Что сделал бы на его месте другой мужчина? Забрал бы жену домой? Стал бы требовать, бить? Остался бы и плакал, пока она бы ему не уступила? Ричард Купер - все тот же, что и раньше, перед тем как такое с ним стряслось. Он тот мужчина, который оставляет чек на столе, заботясь, чтобы жена не осталась без денег. Тот мужчина, который несет цветы на могилы всех тех, кого любил, и возносит там за каждого из них безмолвную молитву. Это тот самый Ричард Купер, который в "Льве" за ланчем обсуждает с Джимми Пэрришем чистокровок, умерших четверть века назад, заказывает для себя и старика по второму кругу пиво и жаркое с сырой, успев потом все оплатить, прежде чем Джимми тянет руку в карман за бумажником. Это тот мужчина, который отправляется затем на ферму Гардиан и останавливается, не доезжая, там, где открывается ясный, вопреки невнятному ноябрьскому дню, вид на дом, где он родился и рос.
Холлис хлопает входной дверью и идет забрать счета и письма из почтового ящика, рядом с которым раньше всегда росли розы Аннабет Купер. Увидев его, Ричард не жмет на газ, не таранит ограду в жажде уничтожить соперника. А только смотрит, как летят высоко-высоко в небе казарки. Над пастбищами еще порхают красные стрекозы, того самого вида, который Ричард коллекционировал в детстве. Он помещал их в банку из-под фруктового желе, пока не понял, что, ловя их, повреждает крылышки, обрекая тем на смерть. Именно это вспоминается ему - теперь, когда он видит, как Холлис, прикрыв глаза рукой от солнца, пытается понять, кто это там, в "тойоте" Марч. Когда он поймет, Ричард уже развернет машину вспять. Нет смысла здесь больше оставаться. Он оставит Гвен записку, если ее нет дома, потом позвонит Кену Хелму, тот приедет и отвезет его в аэропорт, где Ричард обменяет свой субботний билет на сегодняшний. Ему лучше выспаться, пролетая над Чикаго и Скалистыми горами, чем, как сегодня, на кресле в гостиной.
Гвен, стоя в конюшне, видит, как "тойота" разворачивается и уезжает. Ей известно: к тому времени, как она вернется на Лисий холм, отца уже там не будет. Гвен почти плачет. Может, ей нужно было настоять и поехать с ним? Или уговорить мать ехать отсюда? Гвен чувствует, что виновата. Она ведь не сказала: "Я хочу с тобой домой". Не встала на его сторону. Хоть и трудно, но приходится признать: она хочет здесь остаться. Седлать по утрам Таро, ходить на свидания с Хэнком, как сегодня, когда она пойдет к нему в библиотеку, где он работает над своей выпускной письменной работой. Предатель - вот она кто. Не пошла за своим отцом. Таро успевает съесть с ее руки весь рафинад, пока она надет, когда Холлис зайдет обратно в дом. Есть все-таки, радуется Гвен, одна вещь, которой можно почтить отца: она слова лишнего Холлису не скажет, будет избегать его любой ценой.
Когда тот хлопает наконец за собой дверью, Гвен выводит Таро из стойла. Она планировала выгулять его на самом солнечном пастбище, где уже нет утреннего инея, но эта "тойота", отец, недвижно сидящий за рулем… ей хочется податься на мили и мили прочь отсюда.
Для езды верхом сейчас довольно скользко, но Гвен это даже не волнует. Она ни бум-бум в этих делах и все делает не так, как надо. Правда, с таким конем, как Таро, это и не страшно. Он внимательно шагает по ледяному насту, а затем по слежавшейся грязи подъездного пути. Гвен, не колеблясь, предоставляет ему свободу действий, и Таро прямо перед Чертовым Углом входит в лес. Они быстро движутся над павшей листвой и зарослями ежевики, от слишком низких веток Гвен приникает к гриве. Там, под кожей, - пульсирующий ток крови; вдох, выдох - и дымится воздух. Таро - словно дракон, древний и бесстрашный. Ничто его не испугает - ни внезапно выпорхнувший из кустов фазан, ни вспугнутый ими олень, пивший из ледяного ручья.
