- Прошу прощения, но я всё знаю. В курсе вашей кутерьмы. Не надо со мной играть. Тебе сейчас будет нужна поддержка, плечо в которое можно поплакать и на которое можно опереться. Обещаю, что сделаю всё возможное. Я прошу, окажи мне честь быть им. - От перекривлённых напряжением губ, казалось, что насмешка не сходила с уст, но взгляд его был очень серьёзен. Он выждал и удостоверившись, что его понимают, продолжил:- Ну так как твоё имя?
Наконец он закончил эту бессвязную речь. Её ладонь безжизненно лежала в его руке. Она слушала Петра в удручающем молчании. Душевное равновесие в один миг было нарушено. Чувство вины и стыда душили её, она не могла говорить. Боль от ранения ей казалась меньшим наказанием за переодевание, какого она достойна и если она умрёт, это будет расплатой. К физической боли прибавилась ещё и душевная. Знал! Всё знал! Девушка вздрогнула и ещё сильнее побледнела. Правда его голос давал надежду, он не источал вынужденную вежливость, скорее искренность и желание помочь. Она была в нерешительности и склонялась к мысли принять её. Она с трудом раскрыла запечённые жаром губки: - "Если вы действительно так думаете, государь, то по - моему мнению поступаете как нельзя лучше… Решение за вами. Я принимаю вашу помощь и благодарю за всё". С тем же в голове вспыхнуло пламенем: "Значит, не ошиблась и ничего не может быть более очевидным, чем факт, что он давно в курсе происходящего. Интересно, на сколько - давно? И почему никогда не напомнил и если знал кто я, то почему держал возле себя?" Вопросы, вопросы… на которые мог дать ответы лишь один человек - это он. А он предлагает заботу и помощь. Сердце заплюхало в сладкой сыте. А вдруг жизнь берёт на себя все заботы по осуществлению её надежд. А что если такое возможно. Она внимательно, хоть и с сомнением, взглянула ему в глаза и затем, откинувшись на подушки, слабым голосом по привычке произнесла своё имя:
- Карштен, - но, заметив, как он поморщился, поколебавшись, сказала правду, - Кэт. Я умру?
- Что за ерунда… - выбухнул гневом и растерянностью он. Эта неординарная женщина путала его всё время, повязывая при этом по рукам и ногам. Он всё время занимается рядом с ней не свойственными ему вещами, то уговаривает или утешает, то сопли вытирает… Переборщил с эмоциями из него всё же вырвалось: - Боже милостивый, как же я раньше не мог догадаться?…
"Значит, не так давно произошло моё разоблачение…" О, Кэт так боялась, что может произойти что-нибудь в этом роде и она будет с позором разоблачена. В преддверии трёпки дрожала, как в лихорадке. Но реальность оказалась иной. После её потока слёз и его заверений - не сержусь и не накажу, он даже попробовал это создание утешать. За минутой тихого размышления, она обрела надежду: "Похоже, всё обойдётся и Пётр не собирается меня прилюдно пороть". С осторожностью и надеждой она спросила:
- Могу ли я довериться вам?
Её измученные болью и страхом глазки стрельнули по нему.
Она была удивлена и тронута тем, что он не старался быть сердитым. Но ей показалось, что царь не проявлял желания подтверждать или отрицать это её желание и хранил какое-то время молчание. Оно так и было - молчал, но ответ был написан на его лице: "Сколько хочешь!" Пётр действительно улыбнулся:
- Можешь… Я счастлив быть тебе полезным! Катя значит. В самом деле красивое имя… - Освобождая её от окровавленного тряпья он отвлекая говорил:- Вот и хорошо… Вот и славно… Вот и умница… Призналась и правильно. Сколько можно дурачить…
Она кивнула, с облегчением обнаружив, что он так всё разумно и без слов стремящихся напугать ей объяснил. Дольше быть мальчиком она действительно больше бы не смогла.
На его лице застыла нервная усмешка. От только что пережитого шока, от страха потерять её. Она же, посчитав это насмешкой, поджала губы. Смеётся и разве он один. Кэт привыкла в своей нелёгкой жизни к этому. Дуться нечего, надо говорить. Помедлив, и сдерживая стон от неудачного шевеления рукой, решилась на волнующий её вопрос:
- Это после случая в бане? Не представляю ещё откуда могла пойти такая молва… О, что вы должны обо мне думать! - вызывающе произнесла она.
