Лучше ей сейчас вообще об этом не думать, а вспомнить дворик на Лисьем холме, ночи, которые они с Холлисом просиживали там, ища уединения под звездным пологом. Чьи же те деревья, тот большой орех, такой старый, что подобного не найдешь во всей округе? Законного землевладельца? Женщины, каждый день, с трех лет от роду, смотревшей на раскидистые ветви?: Или того, кому удастся вылечить его от болезни? А может, дерево принадлежит голубям, что из года в год возвращаются в свое гнездо? Небу над кроной? Земле, в которую ушли корни?
Марч долго стоит под душем в надежде, что сойдут холодные синие отметины, которые оставил схвативший за запястья Холлис. Она смотрит в зеркало и замечает белые прожилки в волосах. Нужно бы съездить в город, в салон "Бон-Бон", или купить пакетик краски для волос в аптеке. Но она не в настроении ни для того ни для другого и просто стягивает волосы назад резинкой. Одевает старую теплую рубашку Холлиса, джинсы, натягивает ботинки. Что станется с теми упрямыми голубями, если дерево срубить? Их нужно было еще в октябре прогнать, трясти длинной щеткой возле гнезда до тех пор, пока не полетели бы прочь от своего ошибочного выбора.
Марч делает себе чай и гренок с маслом, хотя в действительности не голодна. Не в том дело, что болят запястья и вспоминается, как грубо он ее утром трахнул. Что, в сущности, такого произошло? Ничего. Просто ведь не каждое утро хочешь завтракать.
Спускается вниз Хэнк, полусонный и не вполне комфортно себя чувствующий в присутствии Марч. Ну вот, теперь есть кому предложить свой гренок. Она моет тарелку в раковине и видит в окне дочь на ближнем пастбище, с тем старым скакуном. С такого расстояния они такие маленькие - конь и девушка, - словно оловянные игрушки.
- У вас все в порядке? - обеспокоенно спрашивает Хэнк, неся тарелку с чашкой из-под кофе к раковине ("Нет, что вы, что вы, - не дает он ей свою посуду, - я сам помою").
- Просто мне сейчас нужно на Лисий холм, там будет ждать Кен Хелм, но что-то нездоровится.
- Нет проблем, я мог бы отвезти.
У него давно уже есть права, объясняет он, а не водит он лишь потому, что Холлис не разрешает пользоваться своим пикапом. Парень откладывает каждый лишний цент - копит на собственную машину (хотя все, что он, по-видимому, сможет себе позволить, и вполовину не будет таким, с позволения сказать приличным, как битая и мятая "тойота" Марч).
Они выходят из дому, и Марч на ходу бросает ключи от машины Хэнку. В другой руке у нее - два письма, она опустит их в почтовый ящик у дороги. Одно адресовано ювелирному Магазину на Ньюбери-стрит, другое - лавке ремесленных изделий в Кембридже. Марч уже слала по обоим этим адресам фотографии своих браслетов - безответно, впрочем, - и теперь делает повторную попытку, предлагая свои работы хотя бы на комиссионных основаниях. Деньги сейчас для нее - действительно проблема. Даже захоти она купить всего лишь пакетик краски для волос, все равно пришлось бы просить у Холлиса. На прошлой неделе она просила у него десять долларов - Гвен на школьные обеды, - и хотя он был более чем щедр, Марч терпеть не может жить за чужой счет.
- Не бросишь мои письма в ящик, Хэнк? А я пока пойду скажу Гвен, куда мы едем.
Марч идет к пастбищу, махая издали рукой.
- Мы съездим на Лисий холм, посмотрим, что делать с больным деревом, - кричит она.
Гвен оборачивается на голос и непроизвольно щурится. "Мы?" Девушка настолько свыклась с возникшей отстраненностью матери и ее зацикливанием исключительно на Холлисе, она слишком поражена, чтобы хоть слово вымолвить в ответ, и только кивает.
- Мы скоро, не скучай.
Хэнк забирается в машину и подъезжает к Марч.