Можно лишь догадываться, как нужно было обращаться с этим конем, чтобы он в итоге стал убийцей двух людей. Таро был машиной, настоящей машиной по добыче побед. Овес внутрь, навоз наружу - и шпарит, словно дьявол, не догонишь. Гвен видела отметины на его теле. Его били. Давно. В другой жизни, которая навсегда останется тайной. Судьба - дело личное, это ей теперь яснее ясного. Что перед собой видишь - то и есть, остальное - домыслы, досужие догадки.
Все же Гвен почти уверена, что Таро били цепью (по крайней мере один раз): по левому боку тянется хорошо заметный круговой след. Всякий раз, как она проводит тут рукой, Таро откидывает голову движением столь опасным, таким в буквальном смысле убийственным, что ее уважение к нему вспыхивает с новой силой.
Когда конь в мгновение ока перемахивает через поваленный ствол, Гвен все-таки начинают одолевать смутные опасения за свою жизнь. Теперь ей приходится убеждать себя, что ездить на Таро не опаснее, чем сидеть на заднем сиденье шалой "хонды" бывшего бойфренда, с ревом мчащейся в глухую полночь по калифорнийскому хайвэю. Неотвратимо близится самая чащоба леса, и девушка закрывает глаза. А когда открывает их опять, вредней Глухая топь, вся в бурой позолоте. Поднимаются с травы цапли. Лед затянул узкие заливы. Таро рысью мчится по прихваченному морозом илу, всюду снуют рачки-отшельники, мечется мелкая рыбешка. Старая ли яблоня так привлекла коня или кусты дикой ягоды - так или иначе, он вынес девушку прямиком к лачуге Труса.
- Нет, нет. Идем отсюда.
Конь и ухом не ведет. Гвен слегка дает ему под бока (сильней она ударить не решается) - никакой реакции. Таро тянется к груде мерзлых яблок. Что ж, остается только слезть, он теперь не скоро освободится.
Трус видит, как девушка соскальзывает с коня, и на какой-то миг ему кажется: это Белинда. На этом самом коне она обычно приезжала навещать его. Другие люди, бывало, привозили еду, одежду (Луиза Джастис, например; а Джудит Дейл вообще ходила регулярно), но именно Белинда несла ему то, почему он действительно томился. Фотографии его сына. Заметки о нем из школьных газет. Его Диктанты, Рисунки лодочек и усыпанных звездами ночей. Первый выпавший молочный зуб (Трус бережно хранит его в солонке под кроватью) и локоны бледных волос, аккуратно подобранные после домашней стрижки.
Обычно Белинда садилась на веранду. Иногда плакала. А однажды всю ночь провела у него на полу, закутавшись в шерстяное одеяло. Волосы у нее - цвета розы, губы были во сне приоткрыты…
Белинда умерла, много-много лет назад, - и в то же время вот она, стоит под яблоней. Трус торопливо сует ноги в ботинки и спешит наружу, к ней, раскрыв объятия. Она обернулась. Это не Белинда. Это девушка, которая уже была здесь прежде. Та самая, что оставила Трусу перед дверью старый компас, подаренный ему в день двадцатилетия, когда все для него еще было впереди.
- Я не вторгалась в частное владение, - спешно заверяет Гвен. Похоже, она только что плакала, думая об отце. А может, и нет: яркий солнечный день хоть у кого вызовет на глазах слезы. - Это все конь. Он любит яблоки.
- Все в порядке, - произносит Трус на удивление миролюбиво. Да, на щеках девушки действительно слезы. - Пускай себе ест.
Трус садится на шаткие ступеньки веранды и щурится на свет - лед превратил все вокруг в ослепительные бриллианты. Уж если водка на что и похожа, всегда полагал он, - так на лед. А вот джин, конечно, - это чистейшей воды снежок.
- По-видимому, вы не знаете, кто я, - предполагает девушка.
Она подошла и села рядом на ступеньки. Соседство для нее не из приятных, уверен Трус: он же помнит, когда последний раз мылся. Но на самом деле запах от него не противнее запаха болотной травы или старых яблок в их винном брожении.
- Я - Гвен. Мой отец - Ричард Купер, а мать зовут Марч.