Их глаза встретились и он сказал мягко:
- Может быть… Я посчитал, что… Идиотская шутка, надо сказать. Одурачила ты всех красиво… - начал, поглаживая собственную шею он. Только что её обвивала её рука. Чувства всколыхнулись, он прорычал:- "Баня?!.." Можно и так сказать, но… насторожившись я следил. Да, да… Некрасиво не то слово, но не сдержался, каюсь. Ты, моя любимая глупышка, должна простить меня. На озере, во время твоего купания, понял всё. Виноват, хлопал зенками, а кто б отвернулся от такого…
Теперь на бледном лице Кэт вспыхнул румянец: "Ужас какой!"
- Ну уж… Там и смотреть-то не на что… - прошептали конфузливо её губки.
Пётр старательно свёл брови и укорил себя. Распустил теля язык. Не надо чтоб сразу почуяла его залежность от неё. А сердце шло своей дорогой, оно непослушное рвалось к этому милому созданию. "Ягодка моя! Как же я намаялся. Теперь всё, теперь ты моя птичка", - чуть не слетело с его губ. - Где ж тот клятый лекарь?"
- Страсть не люблю, когда цену себе набивают.
Но не выдержав, обжёг её горячие губы поцелуем. И тут же отпрянул: "У девочки жар, а я с глупостями лезу!"
Пётр, приподняв обмякшее тело, рывком снял с девушки сапоги. Она вскрикнула от пронзившей боли и ещё более побелела. Её маленькая ручка тисками сжала его запястье. Глаза источали боль, щёки пылали. Замерев в раздумье на миг, он продолжил пытку. Стянув камзол и рубашку, разрезал тряпку стягивающую грудь. Она прикрыла ладошками белые как молоко волнующие бугорки. Пётр отвёл глаза. Опять накатила как тогда у озера странная оторопь. Молчал, как будто проглотил язык. Вскочив, как ошпаренный, порылся в фельдмаршальских вещах, достал белую из тонкого шёлка просторную рубашку с кружевами и накинул на неё. А рану в плече заложил наволочкой. Смахнул текущие по девичьим щекам слезинки. Утешая, прошептал:
- Больно? Потерпи. Хотя нет, терпеть тебе как раз неуместно - поплачь. Женщинам слёзы приносят облегчение. Сейчас лекарь пожалует.
У входа в палатку чем-то осторожно погрохали. Пётр, прикрыв Кэт простынёй, разрешил войти. Расторопный, но немного испуганный служивый, что стоял у шатра на часах, принёс горячую воду и уставился на царя. Тот махнул рукой, мол, пошёл вон. Недовольный солдат, косясь на кровать, поднял брови, но ничем больше не обнаружил своего удивления, повинуясь вышел. Он готов был сворачивать для царя горы, ему указали на дверь… Окунув в миску с водой обшитый кружевами платок фельдмаршала, царь пытался обмыть её.
- Не царское это дело… Я доставляю вам слишком много хлопот… - сказала она сдавленным, вот-вот готовым выбухнуть рыданиями, голосом.
- Ничего подобного… Ерунда, - отмахнулся царь, принимая бутыль с водкой от смотрящего в пол вызванного вновь солдата. Тот разглядел вместо солдата девицу. С трудом понимал причину таких метаморфоз и смущался. Большая доля сомнения разрисовала его лицо. Чтобы это значило…
- Узнают… - простонала она, глотая слёзы. - Что скажет доктор по поводу такого оборота дела?! К тому же весь свет будет поставлен в известность… Каждый без какой либо нужды примется входить во все подробности, коснётся вас… Да и меня сведёт с ума бредовая болтовня. Общество будет… будет очень шокировано, государь? Любая шавка из подворотни облает, мол, просмотрел под носом…
Пётр даже не поморщился.
- Мне нет дела до этого… К тому же ты всё преувеличиваешь. Я прищемлю языки, - отрезал он с горячностью. - Остаток жизни они будут жаловаться на плохую память. Вот так! А ты не должна больше думать об этом.
Всё случившееся переутомило бедняжку. Кэт откинулась на подушки: "Он может! Он Пётр!" Сейчас она даже не представляла, как они с отцом втянулись в эту абсурдную идею с переодеванием.
