Меншиков трепался, а Пётру время пошло на пользу, он отошёл, стал мягче, иронически приподнял одну бровь. Улыбнулся загадочно. Хлопнул мельтешащего Алексашку по плечу. Отвёл в дальний угол. И поджав губы, довольно-таки скупо процедил:
- Ты… с кем говоришь? Забываешься?! - для устрашения вдруг вспыхнул он как порох и отходя:- Безусловно, - ответил односложно на заданный Меншиковым последний вопрос, но расщедрившись расширил платформу и произнёс:- Уверен, как в себе. Несёшь ровно с похмелья. Это только мой интерес. Заруби у себя на носу - она моя. Идею в голову влетевшую выкинь. Я разгадал её. Глаза не пяль и мечтать не смей. Этого я тебе не прощу. Язык болтать будет, вырву.
"Боже милостивый, ну и перспектива из-за такой пичужки", - закатил тот глаза. Так ещё с ним царь не говорил никогда.
Не давая Алексашке переступить с ноги на ногу, он подтолкнул его в спину. - Иди.
Светлейший с перепугу держался скромно. Движения его, как и слова были мягки. В ложбинке между бровей застряла какая-то важная мысль. Он никак не мог её поймать и вытащить на свет божий. Был в слишком большом унынии. Пётр без смеху не мог на друга своего смотреть.
- Дойдёшь, аль провожатого послать?
- Мин херц!.. Я не подозревал, - тянул перемежая унылые нотки с обиженными Алексашка, надеясь с достоинством выпутаться из сей истории. - Да я…
Пётр оборвав его продолжил разговор и свои наблюдения.
- Вот-вот, я знаю кто я. И поэтому слушай внимательно. Пойдёшь к себе и Шереметьева возьмёшь, а она переночует тут.
- А ты? - излишне поспешно спросил он. Не подумать не мог: "К некоторым судьба уж чересчур благосклонна, почему не ко мне… Хотя что плетёт мой поганый язык: кем был и кем стал. Но такая бабёнка и не моя…"
Но царь не склонен был в этот день на пыл и ссоры. Сказал просто:
- И я тоже…
Светлейший ждал продолжения. Пётр же помалкивал, не продолжая разговор, ожидая его реакции, чтоб поставить точку ответствуя как нужно. Алексашка был повергнут в смятение и обиженно засопел:
- Мин херц, вы же не хотите… Как прикажешь, - путался он.
Пётр обрубил рыкнув:
- Я уже приказал!..
Умеющий влезать без мыла Алексашка, но буксовавший теперь, стонал:
- Можешь не сомневаться во мне, мин херц. Я могу тебя понять!
Но на сей раз проверенная песня не прошла. Пётр рычал точно бешенный:
- Убирайся, пока окончательно не вывел меня из терпения!
Так закончился тот бестолковый разговор. Меншиков знал, что Пётр предательство Анны перенёс тяжело. Сам лично пытался не раз подсунуть женщину, но царь будто и не слышал его слов. А ведь нуждался в бабьей ласке, нет слов как. Такое напряжение, с каким жил он, надо было куда-то сбрасывать. Зная Петра предполагал, что абы кто на эту роль не подойдёт. Нужна не просто женщина, а подруга, соратница, и потом без любви он не подпустит её к себе. Голову сломал, где такую взять и вдруг, как гром среди ясного неба. Оказывается, возле Государя давно находится утешение. Женщина, вместившая в себя все эти пункты. Женщина, обладающая всем этим с лихвой. Нашёл он её сам, а никто ни сном, ни духом. Но она молода, справится ли с такой нелёгкой задачей? А они-то все зациклились на Анне и просмотрели, что делается под носом. Кто бы знал, как его эта ситуация раздражала.
Над всем этим он ломал голову, вышагивая с Петром в царский шатёр. Там уже ломились столы и гремела роговая музыка. Царя встретили приветствиями. Крики, шум продолжались почти до утра. Меншикова царь за проявленную храбрость назначил комендантом захваченной крепости. Алексашка цвёл. Пётр довольный и захмелевший несколько раз выходил из шатра. Пьяные офицеры думали по нужде и только Меншиков, щуря враз отрезвевшие глаза, догадывался куда тот ходил на самом деле. Пётр действительно навещал Кэт. Время действия морфия кончилось, и она пришла в себя. Он поил её оставленными лекарем порошками, проверял нет ли жара и выносил, закутав в свой плащ, по нужде. Касаясь хмельными губами её горячей щеки, спрашивал:
- Есть хочешь?