Трус оценивающе ее изучает - свою невесть откуда взявшуюся племянницу (если только она ему не врет). Хм… нос, и вправду куперовский - прямой, узкий. И эти бледно-голубые глаза…
- Я не очень похожа на свою мать, если вы об этом подумали. Так или иначе, вы - мой дядя.
- Ну, повезло так повезло, - произносит наконец Трус.
- Сумасшедшая семейка, - вторя, смеется Гвен.
- И ты даже не представляешь себе насколько.
Гвен кладет подбородок на руку и смотрит, как Таро хрупает яблоками. Здесь действительно красиво. Если не обращать внимания на обособленность, если одиночество - не гнетет. Трус поднимается со ступенек и идет к двери. Он не выносит долгого общения. Пять минут - как раз в пределах нормы. Но не больше.
- Вы куда?
Нет, он не желает больше вспоминать семью. Вспоминать тоску запредельную. У него есть на сейчас занятие получше.
- Домой, - бросает он через плечо.
- Опять к бутылке?
Подошел Таро, и Гвен, поднявшись, берется за уздечку.
- Это вроде как ваш род занятий, да? Быть вечно вдрызг пьяным?
- Ага, угадала, работаю алкашом.
Он жмурится на блеск ледяных алмазов Глухой топи. Можно просто толкнуть дверь, зайти и сделать вид, что на дворе под яблоней никого нет.
- А вы знаете - если вам это, конечно, интересно, - что ваш сын вообще не пьет? Даже пиво. Все вокруг, набравшись, могут лежмя лежать, а он и не притронется к бутылке.
Трус берется за ручку двери, но не входит.
- Вы бы гордились им…
Трус стоит спиной, но девушка чувствует: он слушает.
- …если бы озаботились хоть что-нибудь о нем узнать.
Трус оборачивается. Гвен, испуганная своей резкостью, замолкает. Дело ясное: такая не отступит. Если уж она любит - сражаться будет до последнего. Что она и делает сейчас.
- С чего ты взяла, что у меня есть выбор?
Его голос звучит грубо.
- Есть. Надо просто его сделать.
Трус смотрит, как она ведет со двора коня, огибает запертые садовые ворота и исчезает в глубине Глухой топи, где неясный свет послеполуденного солнца уже начал плавить лед. Что-то теплое затрепетало в груди у Труса, он опять садится на ступеньки. Расшатанные половицы скрипят, под ними в норе давно обосновались еноты. Когда Трус идет мимо здешних болот на 22-е шоссе, в винный магазин, что на обочине, - это, несомненно, выбор. Но все эти годы он не прекращал думать, что есть ведь и другой.
Делай что хочешь; делай что должен; делай что, как тебе кажется, делать не в силах.
Ему плохо. Если это апоплексический удар, то поделом ему - за все те разрушения, которые он навлек на свое изможденное тело. Если разбито сердце, то они это заслужил. Сегодня к вечеру так похолодает, что для ржавой железной печки потребуется куда больше дров. Дым над Глухой топью напомнит стаю черных дроздов. Трус будет пить сначала "лед", потом примется за "снежок". В общем, напьется до бесчувствия. А на следующий день, проснувшись на холодном полу, с удивлением обнаружит, что слова той девушки все еще звенят в его ушах.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
16
Сколько навалит нынешней зимой снега? Вот что очень интересует жителей Дженкинтауна. Какой высоты поленницу складировать у веранды? Сколько денег дать Фонду снегокопов, который платит местным парням за очистку подъездных аллеек для престарелых горожан? Есть мнение - по крайней мере, среди завсегдатаев "Льва", - что предстоит долгий, тяжелый сезон (так, кстати, считают и постоянные посетители читального зала библиотеки). Шершни в эту осень ой как высоко соорудили себе гнезда - значит, снег будет глубокий. У овец и коней в ноябре особенно густая шерсть, белки все еще собирают на зиму каштаны, и славки уже мигрируют на юг, покинув гнезда в густых плющах и пролетая над Дженкинтауном куда раньше обычного.