- Государь, не будете ли вы так любезны, чтобы самому сохранить мой секрет в тайне? - пролепетала она.
Царь вспыхнул: "Это уж право слишком! Прикидываться мне дурачком дальше. Ни за что!"
- Нет, меня не затруднит. Посмотрим, - вредничая за её фокусы, поджал Пётр губы.
Прибежавший со всех ног с ворохом микстур и склянок маленький, тощенький лейб - медик, найдя вместо солдата раненную женщину, вытаращил глаза. С живым любопытством осведомился: - "Откуда?"
Каждая прошедшая минута подвергала царя в ужас. Пётр, подняв того за лацканы мундира высоко над полом, на все силёнки тряханул.
- Я должен объясняться?… Сказ мой таков - она должна жить. Понял, дохтур?
Тот, меняя на лице изумление с испугом, закивал. Вот это он понял.
- Что в моих силах Пётр Алексеевич сделаю, но мы все под Богом ходим, - заикаясь, произнёс он. Пётр грозно приподнял бровь. Доктор заторопился:- Уверяю вас, непременно постараюсь, ваше величество…
Царь посидел, не спуская с девушки глаз, снова встрепенулся.
- Постарайся, а то моё сердце не выдержит.
Пётр прикрыл дёргающуюся щёку. Раздражение моментом прошло. Он любил, когда работают, борются, но не опускают руки. "Пока в теле есть жизнь, человек должен жить". Странно, неправдоподобно, но он забыл про горящий город, про своих и шведов. Жизнь этой девочки было сейчас главным для него.
Доктор молча и сосредоточенно делал своё дело.
- Вот и ладушки, - удовлетворённо кивнул царь. Хотел было пригласить ещё людей на помощь, но задумался и в конце концов пришёл к выводу, что будет мудрее обойтись без присутствия посторонних до поры, до времени. Может, обойдётся. Он же обещал девочке сохранить тайну.
Он сам держал её, когда ей доктор ковырялся в плече. Сам помогал извлечь пулю. Следил, как обрабатывали рану, как бинтовали. Отнеся её на постель самолично, Пётр гладил её милое заплаканное личико и шептал: "Лапушка, радость моя, потерпи, поболит немного и заживёт" И, укрыв одеялом на пуху предмет своих мрий, царь выставил караул. На пост заступил всё тот же глазастый солдат, что таскал ему воду и помогал держать Кэт. Строго настрого наказал никого не пускать. А доктору, чтоб не оказаться на дыбе велел прикусить язык. Тот согласно закивал. Он что дурак болтать. Пётр вернулся к Шереметьеву. Догорала ружейная трескотня. Над крепостью развивался белый флаг. Пётр улыбнулся: "Орешек наш!"
Подумав, как это по деликатнее сделать, предупредил собравшегося отправиться соснуть и откушать фельдмаршала, чтоб шёл в царский шатёр. Тот ничего не понял. Пётр рассердившись объяснил, что его, Шереметьева, он занял сам. Тот опять ничего не понял, но в третий раз переспрашивать не стал, а, обиженно поджав губы, потопал в царский шатёр. Прощай удобства и тёплое одеяло. Пётр, передохнул: "Вот и славно! И с этим, кажется, разобрались".
Сумерки, тянувшие за собой ночь, играли пожаром, кострами и фейерверками. Раскиданный под стенами лагерь гудел. Редко кто спал. Всех распирало от только что завершившегося боя. Варили еду, мясо и пили раздаваемую водку. А ещё рассказывали, рассказывали… Про мёртвых лежащих под стенами крепости и на улицах никто пока не поминал. Для этого будет завтра. Широко шагая Пётр с иронией косился на пленных, - те глядели ошарашено - удручённо. Дикари лапотники перемогли… Глаза царя горели: "Что не привыкли?!"
Меншиков завалился в шатёр фельдмаршала за старинной картой города, которую тот обещал ему предоставить. Несмотря на проведённый бой, он был чисто и модно одет. Рубашка бела, кружевное жабо. Расшитый золотом мундир только подчёркивал великолепное его телосложение. Сапоги сверкали и звенели шпорами. Пах духами на сто шагов. Красавец, щёголь да и только. Как будто и не взлетал он, пробивая себе дорогу шпагой и пистолетами по крутой лестнице. Как будто не рубился до пота и крови.