Она отрицательно качала головой, а он не слушая рокотал:
- Приду совсем, принесу. Поешь. И водки немного надо выпить…
Не удержавшись, поцеловал.
- Я не пью, государь, - прошептала она, сложив руки в мольбе.
- Катя, Питер! - пряча улыбку в уголке губ, настаивал он. - Да, ещё одно! Выпить надо, трясёт тебя всю.
- Питер, - колыхнулись её охваченные огнём маленькие губки. - Вы так любезны, но… я б не хотела, чтоб обо мне кто-то знал.
Брови Петра взлетели вверх.
- Почему?
- Тогда я не смогу быть около Ва… тебя.
Он, улыбаясь счастьем, нашёл её губы. Целовал долго, жадно… Задохнулся сам. Задушил её. Отлепив губы, обещал:
- Завтра я найду тебе новый мундир. До времени поостережемся. Все кто при этом деле был, будут молчать. А ты… Поверишь ли, яко люблю тебя никого не любил. Не сомневайся. Вот те крест, свет Катенька!
Его рука взметнулась над грудью и челом.
Она, обрадовавшись, поцеловала ему руку. Он поцеловал ей обе ладошки. Ему не хотелось вставать и уходить от неё, но он должен ещё хотя бы на пару часов пойти к офицерам, выигравшим ему сражение. Почти дойдя до выхода, он вернулся. Постояв в раздумье, опять присел. Наклонился и, собравшись с духом, спросил:
- Ты девица?
Она пунцово покраснела, мотнула головой и натянула на голову одеяло. Пётр откинул его. Нежно прикоснувшись к лепесткам губ, спросил опять:
- Любишь меня?
Девушка вновь кивнула.
- Быть со мной до конца хочешь? - смотрел он на неё просящими глазами.
Ответила без раздумий:
- Хочу! Очень, очень…
На его лице появилась довольная улыбка.
Кэт всегда была благодарна богу за малый дар - быть рядом с ним. Она не ждала большего и не готова к нему. Но от такого бесценного подарка судьбы свалившегося на неё, она тоже не в силах отказаться. Он вот взял и внёс в её жизнь любовь и надежду. Ей нравилось просто смотреть на него сильного, смелого и целеустремлённого, а сейчас он предлагает совершенно иное. Сердце от радости готово было выпрыгнуть… И она с покорностью ожидала того поворота судьбы, который должен был выпасть сейчас на её долю. А он заверял:
- Значит, так оно и будет. Дай срок обвенчаюсь. Царицей сделаю. А пока просто поверь. Я люблю тебя, лапонька, и очень хочу, чтоб ты мне поверила.
Он почти хрипел. А она, ничего не зная о том деликатном предмете, боялась. С отцом не поговоришь, женщин рядом нет… Правда, она читала индийские книги с картинками, спрашивать продажных женщин побоялась. Заподозрят ещё, у баб нюх иной нежели у мужчин… Кэт взяла его обе руки и, прижав к щекам, произнесла:
- Пётр, не волнуйся, это не важно. Главное - быть рядом с тобой. Только я…
Она не знала, как это сказать поутончённее. К счастью он всё понял, ободряюще улыбнулся.
- Не надо ломать головку. Тебе это ни к чему. Я мужик. Предоставь это мне. Мои проблемы.
Необычное состояние, состояние кружения долго не отпускало. Но когда первые восторги притупились, Кэт, разрываемая безумным волнением, тронула его за плечо. Еле слышно прошептала слова предупреждение:
- Моя вера и национальность может навредить твоим устремлениям и делам. - Произнесла их она серьёзно, оттенок беспокойства скрыть тоже не удалось. Только он отреагировал по-своему бурно. Вновь и вновь целуя её, повторял:
- Ерунда. Теперь я силён. Меня не так просто сковырнуть. Примешь православие, русское имя Катерина. Крёстным Алексей мой будет. Разберёмся. Отдыхай. Я солдату накажу, чтоб присмотрел за тобой. Сон твой и покой поберёг. Правда, боюсь здесь не вполне удобно тебе, но лучшего ничего я предложить на сегодня не могу. В моём шатре сама знаешь, скудно всё, по - солдатски.