- Она похоже, удивлена лицезреть нас вместе, - смеется Марч, садясь рядом.
Хэнк чересчур высок для "тойоты" и буквой "г" нависает над рулем. Он выглядит таким юным и вместе с тем таким серьезным, что Марч действительно тронута. Парень смущен, не знает, как вести светскую беседу, и, в довершение всего, не слишком силен в вождении. В самый неожиданный момент на дорогу выскакивает кролик, и Хэнк резко дергает руль вбок, чуть не влетев на полной скорости в каменный забор.
- Извините, - говорит он, отдышавшись.
- Все нормально, - успокаивает Марч. "Он поразительно похож на Алана, будь мой брат хоть на йоту столь же добр". - Эти ушастые воображают, будто они здесь полные хозяева, - произносит она вслух.
Хэнк благодарно кивает. Ему, как ни крути, довольно неуютно рядом с Марч, и он рад доехать наконец до дома на холме. Кен Хелм уже здесь, ждет.
Некогда эти леса были полны ореховых деревьев, но за четыре десятка лет все они погибли, и теперь этот старый экземпляр, что высится во дворе, постигнет, кажется, та же доля.
- Решительные меры, - произносит жестко Кен, внимательно рассматривая дерево, - вот что нам нужно. Большую часть ветвей придется срезать - может, так удастся спасти ствол, хоть я, по правде говоря, и сомневаюсь.
Марч разрешает действовать, как он сочтет необходимым, и все же беспокоится о голубях, поглядывающих из своего гнезда на них сверху.
- Им придется отсюда двигать, - выносит окончательный вердикт Кен, идя за лестницей и пилой к своему грузовичку.
- Мне нужно быть уверенной, что с ними ничего плохого не случится, - не успокаивается Марч.
- Сделаю все, что смогу, но я не Господь Бог.
Хэнк прислонился к небольшому клену и смотрит на опустелый дом. Он почти не помнит, как здесь жил, за исключением разве что дня пожара. Его он помнит хорошо; так хорошо, что многие бы поразились. Помнит, например, то; как огонь казался жидким и выглядел таким притягательным, таким приятным, что хотелось протянуть руку и дотронуться до алых язычков, однако мать наверняка не позволила бы, сказала бы ему "нельзя, малыш".
- Давай зайдем посмотрим, как сейчас внутри, - предлагает Марч.
- Не думаю, что это хорошая идея.
- Да брось ты, пошли взглянем.
Марч идет вперед, и Хэнк обнаруживает, что плетется-таки следом. Они не так давно отсюда съехали, но трубы отопления уже сухие и внутри холоднее, чем снаружи. Кроме кое-каких остатков крупной мебели (обеденного стола, кушетки) - пусто. Слышно эхо, когда они проходят комнатами, будто прошлое крадется по пятам. Хэнк направляется к двери на кухню, он совершенно точно знает, что увидит: справа от рамы, где порваны обои, - обугленная деревянная поверхность. Он обнаружил это черное пятно; когда однажды пришел навестить миссис Дейл, - и после неотвязно ощущал, что должен снова и снова приходить на него взглянуть, словно платя дань уважения.
- Я подожду снаружи, - кричит он через комнаты Марч.
- Извини, это была действительно дурацкая затея, - говорит она, немного позже выйдя на веранду. - Ты, наверное, расстраиваешься, когда сюда приходишь, вспоминаешь мать.
- Все нормально. - Что-то запершило в горле парня, и он прокашливается. - Если я вам больше не нужен, то задержусь здесь ненадолго, помогу мистеру Хелму, если не возражаете.
- Конечно, конечно.
Марч похлопывает его по плечу.
Она жалеет его, Хэнк это видит. Но жалость бессмысленна - вот урок, отменно им усвоенный. Дела, поступки - лишь это идет в счет, толкует ему всегда Холлис, и что касается жизненного опыта парня - то тот, несомненно, на все сто прав.
