15
Сегодня Ричард Купер сел на самолет и прилетел в Бостон, несмотря на шторм, бушующий по всему Восточному побережью. Кен Хелм встречал его с машиной в аэропорту, а позже, этим же днем ближе к вечеру, рассказывал во "Льве" всем желающим, что узнал бы Ричарда за километр. И в самом деле: хоть Ричард больше не подросток - выглядит он точно так же. Высокий, худощавый, как все Куперы, и, по своему обыкновению, до крайности рассеян, хоть и способен на смачный анекдот (Кен тому свидетель). У него в запасе тысячи образчиков "энтомологического" юмора, которого он набрался в кулуарах научных симпозиумов и конференций. "Почему жук переползал дорогу?" Серия ответов Ричарда заставлявшего студентов сползать от смеха с парт. На сегодняшний день он предпочитает анекдоты о клещах. "В чем разница между юристом и клещом? - спросил он Кена Хелма, когда они катили по 95-му хайвэю (эту хохму он услышал минувшей зимой на конференции в Спокане). - Клещ отстает после того, как насосется твоей крови".
Ученики Ричарда боготворят его, конечно, не только за анекдоты. Им нравятся в нем именно те черты характера, которые так раздражают Марч: он с головой в том, чем занимается, и часами способен говорить на такую, например, "увлекательную" тему, как видовое разнообразие грибоедных из семейства тенебрионид. Он мягкосердечен и не в состоянии постоять за себя. В бытность аспирантом сделал во время Полевых исследований несколько открытий, которые бесстыдно приписал себе его научный руководитель. Однако Ричарда никогда не волновало, кто именно остается в прибыли. Само открытие - вот что важно для него. Правильный выбор, правильный поступок. Уж если он во что поверил - не отступит. Упорный, цепкий, что твой черт, когда необходимо: Вроде форельного жука, который коль вцепится - перетерпит и ледяную воду, и стремнины, лишь бы добраться туда, где, на его взгляд, ему нужно быть.
Эта ясность, эта преданность цели - вот причина; по которой Белинда унаследовала ферму Гардиан, а Ричард остался ни с чем. Их отец думал преподать ему урок послушания и не успел отозвать свое жестокое решение лишить сына наследства. Чета Куперов погибла на злосчастном повороте, что ведет на 22-е шоссе. Все эти годы Ричард приезжал сюда лишь на похороны. Похороны родителей. Сестры. Ее единственного сына.
Теперь вот - Джудит Дейл. Ричард собирается почтить ее память, придя на кладбище и постояв у могилы. Но не слишком долго: сегодня - пятница на исходе, а в понедельник утром ему уже читать аспирантам лекцию. Он даже не стал просить соседа покормить обжившего их гараж бездомного кота и забирать с порога почту. Обратный билет - на полуденный рейс в субботу. А еще он забронировал места для Гвен и Марч. На всякий случай.
Если ему улыбнется судьба, менее чем через сорок восемь часов они будут далеко-далеко отсюда. Да, как ни странно, Ричард действительно верит в судьбу. Ему, человеку науки, не единожды доводилось убеждаться в ее существовании. Коллеги, разумеется, высмеяли бы его воззрения, но как тогда объяснить, почему один песочный жук прямиком угождает в паучью сеть, а другого благополучно проносит мимо? Любовь, как теперь видит Ричард, совсем не такова, какой он ее раньше представлял. Она грубее, тяжелее, куда как путанее. Он знает: его жена была - и есть - с другим мужчиной. Мужичиной, которого он презирает и считает ответственным за смерть своей сестры. И все же вот он, Ричард Купер, здесь. Стоит и уговаривает Кена Хелма взять сорок долларов за доставку из аэропорта. Да, немало сюрпризов преподнесла ему любовь. Поверил бы он, что может стать тем самым человеком, который сумеречно-грустным ноябрьским днем, стоя у закрытой двери, за которой его никто не ждет, будет стучать и стучать, не думая и не колеблясь, а дождь будет хлестать по его единственному приличному костюму? Ричард поступает так в состоянии, в котором обычно после двух-трех часов наблюдения за раненым кедровым жуком в раз кончает е его редкой красотой, а заодно - с агонией.