Она начала горячо уверять его, что ей очень хорошо и благополучно, а он великодушен и любезен, но сил не было и получилось это у обессиленного тела не совсем понятно и членораздельно. Он притушил её старания горячим поцелуем, но она вновь выдавила из себя:
- Питер…
- Я скоро, ангел мой! Не гневайся, лежи, почивай.
Она взглянула на него очень серьёзно. На сей раз сил хватило сказать:
- Пожалуйста, не меняй свой расклад из-за меня. У тебя много дел. Я не хотела мешать.
Он белозубо улыбнулся:
- У меня появилось не менее важное дело - ты. Ты, это определённо самое лучшее моё приобретение из того, что я когда - либо имел. Катерина, поверь, ты изменила мою жизнь.
Ну конечно, конечно она ему верила… Ведь в той любви к нему, она готова стать даже его собственностью. У неё нет опыта поведения с мужчинами, но всем своим внутренним чувством она знает, что ему можно довериться и быть откровенной. Ведь после того, что он испытал от женщин, ему нужно понимание его дел, женская верность, преданность и безумная, но добрая любовь к нему.
Пётр вернулся к своим офицерам, сидел за столом, поднимал тосты и ждал момента, когда сможет уйти. Менялись свечи, блюда, а народ всё пировал. Кое - кто уже лежал носом на столе, кое-кого вытаскивали под мышки волоча шпорами по примятой траве и складывали на солому. Притворяющийся пьяным Меншиков заметил, как Пётр, набрав еды и захватив штоф с водкой, исчез. Он вышел следом и видел, как его высокая статная фигура, лавируя между шатрами, вынырнула у палатки Шереметьева. Алексашка сдвинул на затылок треуголку: "Втрескался, причём по уши! Вот это да!"
Спросив у солдата, как дела? Пётр услышал про жар и то, что пришлось поить много девушку водой, расстроился. Его выкрик:- "О проклятие!" Заплутался в ночи. Оттолкнув зазевавшегося служивого, рванул к Кэт. Так и есть, горит. Беспомощно огляделся. Доктора надо. В шатре темновато. Сам сменил оплывшие свечи. Отправил посыльного за медиком и велел помалкивать, если хочет в этой жизни кем-то стать и главное иметь во рту язык. Тот кивнул и нырнул в ночь. Пётр наклонился над ней. Девочка горела и просила пить. Потрескавшиеся от жары губы были сухи. Пришёл измученный доктор. Ему досталось лечить и своих и чужих. Оно и понятно, после штурма столько работы. Снял повязки. Посмотрел рану. Промыл и решил прижечь раскалённым ножом. Ворчал: - "Рана не опасная, а сколько возни". Чтоб не было слышно её крика, Пётр спрятал девичьи губки в свой рот, а туловище пригвоздил руками к кровати. Она не билась, а молча плакала. Доктор бинтовал, а Пётр, мешая нежность с волнением, целовал. Провожая медика, натолкнулся на поставленного им около входа солдата. Вынес ему еды, дал денег. Ещё раз попросил молчать и не меняться столько, сколько хватит сил. Тот, обмерев от счастья, обещал врасти в это место. Все боялись попасть под горячую руку царя, но выходит выпадает шанс угодить и под счастливую. Солдат прятал улыбку и выпячивал и так крутую грудь. Пётр, похлопав детинушку по крутым плечам, вернулся в шатёр. Налил из штофа водки и, протянув девушке, приказал выпить. Она, сделав маленький глоток, закашлялась. Горькая жидкость обожгла горло, она стала хватать воздух ртом, но становилось только горячее. Он не отступил и влил половину одним махом в неё. Остальное выпил сам. Она кашляла и задыхалась. "Зачем они это пьют?" Сунул ей под нос ломоть хлеба:- "Вдохни!" Протянул на серебряном блюде кусок мяса, ножку курицы, мочёное яблоко: - "Ешь". Кэт, вдохнула. Стало с дыханием полегче, но горечь во рту не прошла. Чтоб не обидеть его и заесть горечь, немного поклевала, отщипывая то от одного, то от другого. Ничего вкуснее до этого она не ела. Он довольно хмыкнул: - "Вот и молодец!" Выпитое спиртное заметно оживило её. Глаза блестели, а руки сами полезли из тепла. Ей хотелось непременно его коснуться, погладить. Царь раздевшись, нырнул к ней под одеяло. Подвинув горячее тело к себе, осторожно обнял. Вспомнив, как не раз подавности спал с ней то в лодке, то на берегу, рассмеялся.