Он ясно помнит день, когда за ним пришел Холлис. Они жили в Глухой топи, было очень холодно, в волосы Хэнка вмерзли ледышки. Отец валялся без сознания на полу, а огонек в угольной печке погас, лишь еле тлела темная зола. Хэнк помнит, как ворвался в комнату свет, когда Холлис открыл дверь. Тот вошел, ногой перекатил на спину безвольное тело Алана и нагнулся посмотреть, жив ли. Хэнку не было еще пяти, но он уже усвоил, что жаловаться нехорошо. Голод и холод были очевидными фактами его жизни, и он молча их сносил. Он помнит выражение лица Холлиса: абсолютная уверенность в себе. Каким необыкновенным показался мальчику тогда этот человек, каким редкостным!
- Бери, что нужно, и пошли. Да поторопись.
Из-за его тона, из-за того, как он там стоял - высоченный, без тени сомнения в себе, - Хэнк и не подумал ни о чем спросить. И никогда больше ни о чем не спрашивал. Мальчик взял плюшевого мишку (рождественский подарок какой-то дамы из библиотеки), свой шерстяной свитерок и не оглянулся, когда, выйдя, Холлис закрыл за ними дверь.
Но теперь, впервые за все это время, у Хэнка возник вопрос. То, что он проинструктирован делать, - вот в чем проблема. Короче говоря, ему сказано приглядывать за Марч. Если она куда идет надо увязаться следом (как, например, сегодня); видишь, что она собирается отправлять письмо, - перехватить и отнести Холлису.
- Ты что, действительно считаешь, что существует такая штука, как частная жизнь? - смеется Холлис в ответ на вопрос Хэнка, не вторгаются ли они в личные дела Марч. - Это просто дрянная отговорка, придуманная с целью держать людей в узде, чтобы никто не высовывался. Если любишь человека - делаешь, что должен делать. И уже не думаешь о том, что кто скажет.
Что ж, Хэнк поступил в соответствии с инструкцией. Письма Марч - в кармане его куртки. Он не опустил их в почтовый ящик, когда та ходила попрощаться с Гвен. Холлис берет у него письма и поощрительно похлопывает по спине. Обычно этого вполне достаточно для парня - толика похвалы, сухой кивок Одобрения на хорошо проделанную, работу. Но сейчас - не то. Красть письма Марч плохо, вот что ему яснее ясного. И самое неприятное - раз уж появились сомнения в отношении поступков и взглядов Холлиса, - что попутно возникли другие вопросы. Особенно, что касается Белинды.
- Она чуть до безумия меня не довела, - объяснял обычно Холлис всякий раз после драки с ней. - Есть люди, которым нужно преподать урок, - говаривал он часто. - Сам все поймешь, когда повзрослеешь; когда придется уживаться с теми, с кем вообще не хочешь жить.
Теперь, когда Хэнк вспоминает, как выглядела Белинда после их драк, ему становится не но себе. Он вспоминает звуки, которые, как ему тогда казалось, ему лишь снятся. И парню, если откровенно, совсем не по душе те выводы, к которым он сейчас пришел.
Марч прощается с Кеном и уезжает, оставив Хэнка в помощь. Надо наготовить дров из спиленных уже веток и загрузить ими грузовичок Кена. Труд не из легких, и потому Хэнк ему особо рад - отменно отвлекает от невеселых мыслей.
- Хорошая работа, парень, - говорит Кен, когда они управились к концу дня. - Полагаю, будет справедливым выделить тебе долю из того счета, что я выставлю Холлису. А может, запросить с него вдвойне?
- Да ладно вам, - смеется Хэнк.
Тем не менее он благодарен, когда Кен Хелм отсчитывает ему двадцатку. Дрова загружены, и они, прислонившись к кузову грузовичка и прикрыв глаза руками, смотрят вверх, на небо.
- Не собирай себе сокровищ на земле, но собирай на небе, где ни моль, ни ржа не истребляет и где воры не подкапывают и не крадут. Ибо, где сокровище твое, там будет и сердце твое.
- Звучит словно хороший совет.
- Он и есть, - кивает Кен. - Евангелие от Матфея, глава шестая, стих девятнадцатый. Не хочу ничего говорить Марч, но гнездо здесь не удержится.