Пётр не предполагал такой ситуации, солдат растерявшись под его напором - не смог остановить. Голова-то одна и все её норовят снять. Любимец царя, как быть?… Велев высечь огня, светлейший нетерпеливо притопывал ножкой. Чиркнуло кресало о камень, затеплился огарок, по полотнищу мелькнули косматые тени. Меншиков вошёл и принялся осматриваться. Минуту - две внимательно изучал обстановку. Велел запалить ещё одну свечу. Не в темноте же искать. Приказ выполнили. Свеча пылала, но светлейшему было не до карты крепости, от высветившейся картины он потерял дар речи. На ложе Шереметьева, в его рубашке спала кудрявая черноволосая девушка. Немного бледная, но безумно красивая, она притягивала к себе с невероятной силой. Алексашка покрутил с трудом затянутой в намотанный шарф шеей. В растерянности шляпу задвинул на затылок. С лёгкой оторопью оглядел шатёр. Ничего особенного кроме вот этой картинки. "Баба!" - воскликнул поражённый он. "Вот так старый ворчун! Какую красавицу урвал". Опамятовался - в голос говорю. Минута, другая… Светлейший расплылся в улыбке: "Отнимем, не проблема". Разглядывал незнакомку без стеснения и не скрывая своего любопытства. Он прошёл хорошую жизненную школу и научился оценивать всё мгновенно и деловито. Понравилась, нет слов как. Где он её отхватил, старый проказник? Наверняка пленная… откуда ещё-то. Шведка не иначе. Меншиков заметался. Забрать и немедленно. На что она старику. Пребывает поди ж ты на вершине счастья. Но первый порыв прошёл и он, догадавшись спросить об обстоятельствах дела служивого на карауле, вызвал к себе.
- Откуда? - шёпотом проскрипел он, помогая себе руками. Он пытливо глядел на него ожидая объяснений сией загадки. На солдатском лице было написано всё то, что творилось в душе. А творилось там неладное. Служивый, испуганно слушавший с раскрытым ртом, промолчал, не солдатское это дело в душах знатных людей копаться. Меньшиков осерчал и послал того, куда махнул рукой. Но через минуту раздумал: "Стой, каналья!"
Топающий куда послали, а отправили его к выходу, служивый при этих словах, встал как вкопанный, остановил на светлейшим свои внимательные изображающие честный испуг глаза. Но Меншиков наседал. Солдат затравленно отбивался. Только безуспешно.
- Государь принёс. Велел никого не пускать. Ваша милость влетели… - бубнил тот извиняющимся тоном. - Головы лишусь… Шли бы вы отселя…
Потеря чужой головы его не огорчила, но сказанное служивым не обрадовало Алексашку и он пытливо смотрел на того, словно надеясь там прочесть что-то другое. Его трудно было чем-то удивить. А тут такой сюрприз. Такая обворожительная картинка на белоснежных простынях. И вдруг она начала расплываться. Он был готов к чему угодно, но только не к этому: "Государь!"
- Как Государь? Питер? - Он помрачнел. Его брови переломились от непривычного умственного усилия, а зрачки впились в служивого. Это восклицание было неосторожным со стороны светлейшего. Но представить невозможно какая путаница крутилась в его голове. Во истину чудны дела твои Господи!
Шокированный, тот некоторое время смотрел на Меншикова, потом, пуча глаза, мол, разве есть ещё какой, кивнул:
- Он самый… Пётр Алексеевич. Государь батюшка. Царь всея Руси… Запретил кого - либо пущать, а вы… трах - бах налетели… Вот что теперь?…
Слова служивого были встречены мрачным молчанием, казалось, Алексашка с сомнением обдумывает его нескладную речь, но это длилось недолго. Меншиков, оправившись от лёгкого обалдения, вновь стал самим собой. "То меня не касаемо…"- отмахнулся он от солдата. Алексашка легко откинул от себя мысль, что царь посчитал бы его поступок самым последним делом. "Семь бед, один ответ!" И с присущей ему энергией ринулся разбираться. Для этого требовалось напрячь голову и он её напряг. Но… в неё ничего проясняющего не пришло.