Кэт насторожилась:
- Ты чего?
Открываться не хотелось, и он по отечески осадил:
- Ш-ш… Ничего спи.
Спать она не могла потому как дрожала. Он насторожился:
- Ты опять дрожишь? Тебя морозит?
- Скорее всего, это от твоих рук, - простучала она зубами.
Он замер, словно случайно обнаружил её возле себя, не сдержавшись, простонал у самых её губ:
- Господи, было ж всё так понятно, а я словно слепое котя…
- Это ты про меня?
- А то…
Он вспомнил эпизод в бане. Её нагую… и голова занялась огнём. "Вот слепой таракан! Голос же, руки, движения, лицо… и она так похожа на меня. Куда зенки прятал?"
Пётр маялся. Прилёг было на один бок, потом на другой. Ни с того ни с сего вскочив, несколько раз оббежал шатёр изнутри, пытаясь хоть как-то унять охватившее его волнение, поднял полог, выглянул, всполошив охрану. Наконец, вернулся к наблюдающей за ним в изумлении Кэт.
- Что случилось, Питер?
- Лежи, поправляйся, тебе надо одужить. Тебе непременно надо одужить и я сделаю для этого всё.
- Спасибо!
Пётр сам делал ей примочки и менял повязки. Иногда усталость брала верх и он тыкался в подушку проваливаясь в короткую дремоту. Голову опалило видение: охота и Меншиков вместо зверя палит в Катеньку. Пётр кричит, но язык будто олубенел, кинуться прикрыть, а ноги - столь послушные всегда - опутала немочь… Пётр очнулся, дико повёл головой. Кэт тихо лежала порочь. К чему бы снится тому сну? К рассвету температура спала. Катерине полегчало. Правда перехода ночи в утро она не заметила. Ей всё казалось, что за шатром вечер и она пыталась уложить его спать.
- Ну вот и, слава Богу! - обрадовался он трогая ей лоб. - Мне самое время идти Катенька, за тобой служивый присмотрит. Не бойся, его я предупредил. Думаю, он сам больше тебя боится. Еду я пришлю. Кипяток у него под рукой. Лежи себе сны смотри. Одеяло тёплое, лёгкое. Старик никак без тепла уже не может. Но в данном случае нам его запасы на руку.
В лагере горнист играл подъём. Звуки трубы взмыли к тухшим под напором рассвета звёздам и погасли. Шум у входа и голос Алексашки поторопили Петра.
- Мин херц! Мин херц! - хрипел Меншиков, не смея переступить порог шатра и нервно теребя шейный платок.
Пётр, чертыхнувшись и оставив поцелуй на её ещё горячем ротике, заторопился.
Выйдя гаркнул:
- Не ори, водяных разбудишь.
Денщик подал начищенные ботфорты и чистую рубашку с камзолом. Пётр натянул с помощью Алексашки всё это на себя и подставил руки под умывание. Вытерев лицо и руки полотенцем, кинул его денщику и, подозвав охранявшего Кэт солдата, дал распоряжение служивому насчёт девушки. Проделав всё это, развернулся к терпеливо топтавшемуся Меншикову. "Надо его спровадить куда-то", - решил для себя он и начал действовать. Но Меншиков не лыком шит мужик тёртый по делу и без него, тянул время. Не выдержав его прохлажданий, царь оставил мысль о завтраке и подтолкнул Алексашку:
- Иди чего ртом мух ловишь их здесь пропасть. Живот набьёшь, отравой.
- А завтракать не будем?… - канючил Меншиков.
- Я нет, а тебя кормить - время у меня нет.
Алексашка даже не смог выдавить из себя улыбку.
Денщик кричал вдогонку о завтраке, но Пётр только нетерпеливо махнул рукой. А Алексашка, заглядывая в глаза, тараторил:
- Мин херц, я весь в догадках. Какой-то ты…
Пётр гоготнул:
- Угадал?