У Кена Хелма рядом с его небольшим домом выросла целая гора. Он колой дрова все лето и всю осень. Жена и два его сына уже даже не реагируют на звук рубки, но слышат ее в своих снах: чуть только закроешь глаза - и в голове раздается ритмичное эхо. Приехала Сюзанна Джастис, заказать, как всегда, дров на зиму для себя и родителей. Не много-то и нужно - обогреть ее малюсенький коттеджик, но она тоже слышала, что эта зима будет чем-то страшным.
- Судье - завсегда первому, - говорит Кен Сюзанне, заказавшей целых два корда. - Он мой любимый клиент.
Сьюзи улыбается в ответ, но ее мысли совсем о другом. Она - что твой бульдог: не отпустит, особенно когда есть ощущение, что взят след. Вчера она ездила в Бостон поговорить с онкологом из детской больницы, тем самым, который лечил Белинду и ее с Холлисом сына, Купа. Лейкемия у ребенка была диагностирована, когда ему было всего только четыре года. Онколог наотрез отказался показать Сьюзи медицинскую карточку Купа и при этом, как мог, убеждал, что ничего необычного она там не увидит. Ода, ничего необычного во взгляде на этот смертный приговор для твоего четырехлетнего малыша. Ничего - в том, что выходишь замуж за такого бездушного негодяя, как Холлис, и держишь свое дитя на руках весь путь из Бостона домой, услышав от доктора страшный диагноз.
- Холлис еще разрешает вам пускать негодные деревья на дрова в своем лесу? - интересуется Сьюзи, вручая Кену чек.
- Я неплохие деньги ему за это отдаю, - произносит тот, будто защищаясь. Словно Сьюзи винит его ни больше ни меньше как в сделке с дьяволом. - За так и щепки от него не взял бы. Я плачу за пользование его землей, но это не значит, что сам он мне по душе.
Едва услышав эту странную аберрацию в тоне Кена, Сьюзи понимает: он что-то хочет ей сказать. Поступив работать в "Горн", она далеко не сразу сообразила: если собеседник не отвечает прямо на вопрос, это совсем еще не значит, что он не готов тебе все выложить - но постепенно. Кен непременно скажет, что у него на душе, тут сомнений нет - если Сьюзи задаст правильные вопросы.
- А при жизни Белинды вы тоже прореживали Холлисов лес?
Кен Хелм провожает Сьюзи к пикапу. Услышав эти ее слова, он резко останавливается.
- Я слова о Белинде не сказал.
- Верно-верно, - тут же соглашается она.
"Он как пить дать что-то знает!"
- У вас какие-то вопросы относительно нее?
Кен делает руку козырьком над глазами - вроде как от солнца, и в результате выражения его лица но разглядеть.
- Да так. Ничего особенного. Я просто слышала кое-что о ней и Холлисе. Слухи.
- Что именно? Что это он убил ее?
"Боже правый, одна я ничего не знаю!"
Кен слепым взором смотрит на гору дров перед собой, его челюсти стиснуты.
- Да, мой вопрос об этом, - произносит Сьюзи как можно спокойнее, не желая спугнуть ценного свидетеля. - Я слышала, он мог.
- Это не слухи, - роняет Кен, - это факт.
Сердце Сьюзи пускается в галоп. С целью хоть немного унять бешеный пульс она, вслед Хелму, незряче смотрит на дровяную кучу, что вознеслась вершиной над крышей его дома и деревьями вокруг.
- И что, есть доказательства?
Кен свистит сквозь зубы псу, золотистого окраса ретриверу, слишком близко подошедшему к трассе неподалеку.
- Ну хоть какое-нибудь?
- А доказательство такое, - отвечает наконец он, - которое каждому в городе известно, кто хоть раз видел Белинду. Все знают, как он с ней обращался. А она ему прощала - и не семь, а семьсот семьдесят семь раз. Видели бы вы ее лицо - сами бы все поняли. Убил он ее собственноручно или нет - не суть важно. Он в ответе за ее смерть. - Кен гладит по голове подбежавшего пса. - И я тоже.
Сьюзи поражена таким самоосуждением Кена Хелма. Она сто лет этого человека знает, но никогда в голову ей не приходило просто пообщаться с ним.
- Ну зачем так говорить? Вы здесь вовсе ни причем.