- Я так и думал.
Есть люди, которые не любят слышать правду.
"И есть люди, - продолжает мысленно Хэнк, наблюдая, как отъезжает Кен, - которые не любят ее говорить". Сам он, например, никому не сказал о старике, который повсюду за ним ходит. Он даже поначалу его не замечал, но за минувшую неделю-две почувствовал: кто-то за ним наблюдает. То и дело доносились шорохи из дальних кустов, когда он приводил старушку Джеронимо и угрюмого пони на пастбище, треск веток, звук рваного дыхания. У парня появилась привычка оглядываться через плечо, даже когда они с Гвен идут домой из школы по пустынной Хай-роуд. На днях он стал замечать и другие признаки присутствия старика: отпечатки ног на покрытых ледяной коркой полях, нити из одежды на голых ветках ведьмина орешника.
Хэнк стал учиться пристальней смотреть на то, что видит. И оказалось, у кособокого дуба из ствола растут человечьи руки, а стог сена носит драные, грязные ботинки. Как-то Хэнк внезапно оглянулся на дорогу - там стоял старик. Тощий, словно палка, бледный, как зима, с нечесаной бородой и в мешковатой одежде. У Хэнка комок встал в горле. Возникло неодолимое желание схватить старика за грудки - или убежать прочь. Он не сделал ни того ни другого. А просто продолжал себе идти, как шел. Вскоре сверкнула молнией догадка: это его отец, как тень, повсюду за ним ходит. Довод? Старик никогда не преступал границ владений Холлиса, всякий раз безмолвно исчезая в направлении Глухой тони.
На что ему сейчас отец? Хэнк почти взрослый, прекрасно управляется и сам. Да и неловко как-то, когда на тебя притязает жалкий алкаш, не знающий, похоже, что в очередной раз надел ботинки не на ту ногу. В этом нет никакого смысла; теперь нет. Холлис - тот, кто вырастил его. Холлис вот, кому он вовек благодарен. И все же Хэнк нередко ловит себя на том, что размышляет об отце. Вспоминает, как тот обычно пристально осматривал, прежде чем открыть, бутылку с Джином, как будто там, внутри, таилась некая надежда. Нет надежд, нет обещаний - вот в чем штука; ни в запое, ни в жизни, ни сейчас, ни завтра…
Хрипит от ветра дверь пустого дома; должно быть, Марч позабыла закрыть щеколду. Хэнк идет проверить - и тут видит старика. Да от него покоя нигде нет! Он словно всюду.
- Чего тебе нужно? - кричит на него Хэнк.
На Трусе плотное черное пальто: Судье оно порядком надоело, и Луиза Джастис принесла его как-то в Глухую топь.
- Прекрати везде за мной ходить!
Хэнк чувствует, как лицо заливает краской гнева. Он ничего не должен этому человеку, в конце концов, даже вежливого обращения.
Трус - высокий, как и Хэнк, но весит, вероятно, всего килограммов пятьдесят - шестьдесят. Хочет, видимо, что-то сказать, но вместо этого лишь молча стоит и руки спрятал в карманы.
- Мне нужно, чтобы это прекратилось. - Хэнк аж вспотел. Кто бы мог подумать, он нервничает, будучи наедине со своим отцом (да, не такого он был о себе мнения). - Договорились? Усек, что я сказал?
Хэнку хочется звучать как нельзя грубее, но это явно не в его натуре. "Да я бы мог, захоти, одним плевком перешибить этого старикана надвое!" - пытается он распалить себя.
- Ну, уразумел? - повторяет парень, а в глазах что-то жжет, будто вот-вот покатятся слезы.
Трус видит своего сына таким прекрасным, что даже помыслить невозможно, будто они с ним из одной семьи. А ведь это так: та же плоть и кровь. Он бы все отдал, чтобы иметь возможность обнять этого парня; побыть ему отцом хоть на день, на часок, на пять минут. Но здесь - тупик, штиль, мертвая зона, ни сдвинуться, ни шелохнуться. Самое трудное из прощений - когда ты вынужден просить, чтобы получить его. Нет, Трус не может. Он лишь стоит там, посреди холодного ноябрьского дня, и не в силах просить то, в чем более всего нуждается. Он станет молча ждать другого дня, другого шанса, который точно так же будет уничтожен его страхом.