Меншиков не жалеюче трахнул ладонью по своему лбу.
- Голову сломал.
Пётр, встав столбом, покрутил его парик. Рокотнул:
- Не врёшь, скрутил - таки с места. Вишь, как гуляет, туда-сюда… Аль, не велика для тебя потеря… Ты и без неё жить умеешь.
Алексашка став краснее варёного рака не знал, что подумать и, нарываясь на объяснение, ловил взгляд царя. Их глаза с царём встретились, но он так и не смог понять, действительно ли увидел в них весёлую улыбку, или то была злость. Со своей же стороны, Меншиков умудрился изобразить обиду. Но настаивать, не смел. Царь впервые не пускал никого в свою тайну. Пётр на миг остановился, всмотрелся из-под руки в дымившуюся крепость, перевёл взгляд на лагерь. Пушкари, выспавшись, начищали пушки. Драгуны суетились у коновязи. Дымили кухни. Солдаты мылись и стирались у воды. Мирное утро. О жаркой баталии напоминает пролом в стене, да запах гари и дыма. Были ещё и убитые. Их нужно было предать земле. Они честно выполнили свой солдатский долг перед Россией. Будут рассветы, будут тихие зорьки, но не встанут они из этой ставшей снова русской земли. Пётр вздохнул и направился к боту. Меншиков потопал следом. После сказочного обнаружения в образе царского писаря женщину Меншиков был не в себе. Это открытие настолько вывело его из себя, что теперь он не мог ни с аппетитом есть, ни сладко спать, ни заниматься делом. Чёрт возьми, он никак не мог оправдать себя. Проморгал. Упустил. У него даже не было никаких предположений на её счёт. Как мог просмотреть?! Осторожно спросил, чтоб провести разведку.
- Мин херц, ты с войском в обратную дорогу, а раненных здесь лечиться оставишь?
Он хотел спросить про женщину, но оставил на потом тот вопрос.
Пётр усмехнулся.
- Правильно мыслишь.
Алексашка только собрался с духом, чтоб продолжить разговор, но царь предупредительно поднял руку - помолчи.
Когда царь продолжил разговор удивился. Пётр повернулся в полуоборота и, не дав ему раскрыть рот, сказал:
- Отправишь её в свой дом. Понял?
У Меншикова вылезли на лоб глаза. Не ослышался ли. На лице тут же отразилось меняя краски потрясение и недоверие.
- Ко мне? В Москву? - почти выкрикнул он. Горячность придала дрожь его голосу. В голове понеслось: "Надоела, отказался… неужели подарит мне? А может быть всё не так опасно с той зазнобой, как я себе намалевал?" - Нет, действительно?
Царь посмотрел на него с любопытством.
- Конечно тебе. Ты ж у нас джентльмен. А настоящий джентльмен должен позаботиться о даме попавшей в беду, предоставить ей защиту, чтоб она чувствовала себя в безопасности и кров…
Не замечая опасного блеска в глазах царя, Меншиков, туша свет радости в своих глазах, неблагоразумно засуетился:
- Ну да… Конечно… Так и есть…
Только Пётр, остановившись и облокотившись на угол серого невзрачного здания, продолжая глядеть в его лицо, быстро опустил своего любимца с облаков на место.
- Не пускай слюни. Это пока ты здесь, - насмешливо произнёс он и пошёл дальше.
Меншиков не успел скрыть за улыбкой ужас: "Подразнил и отбирает".
- А потом? - таращился на него обмякнув Алексашка.
Пётр усмехнувшись, пошёл вперёд. Ответил не оборачиваясь.
- Вернёмся, я разберусь.
Меншиков даже не пытаясь спрятать разочарование, усмехнулся:
- Мин херц, ты в своём духе посадить на облако, а потом спихнуть…
Царь, недовольно поморщившись, посмотрел на него.
- Пошёл к чёрту! - сквозь зубы поцедил он. - Болтаешь много. Считай, за вчерашнее твоё геройство спускаю тебе то с рук. День-то сегодня какой. Виктория! Победа! Ладно. Гонца в Москву пошлите. Пусть порадуются.
Меншиков рисуясь, со скучающим видом лениво заявил:
- Уже…
- Сгинь с глаз моих!