- Я знал, что у нее была за жизнь.
"И ничего не делал".
Сьюзи с сомнением качает головой. Ей трудно себе представить, что Белинда, до крайности скрытная - хотя и всеми радушно привечаемая - и не имевшая настоящих друзей, смогла бы довериться Кену Хелму.
- Как-то вечером я возвращался домой. Смотрю, она стоит на дороге. Я остановился, она села в машину. Сказала, что повредила руку, и мы поехали в госпиталь Святой Бригитты. Теперь-то у них целое отделение его имени, а тогда, едва я произнес, что надо бы звякнуть Холлису, у Белинды началась паника. Настоящая паника, говорю вам! Я прождал ее в приемной, а после врачебного осмотра повез домой.
Пес помчался к поленнице - мышь, наверное, учуял, - и Кен опять засвистел, на этот раз пронзительней.
- Оказалось, у нее сломана рука.
- Она сказала, как это случилось?
- Нет. Но после этого она не раз сюда ходила - когда ей нужно было в госпиталь. И я возил ее, никому не говоря ни слова. Даже своей жене.
- Вы не единственный, кто в ответе за случившееся, если уж все в городе знали, что творится.
Кен, не соглашаясь, качает головой.
- Однажды я проснулся, невесть с чего, среди ночи, встал и выглянул в окно. Там, во дворе, словно привидение, стоял какой-то человек в белом. Приглядевшись, я понял, что это просто ночная сорочка. То была Белинда. На руках - ребенок (он был тогда совсем еще кроха). Она не захотела оставлять его одного с Холлисом, догадался я. Ну как тут ее винить? Никто не хотел с ним связываться. А надо бы. Мы должны были пойти к нему и потребовать ответа.
Холодает, но Кен и Сьюзи не двигаются с места.
- Если же рука твоя иль нога твоя склоняет тебя к греху - отрежь ее и выкинь. Ибо лучше тебе войти в жизнь хромым и увечным, чем с двумя руками и с двумя ногами быть ввержену в огнь вечный. Евангелие от Матфея, глава восемнадцатая, стих восьмой. - Кен на мгновение умолк. - Остановить его - вот было бы по-настоящему благое дело.
Они наконец подходят к машине Сьюзи. Перед тем как открыть дверь, она пожимает ему руку. Глаза у Кена, оказывается, цвета зеленой волны. Никогда прежде она этого не замечала.
- Это от солнца, - поспешно объясняет он появление набухшей влаги в уголках своих глаз, и Сьюзи тут же кивает, хотя небо полно туч и дневной свет совсем-совсем неярок.
- О заказе Судьи не беспокойтесь, - заверяет на прощание Кен, - сделаю все в лучшем виде, дрова будут чистые, ровные, один к одному.
На обратном пути Сьюзи останавливается у "Красного яблока" - купить йогурты и упаковку фигурного печенья с шоколадной крошкой, - а затем, вместо того чтобы свернуть налево, на шоссе, и отправиться домой стряпать обед себе и двум своим лабрадорам, решительно сворачивает направо, в направлении госпиталя Святой Бригитты.
"Оставь все как есть, так лучше будет", - все продолжает убеждать ее Эд. Но как, скажите, как теперь от нее можно ожидать подобного, когда перед глазами - Белинда в белом, посреди ночи у поленницы на дворе Кена Хелма?
Сьюзи паркуется на служебной стоянке госпиталя и шлепает на ветровое стекло стикер "Горна". Плохо, конечно, что в маленьком городке каждому известно, чем ты занимаешься, но есть в этом и положительный момент: переплетение связей, более частое, чем узор паучьей сети. Сьюзи знает Мод Херли из отдела платежей с незапамятных времен. Как-то она даже встречалась с ее сыном, Дейвом, - тот обожал кататься на коньках, а вот в постели был, как бы это помягче выразиться, несколько формален. Что же касается самой Мод - она просто молодчага, Сьюзи всегда с огромным удовольствием ходила к ней на воскресные обеды. Направляясь в кассу к Мод, Сьюзи несет ей купленное в "Красивом яблоке" печенье. Но оказалось, подкупать ее для получения нужных сведений нет нужды.