мужчина городка отдал бы все золото мира ради того, чтобы провести с ней хотя бы одну ночь. Да что там. Себастьян тоже когда-то об этом думал, хотя стоило ему поймать себя на таких мыслях – и он мучительно краснел. Его сердце замирало, стоило им столкнуться на рынке. Он переставал дышать, когда ловил на себе холодный взгляд Мораны, хотя смотрела она не на него, а куда-то вдаль. Вероятно, когда-нибудь он сошел бы с ума – Великая Тьма видит, ему оставалось недолго – и бросился бы в эту пропасть.
Морана одинаково пугала и притягивала его. Она жила на грани и кидалась то в одну, то в другую сторону: из жестокости в заботу, из ненависти в любовь, из боли в удовольствие. И не просто делала шаг, а потом возвращалась на место: она падала в омут, погружалась с головой, опускалась до самого дна, чувствовала, что воздух в легких заканчивается, задыхалась и умирала – и только потом поднималась на поверхность. Каково было отцу Дамиану рядом с ней? От таких мыслей он краснел еще больше и старался побыстрее переключиться на что-то другое.
Себастьян не знал деталей произошедшего когда-то между князем Гривальдом и Мораной. Понимал только одно: они расстались не в лучших отношениях, и она не горит желанием его прощать. Что бы произошло, явись он к Моране со словами: "Князь не угодил нам обоим?". Если Незнакомка будет в хорошем настроении, то рассмеется ему в лицо и предложит уходить подобру-поздорову. А если в плохом? Даже Великая Тьма не скажет ему, в какой канаве он найдет свою разнесчастную голову.
Изабель заговорила с Себастьяном за секунду до того, как он успел поймать себя на мысли, что смотрит на нее в упор уже несколько минут.
– Что такое, Ян? – Так его когда-то называла мать, и до Изабель он никому не позволял произносить это вслух. – Ты на самом деле странно себя ведешь. Уж не влюбился ли ты?
Вместо ответа Себастьян поднялся из-за стола и ушел в направлении спальни, даже не пожелав присутствующим спокойной ночи. Грета проводила его обеспокоенным взглядом.
– Завтра поговорю с ним, – пообещала Изабель. – Готова поспорить на что угодно: он встретил на рынке какую-то красавицу и теперь грезит о ней наяву днем и видит во сне по ночам.
– Хорошо бы так. – Грета посмотрела на Клауса. – Ешь, мой хороший. Посмотри, как ты исхудал за время дороги. Теперь ты всегда будешь есть досыта!
Луна уже давно поднялась, Изабель успела рассказать брату две сказки вместо одной, но маленький Клаус и не думал засыпать. Большие и внимательные глаза цвета неба задумчиво смотрели куда-то в направлении окна. Если он о чем-то и думал, то рассказывать о своих мыслях не торопился.
– Послушай, тебе пора спать, – сдалась девушка. – И мне тоже.
– Князь плохой , Белла.
Она почувствовала, как ее сердце сжала ледяная рука. Как она не любила, когда он начинал говорить с ней таким тоном! И только потому, что что-то внутри подсказывало: он не ошибается. Он может видеть вещи, которых не замечают другие. Порой ей казалось, что он умеет читать мысли – так тонко он чувствовал ее настроение и состояние окружающих.
– Плохой, очень плохой, – повторил Клаус. – Он темный . А Себастьян – светлый .
– Ну да, у Себастьяна светлые волосы.
– Они по-разному пахнут .
Изабель пожала плечами, давая понять, что не улавливает сути. Клаус приложил маленькие пальчики ко лбу.
– Это не тот запах, который ты чувствуешь носом. Это другой запах… он идет из головы. Не знаю, как объяснить.
– И что же, у меня тоже есть запах?
Он медленно покачал головой.
– Нет. У людей такого запаха нет. Только у некоторых. Такой есть только у отца Дамиана – и больше я таких людей не встречал. А у них есть.
– У них – это у кого?
Пальцы снова прикоснулись ко лбу.