Он отлично знал, конечно, что некоторым видам живых существ известна любовь - приматам, само собой, и всему семейству псовых, - но чтобы это касалось, (как ему в свое время открылось) и малюсеньких жуков?! Многие захохотали бы в ответ на подобное предположение, однако, на взгляд Ричарда, чистой воды тщеславие - предполагать, что любовь лишь такова, какой мы, люди, ее себе представляем. Осенний красный лист - целая вселенная для черепашьего жука иди божьей коровки, прикосновение восторга жизни. И вот он, Ричард, здесь, влюбленный, вопреки всему. Да, это он, глупее всякого жука и куда как более упорный, преодолел три тысячи миль и на все сто готов к тому, что его без лишних слов развернут в обратном направлении.
Гвен открыла дверь и, увидав отца, бросилась ему на шею.
- Папочка!
Она никогда его так раньше не звала. Обычно это было что-то вроде "батя", или короткое "па", или вообще никак, без обращения.
Гвен тащит Ричарда в прихожую, где белый маленький терьер, повизгивая, подпрыгивает одновременно на всех своих четырех лапах.
- О, кто это?
Ричард ставит на пол чемодан, садится на корточки и гладит собаку.
- Ее зовут Систер. - Гвен сама удивлена, насколько она рада видеть своего отца. Он такой настоящий-настоящий! - Осталась после миссис Дейл.
- Ну, здравствуй, Систер, - обращается к собаке Ричард.
Та вежливо садится перед ним и наклоняет голову, готовясь слушать.
- Как дела?
А вот дела у них, если откровенно, - хуже некуда. Гвен вдруг оказалась единственной, кто за все в ответе, - нравится ей это или нет. По приезде сюда мать занималась повседневными делами, но только на первых порах. Теперь она к быту никакого отношения не имеет, ей не до того. Не постирай Гвен себе одежду - и нечего будет надеть. Не сходи за продуктами, не приготовь поесть, не подстели ко сну - никто за нее этого не сделает. Как-то, спеша по городу на встречу с Крис, Гвен миновала женщину с поднятым воротником и мечтательным выражением лица, и, лишь сидя за столиком в "Синей птице" и дожидаясь, пока им с Крис принесут картофель фри и колу, она внезапно осознала: да ведь то была ее мать!
- Что-то не так?
Ну как ему скажешь, что здесь творится?
- Нет-нет, у меня все в порядке, - убежденно произносит Гвен, - я просто очень рада тебя видеть.
- Ты замечательно выглядишь.
Повзрослевшая, очаровательная без всей этой косметики - как же сильно способен измениться человек за такое короткое время. Всего неделю назад он не находил себе места от тревоги, боялся, что дочь вернется домой с очередным участком тела, пострадавшим от пирсинга, и какой-нибудь новой "дурью" вроде экстази в рюкзачке.
Ричард идет в прихожую вешать мокрый плащ. В ботинках хлюпает, отвороты брюк намокли, но он уже просто не в состоянии думать о том, как вернуть себе приличный вид перед встречей с Марч.
- Ну? - спрашивает он.
- Что ну?
- Где мать? Мне бы хотелось поговорить с ней.
"Не кажется мне, что тебе нужен этот разговор", - вздыхает про себя Гвен. Вслух же говорит, что планы матери - сплошной хаос, никогда не знаешь, где она находится в данный момент.
- Что ж, давай хоть приготовим кофе к ее приходу, - предлагает Ричард.
Дождь на дворе пошел вперемежку со снеговой крупой. Она стучится в окна камешками, брошенными с неба. Кофе в такой вечер - идея в самый раз. Ричард позабыл уже, насколько иные габариты у этих старых домов Новой Англии: непривычно широки сосновые половицы, низкий потолок, легкий крен комнатных стен (результат десятилетий обитания).
- А где кофейник?
В былые дни он постоянно здесь готовил, когда ходил сюда к Марч. Ему и Джули, жене Алана, до чрезвычайности это нравилось: она была его верным ассистентом, а он изобретал что-нибудь эдакое из области кулинарии. Как-то раз, эксперимента ради, они залили кленовым сиропом итальянские макароны, в другой его приход - испекли пироге начинкой из турнепса, сельдерея, репчатого лука и при взгляде на его форму торжественно назвали "каблуком".