Ко времени, когда Хэнк исправил щеколду на двери, Трус исчез в лесу. С того самого момента, когда Холлис пришел за ним в Глухую топь, Хэнк никогда не оглядывался назад. Но сейчас - оглядывается. И ясно видит, что человек, через которого они тогда, выходя, перешагнули, - весь в горе и ослаб от алкоголя. Как ни старайся, у парня не получается не сочувствовать отцу. Он почти жалеет, что прогнал его. Да, Холлис счел бы это слабостью. Жалость - это для женщин, детей и слабоумных. "Твой отец получил по заслугам", - часто говаривал он.
Нет горя по заслугам, вот как теперь видится Хэнку. В какой-то момент все может вдруг обрушиться, и твоя жизнь упрется в глухой тупик. Хэнк все думает и думает об этом и в итоге уже не так уверен, что у Холлиса есть ответы на все-все вопросы.
Прежде чем уйти, парень идет в сарай - за лестницей (он всегда ею пользовался, когда чистил для миссис Дейл водостоки). Старая, тяжелая, но зато надежная на все сто. Хэнк прислоняет ее к ореху и осторожно взбирается наверх. Завтра ведь опять приедет Кен доканчивать обрезку веток в надежде остановить болезнь и дать по весне новый рост.
Сколько он себя помнит, Хэнк всегда делал так, как ему говорили. Послушный мальчик, преданный, как пес, благодарный за объедки и обноски, для которого мнение Холлиса - истина в последней инстанции, без вопросов и без малейшей необходимости им появиться. "А может, я на ложном пути и все не так уж просто?" Если он "хороший мальчик", то почему тогда не отослал (а проще говоря, украл) письма Марч? Почему в тот день ухода не опустился на колени рядом с отцом и не поцеловал его на прощание, что сделал бы и распоследний сын?
Взбираясь по старой лестнице, Хэнк толком уже не знает, чему верить, чему нет, но ясно понимает лишь одно: каждый заслужил по меньшей мере чистый воздух, ясную синь неба и взгляд на землю с высоты старого раскидистого дерева. Слегка дрожат руки, берущие гнездо, и он осторожно спускается вниз. Кладет гнездо на землю и переносит лестницу к высокой дикой яблоне (пару лет назад он посадил ее для миссис Дейл; одна из ее любимых яблонь, раньше всех по весне выпускавшая огромные белые цветки). Парень поднимается и устраивает гнездо в надежной развилке, а спустившись, трет ладони, счищая грязь. Не бог весть что, конечно, по все же дело сделано. Марч не нужно уже беспокоиться о голубях. На взгляд Хэнка, ей лучше бы начать беспокоиться о себе.
19
Холлиса опять преследует тот сон о коне. Ужасный сон, что заставляет его вскакивать посреди ночи, с бешеным дыханием, в мокром поту, готового бежать куда глаза глядят. Оказывается, коня убить нельзя. В действительности этот акт - нечто, что люди делают друг с другом. Думаешь, лишаешь жизни коня, как какую-нибудь овцу или корову? Ан нет, совсем не так, намного кошмарнее. И этот кошмар тебе потом снится, из года в год; скорей всего, до самой смерти.
Собрался сделать это - делай быстро, в темноте. Тщательно все распланируй, знай, в какое время отсутствуют конюхи и наездники. А также обязательно возьми полсуммы наперед, убедившись, что это впрямь приличное количество денег. Не скромничай: владелец мертвого скакуна куда больше сдерет со страховой компании - поэтому и платит. И остается только понять один-единственный неоспоримый факт: то, что без проблем удалось убраться оттуда с кругленькой суммой, еще но означает, что тебе не будет все это сниться после, когда ты больше не голодный и не молодой.