– Я сам не понимаю. Но они не люди. Они другие . Себастьян – он почти человек. А князь – совсем не человек. Такие, как он, когда-то были людьми, но потом с ними что-то произошло – и они изменились.
Изабель закивала. Этот разговор был ей неприятен, но она решила, что он утомит Клауса, и тот уснет.
– И что же, эти другие бывают темные и светлые?
– Нет, – глубокомысленно покачал головой Клаус. – Они бывают разные. Вот, например, Морана – жена священника – одновременно и темная, и светлая. Она и хорошая, и плохая… не знаю, как объяснить. Но чаще всего она, как и князь, плохая . И опасная. Чудовища боятся ее, потому что она живет рядом с нами, а поэтому не приходят. Но когда мы жили в родительском доме, они приходили ко мне каждую ночь…
Изабель вздохнула. Она хорошо помнила, как брат донимал всех разговорами о чудовищах. Вот пыльные шарики с острыми когтями и зубками прячутся под кроватью, вот кто-то скрывается в углу…
– Белла. – Клаус сел и взял ее за руку. В его глазах блестели слезы. – Себастьян светлый, и ты ему очень нравишься. Он думает о тебе. А князь плохой. Он может сделать тебя другой ! Я не хочу, чтобы он делал тебя другой!
Она обняла его.
– Не переживай. Как же князь может что-то сделать мне без моего ведома?
– Может! Потому что ты ему очень нравишься, и он очень нравится тебе! И потому что он плохой! Белла, не оставляй меня! Как же я буду тут один?..
– Не плачь, Клаус. Обещаю – со мной ничего не случится. А теперь засыпай. – Изабель подождала, пока он уляжется, и поправила одеяло. – Сладких тебе снов.
До рассвета оставалось еще пара часов, но Изабель удалось разве что немного подремать – теперь она лежала, глядя в потолок, и вспоминала приснившийся сон. Прошлым она поделилась с Себастьяном и Клаусом, но этот она бы точно никому рассказывать не стала. И вовсе не потому, что такие сны не пристало видеть молодой невинной девушке, а потому, что она при желании не нашла бы слов. Странное чувство просыпалось в ней: будто кто-то легонько колол ее изнутри мягкими пальцами-иголками, щекотал невидимыми шелковистыми волосками. Стоило ей закрыть глаза – и голова кружилась от счастья. Разве можно испытывать такие чувства по отношению к кому-то плохому? Клаус просто не знает князя! Да, и она его тоже не знает, это правда… но чувствует, что ему можно доверять.
Во сне он поцеловал ее, и Изабель показалось, что у нее выросли крылья: сейчас она оттолкнется от земли и взлетит высоко-высоко. Мама запрещала ей дружить с молодыми людьми и говорила, что такими вещами нужно заниматься только с мужем. Отец Вольдемар, священник, у которого она исповедовалась, говорил, что это грязно и непристойно… Она чувствовала себя невесомой воздушной феей, ей хотелось дарить свет всему миру. Разве это плохо? Разве такие чувства пробуждает что-то грязное и непристойное? Интересно, а что вообще этот отец Вольдемар понимал в таких вещах?
Стук в дверь вывел Изабель из полусонного состояния. Она подождала, сперва решив, что ослышалась, но ночной гость был решителен – и постучал еще раз. Девушке пришлось выбраться из теплой постели и открыть дверь.
На пороге стоял темноволосый молодой человек в серебристом плаще. Он поклонился Изабель, а потом поймал ее взгляд. Она невольно вздрогнула: глаза совсем черные, как у птицы.
– Надеюсь, молодая госпожа простит мне такой поздний… – Он замялся… – чересчур ранний визит.
Изабель снова оглядела гостя с головы до ног. Высокий, хорошо сложенный. Кожа такая белая, что в свете луны кажется синеватой. Длинные волосы убраны под широкий обруч с вышитым кельтским узором. Крошечное золотое колечко в мочке правого уха. Красивый: нежные, тонкие черты лица. Пусть глаза и черные, но, похоже, смотрит доброжелательно. Улыбается. И чем-то напоминает Себастьяна… а чем?..