- Где ж у вас кофейный фильтр? - продолжает поиск Ричард.
Гвен сидит на табуретке, свесив ноги. Этот день она провела с Хэнком, ведя Таро за поводья весь путь до города и обратно. Когда Хэнк ее целовал, конь пытался втиснуться и идти между ними.
- Забудь, дружище, - дразнил его Хэнк, - она моя.
А Гвен за верность чмокнула старого красавца его теплый, мягкий нос. Дыхание коня оказалось сладким, как запах свежескошенного сена.
- Ты его поцеловала? Поверить не могу! - издал стон Хэнк.
- Скажи, а ты мог бы мне соврать? - спрашивает немного погодя Гвен.
- Насчет чего? Насчет того, что я чувствую, видя, как ты целуешь это животное, с его-то запахом изо рта? Или насчет того, допустим, что намечается атомная война и нам осталось жить часов двенадцать, а я должен решить, сказать тебе об этом гили утаить, позволив беспечно провести оставшиеся полдня?
- Ну, скажем, атомная война.
Гвен залезла на каменную стену, оттуда перебралась к Таро на спину, где и растянулась во всю длину, как будто конь - удобная кушетка, разве что на высоченных ножках.
- Я бы не смог соврать.
Хэнк берет поводья, и они медленно бредут назад на ферму. Он отвечает сразу, даже не подумав, вот что больше всего поражает в нем Гвен.
- А ты? - спрашивает Хэнк. - Ты сказала бы мне правду?
Таро спотыкается, и девушка инстинктивно хватается за гриву. Она вынуждена спрыгнуть, чтобы Хэнк смог разобраться, в чем проблема. Он поочередно осматривает ноги Таро. Ага, вот оно что: в стрелку заднего левого копыта вклинился крошечный острый камешек, и Хэнк удаляет его перочинным ножом.
Сегодня днем она не знала, что ответить Хэнку. Но теперь, на кухне, наблюдая, как отец, присев на корточки, ищет в ящичках кухонного стола кофейный фильтр, Гвен понимает: все должно стать предельно ясным. Проблема - не сама ложь, а та пропасть, которую ложь создает между нами.
- Пап, да не напрягайся ты так с этим кофе, - вынуждена произнести она, хотя прекрасно видит выражение лица отца. - Ее не будет до самой ночи. Как всегда.
Гвен сглатывает подступивший к горлу комок, но это не помогает. Подобные слова всегда оставляют рану.
- Мать каждый вечер с ним. И вообще может домой не заявиться.
Ричард щурится, словно пытаясь придать резкость иному видению, чем то, которое возникает из слов дочери.
- Извини.
Гвен чувствует, будто она всему виной. А ведь ей только пятнадцать. Какого черта ей чувствовать эту ответственность? Она даже о Хэнке не в состоянии сказать отцу - из боязни, что он осудит. Ричард встал и вышел. Из гостиной доносится характерный шум: это он пытается развести огонь в камине. А Гвен доваривает кофе и приносит ему чашку: напиток чуть переслащен, немного молока - так, как папа любит.
Ричард делает глоток и на какое-то блаженное мгновение ощущает, что все у них нормально, все путем. Гвен подтягивает свой табурет к креслу, в котором он устроился. Его дочь - хороший человек, он видит это.
У окна залаяла Систер, и Ричард пораженно ловит себя на мысли, что впрямь удивился бы, окажись Гвен не права насчет матери - будь это Марч там, так рано, за дверью. Но посетитель - всего лишь кролик, нахально прыгнувший под крышу на веранде в поисках убежища от непогоды.
- Здесь почти не было кроликов, когда я рос, - вспоминает Ричард. - Уж слишком много шастало вокруг лисиц. Если бы ты ближе к вечеру вышла в лес, то непременно бы их увидела. Особенно в сумерках. Сначала возникала мысль, что чудятся чьи-то шаги.
Систер бросила сторожить дверь и заинтригованно потопала к ним. Пришла и растянулась рядом на плетеном коврике.