- Пошёл вон! - ни с того ни с сего разорался он на солдата, топнув для устрашения ботфортом. - Вон!
Ему никто не ответил. Лёгкая странная усмешка исказила солдатские губы. Прищуренные глаза прятали улыбку. Пятясь задом, солдат добрался до выхода. Меншиков, задержав на хитром служивом взгляд, пылал. Пусть попробовал бы кто мяукнуть, когда он сам не знал с чего сорвался на вопль. Нет, знал, так хреново он чувствовал себя тогда, когда не мог объяснить происходящее. Картину перед собственным носом, он объяснить не только не мог, но и не кумекал - что это? Служивый допятился до того, чтоб исчезнуть. Алексашка помучил подбородок. Его взгляд переместился на спящего ангела. Кто она, откуда? Лицо знакомо и нет… Припомнить точно не мог. Бестолковый разговор с караульным ясности не принёс. Сморщил лоб. Принюхался. В шатре пахло лекарством. Он обошёл ложе с другой стороны и споткнулся о кучу одежды. Поднял, рассмотрел… "О! - вскричал он с ужасом в голосе. - Неужели Николка? Чёрт возьми! Просмотрел…" Наклонился над женщиной и тут полог отлетел в сторону и в шатёр, отмеряя метровыми шагами пол, влетел Пётр. Вид у него был неприступный. Меншиков даже не успел распрямиться. Тот резко дёрнув усом грозно приказал:
- Отойди.
Застигнутый врасплох светлейший замер. Сцена была великолепна. Пётр безмерно наслаждался ею. Алексашка так кочергой и попятился. Шаг назад, два, три… Он совершенно был сбит с толку таким поворотом событий и ничего не понимал из того, что происходило здесь. Холодом пахнуло от Петра. Да ещё каким… Отползя, растерянно посмотрев на царя, который с трудом удерживался не то от смеха, не то от гнева - уж очень комичный вид был у светлейшего, попятился ещё - в любом случае правильнее быть от него сейчас подальше. Но минуты тикали. Происходящее потихоньку доходило до Алексашкиной возбуждённой головы. Он сразу оценил значение увиденного. Хотя сегодня это давалось ему не просто. Столько событий и каких. Одна баталия чего стоит, а это вот уж, что на кровати, вообще ни в какие ворота… Его взгляд невольно опять скользнул по девушке. Красотка!.. Отведя взгляд, выругался про себя. Но для видимости смущённо кашлянул. Заметь он в Николке женщину раньше царя, она была бы его. Подумать только, такое легко могло случиться, будь он порасторопнее. "Жиром заплыл. Нюх потерял", - пенял он себе. А сейчас дело было безнадёжным для него. Лезть не имело смысла. Просмотрев, он терял её. На ходу перестроился. Чего горевать, в одну петлю всех пуговок не всунешь. Везде не поспеешь, чего казниться. Успокоил так сказать себя и сделал попытку очернить её, отвратить. Мол, срам, срам на наши головы, девку просмотрели. Засмеют и не пикнешь, потому как выставлены на позор перед всем белым светом. Пётр, спрятав улыбку, недовольно поиграл плечами. Это означало одно: не знал он, Алексашка, а царь ведал всё. Меншикову оставалось только выкручиваться. Но то палка о двух концах. Воистину: сказал бы словечко, да трость недалечко! С разумом надо, с разумом. Откинув окровавленное тряпьё носком сапога, тихонечко и делано присвистнул, а потом и театрально рассмеялся:
- Ловко мин херц! Я б не допёр… Ей, ей не допёр. Малец и малец… - воскликнул он. - А чтоб баба… При шпаге и пистолете. Вот тебе и Николка, заблудшая овца, - ядовито заметил он. - Прости, что называю вещи своими именами… Что ж ты мне об этом раньше-то не рассказал? Мог бы оказаться полезным. Осмелюсь сказать, из самых лучших побуждений. Сказать бы мог… Аль недоверие имеешь? - он, мотая затянутой в парик головой, тянул неожиданно обиженно просительным тоном. За что просил, о чём просил не понять, но был обижен. Оно и понятно, и объяснимо, проглядели, царь обвёл всех вокруг пальца. С большей, чем хотелось бы торопливостью, добавил:- Ты уверен в ней?