- Все вокруг - сплошь серое, даже горизонт. И вдруг ты видишь…
- Неужто лису? - улыбается Гвен.
Ричард кивает.
- Довольно часто зимой, особенно когда выпадет снег, легко можно было наткнуться на целую дюжину их или даже больше. То было нечто, что разум человека не в состоянии понять, не в состоянии даже высказать смутную догадку. Это называли "лисий круг". Впечатление такое, если проводить аналогию с нашим обществом, будто собрался совет правления леса. Я часто думаю об этом феномене при своих полевых исследованиях. Есть мир над привычным для нас миром, с совсем иными законами.
- Куда ж теперь девались все лисицы?
- Наткнулись как-то на одну-единственную особь, болевшую бешенством, - и все, полностью сняли запрет на охоту. Теперь лисиц здесь больше нет.
То был год, когда ушел Холлис. Ричард ясно помнит: всякий раз, приходя на Лисий холм к Марч, он слышал выстрелы в лесу. Тогда он был даже благодарен Холлису. Уйдя, тот дал Ричарду шанс, о котором ему даже не мечталось. Забавно сознавать, какие именно воспоминания избирает хранить наша память. Одно запечатлелось у Ричарда очень четко: Марч улыбается каждый раз, когда, открыв дверь, видит его на пороге (не мог же он себе это вообразить?).
- Когда я был маленьким - лет пять или около того, - моя сестра нашла в лесу лисенка-сиротку и поселила его в своей спальне, тайком, разумеется, поскольку наша мама немедленно закатила бы истерику и всех нас отправила бы на уколы от бешенства. Один год сестра держала у себя опоссума, потом это была ворона со сломанным крылом, которую я нашел. Месяца два выхаживала она ту ворону. Мама чуть с ума не сошла, обнаружив "дикую тварь" в доме, но сестра оказалась на удивление непреклонна.
- Ее звали Белинда.
- Да, Белинда.
Ричард жалеет теперь, что не рассказывал дочери больше о своей семье, но за прошедшие десятилетия его личная история подернулась дымкой. А теперь эта история возвращается, лишь смотри да слушай. И он слышит - ружейные залпы в лесу; видит, как падают на землю крошки, когда сестра вытаскивает из кармана курточки черствый ломоть хлеба (он всегда там припасен, вдруг, гуляя по лесу, случится наткнуться на какое-нибудь бездомное или раненое существо). Какая мысль пронзила Ричарда, когда он прочел письмо, в котором Белинда сообщала, что выходит замуж за Холлиса? Существо, которое она выбрала опекать на этот раз, много опаснее опоссума, вороны или лисенка.
- Когда лисенок вырос, Белинда отпустила его в лес. Но он все приходил и приходил. Откроешь, бывало, дверь - сидит себе как ни в чем не бывало на пороге. Может, это вообще не лиса была, - Ричард отставил чашку с кофе и гладит по голове Систер, - а один из тех жутковатых красных псов, о которых говорят, что они от свадеб лис с собаками произошли.
- А знаешь, некоторые из них до сих пор живут на ферме Гардиан.
- Да, знаю.
Ричард откидывается на спинку кресла, чувствуя кожей шеи мягкую ткань обивки. Это чинтс или он ошибается?
- Ничего удивительного. Там вечно околачивались, попрошайничая, бездомные псы. А сестра всегда выносила им чего-нибудь поесть. У нее было слишком мягкое сердце.
Ричард лишь начинает сознавать, как он устал, несмотря на выпитый кофе, ощущение ужасной слабости чуть пониже солнечного сплетения рождает мысли о немедленном звонке Кену Хелму - тот приедет и отвезет Ричарда назад в аэропорт. Но он не встает, не подходит к телефону, не звонит. А вместо этого проваливается в сон, прямо в кресле. Гвен осторожно накрывает его одеялом (оно из Ирландии, Джудит Дейл привезла как-то летом из поездки в составе Общества друзей библиотеки). Больно видеть отца прикорнувшим в кресле. Однако что ей остается делать? Растормошить его? Сказать: беги, спасайся, тебе не надо здесь оставаться? "Смотри не поранься!" - такое говоришь ребенку, не родителю. А кроме того, такой человек, как Ричард Купер, не склонен следовать чужим советам. Особенно после тощ, как он уже все решил.
В гостиной носится сквозняк, Систер калачиком свернулась у ног Ричарда. На каминной полке старые, купленные в Бостоне часы Генри Мюррея тикают в такт времени. Продолжает моросить дождь со снегом, дороги стали скользкими ото льда и нападавшей Листвы. Когда сквозь облака начинает брезжить бледный свет зари, Марч осторожно, буквально дюйм за дюймом, движется на старенькой "тойоте" по проселку. Она все дольше остается с Холлисом. Когда уходила от него в этот раз, он потянул ее назад, к себе. Сьюзи думает, он злой, - а ведь его действительно волновало, каково будет Марч добираться домой в такую непогоду. Многие уверены, что распрекрасно его знают. Это не так.
Они не знают, как он плачет по ночам во сне, тщась ужиться с худшим из своих сновидений, которое наваливается снова и снова.
Вот наконец и дом. Марч осторожно ступает вверх по заиндевевшей тропке, держась рукой за штакетник - не то поскользнешься и сломаешь себе шею прямо у входной двери. Она без куртки. Ей жарко все эти дни, она горит. Нет и нижнего белья, тело перегрето даже для тончайшего шелка. Все, что на ней есть, - джинсы да одолженный у Холлиса его шерстяной свитер.
Дом изнутри, по ощущению, душный, муторный и словно нежилой, заколоченный. Пахнет кофе, мойрой, псиной. И чувствуется еще какой-то слабый, с трудом определимый запах… Запах грусти, что ли, повисшей над широкими половицами и плетеными ковриками.
Марч входит в гостиную, А там мужчина, с которым она провела последние восемнадцать лет жизни. Он пришел за ней и совершенно истощен ушедшим на это усилием. Он выглядит таким стесненным, бесприютным, вжавшись в это кресло, в своем единственном приличном, теперь измятом костюме. Терьер проснулся, встал и стряхивает с себя остатки сна, однако Ричард не слышит звяканья ошейника. Не слышит, как подходит Марч, как склоняется к нему. Она ему снится, Там, в его сне, вокруг Марч кружит листва. Каждый листик - ярко-ярко-желтый, будто чистого золота.
Ричард просыпается, лишь когда она берет его за руку. Открыв глаза, он смотрит на нее и понимает: предрешено. Она его жалеет, это очевидно. И эта жалость - совсем не то, чего бы он хотел.
- Мне не надеяться, что ты захочешь в субботу лететь со мной обратно в Сан-Франциско? - грустно улыбается Ричард.
Он думал придержать эту фразу на конец, когда они все обстоятельно обсудят, но, как всегда, не получилось.
Несмотря на то, что творится на душе, Марч тихо смеется: с первых слов - вопрос ребром, ему никогда не давались светские беседы.
- Мне расценить это как твое "да"?
- Это не значит, будто я не люблю тебя, - отвечает Марч.
Ричарда всегда поражало, как часто произносят эту фразу и сколь многие из тех, кто ею пользуется, искренне считают себя добрыми людьми. Что вообще побуждает одного человека любить другого? Этот вопрос не дает ему покоя, когда Марч говорит ему, что пока не едет, что задержится и что никогда не хотела причинять ему боль. Темные ли глаза Марч так безотказно волнуют его душу? Или изгиб в улыбке ее прелестного рта?
Ричард поднимается наверх поспать хоть пару часиков в постели Марч. Когда он просыпается, слепит яркий свет дня, пронизывающий затянутое льдом окно. Ричард надевает свой костюм, который перед этим аккуратно развесил на стулья: ему надо прилично смотреться, отправившись на кладбище. Он хочет выглядеть, как будто ничего не произошло, спускается по лестнице, целует дочь ("доброе утро, милая"), разговаривает с Марч и спрашивает, нельзя ли одолжить на пару часиков ее "тойоту". Марч плакала, лицо опухло, красные глаза. Ричард знает: она уже была с Холлисом - и еще будет, и его охватывает глубокая печаль.