Потемкин, "известное по состоянию дел на сегодня", поведал.
- И так ты два месяца с ним кувыркаешься, так? Так вот, хватит, - финиш! Я тебе преступление раскрываю! Собственно, ты его сам раскрыл. Но ты от него устал, начинаешь блуждать. А я, свежим ухом, послушал и понял. Старший, тот, из Сибири - вот тебе ключ!
- Его не было.
- Но если мне нужно убить человека, я обязательно сделаю это сам? Нет: организую, а сам займусь алиби. Будет оно скандальным - мне на руку: шуму побольше, да все понапрасну. Потом на меня просто, на фиг, рукой махнут. Тем более, я - черт-ти где вон, и пережду! А друзья- мужики лихие, и тушу разделать - на раз! Такие медведя ножом - наповал! Ты что, перестал замечать очевидные вещи! Ты вспомни, как древние учат: хочешь раскрыть преступление - найди, кому преступление выгодно.
Он - старший, путь расчищал. Очевидные вещи, Потемкин! Он теперь переезжает. А раньше не мог. Братец мешал. С дороги его! Вот что надо - плотно перешерстить всю компанию: где они там - в Бурятии, в Братске? И все. И найдешь! Понимаешь, Потемкин? Что скажешь?
- А мне, - улыбнулся Потемкин, - на край земли тоже подпольно ехать?
- Ну, - Виктор смутился, - ну, ваша же кухня. Как-то же делают все это? Ну, ничего себе: человек убит. Причем - как убит!
Помолчали.
- Вить, а Сережа Бутенко не знаешь где нынче?
- В ЭКО*(*Экспертно-криминалистический отдел). С миноискателем бегает, или с пробирками возится…
- Да ты что? Не шутишь?
- Ну, как эксперт может быть без пробирок?
- Спасибо, дружище!
- За что?
- Да увидеть его очень нужно.
- Нужна его помощь?
- Нужна!
- Ну, даешь ты, Потемкин… Ну, значит, - прикинув в уме, сделал вывод Виктор, - в Сибирь ты не собираешься ехать?
- Нет, - покачал головой Потемкин.
- А я тебе чем-то помог?
- Да, очень. Спасибо тебе, это так.
- В толк не возьму, - это чем же? Он ничего, я так понял, тебе не сказал.
- Вить, может, потом объясню… Он, что нужно, сказал. И за это, я должен быть очень тебе благодарен. И буду!
- Вот что? - всерьез спросил Виктор, - А я же, наверное, должен молчать, что мы тут с тобой натворили?
- Конечно! Ну я же сказал: подпольно…
- Предупреждать, все-таки, не мешало бы… Но, мы договорились! А ты… - Виктор не сразу нашел, как закончить фразу, - В общем, правильно все! Это правда, ты знаешь ли, эти - когда уж пообещали, отката уже на дают! Ты можешь рассчитывать, все это верно! Ну, что ж, меня ждут, а эксперту привет.
- Передам! - улыбнулся Потемкин.
***
- Могу я увидеть Сергея Бутенко? - спросил, предъявляя удостоверение, Потемкин.
- Эксперта?
- Да.
- Пожалуйста: третий этаж, фамилия там, на двери.
- А, привет, Потемкин. Ну, проходи. Как дела твои, как служишь-можешь? Нормально? Ну, а рукопашкой все также, пока занимаешься, а? Не забросил?
- Да нет. Не забросил.
- Ну, а чего б тебе не заниматься, при вашей-то службе. Сдал смену - гуляй, а тут! В общем… - Серега махнул рукой. - Но, ты как-нибудь мне покажешь: есть пара связок* (:*Последовательность движений в приемах рукопашного боя) хороших. В голове работают, а на практике - нет!
- Хорошо ты сказал: "в голове работают, а на практике - нет!".
- Что тут хорошего?
- Значит, не догмы диктуют в бою поведение, а реальная обстановка!
- Это теория истинных самураев?
- Может быть. Только главное - это правда! Простая, и, значит, доступная правда. Не забывай - и все будет в норме.
- Что ж, посчитаю уроком. Спасибо. Ну, чем могу я?
- Трупоискатель найдется?
- Шутник?
- Не шучу! - улыбался Потемкин.
- Врагов решил из-под земли достать?
- Ну, примерно…
- Есть.
- Как он работает?
- Успешно. Это газоанализатор.
- Из-под асфальта возьмет?
- И в асфальт закатал уже? Лихо! Не менее, чем на полтора метра, возьмет.
- Пару связок, Сергей, я тебе покажу. А ты мне завтра - газоанализатор, на практике - на объекте. Договоримся?
- А, может сегодня? Сегодня могу.
- Нет, я сегодня на смене. Завтра, когда после смены…
- Ага, гадов из-под земли доставать надо в личное время! Ты прав! Но я помогу, пусть завтра.
- Спасибо. До завтра.
***
Потемкин, - едва только через порог, - Шатунов, без приветствия:
- Это тебе. Возьми трубку! - звонил телефон. - Бери трубку, сказал!
Сомневаясь, Потемкин взял трубку.
- Але!
- А-а, как-то не ожидала…
- Чего?
- Что это ты возьмешь трубку. Владимир Валентинович мне говорил, что ты там, очень редко, на час…
- Значит, час наступил!
- Наверное… Знаю, служебная связь, я недолго. Скажи Шатунову, наверное, он же не очень доволен?
- Похоже.
- Скажи, что больше он меня не услышит! И ты… Я только это хотела сказать. Меня уже больше не будет. Завтра сентябрь. Судьба, я тебе говорила, ты должен помнить, что тут от меня ничего не зависит. Все честно… Нас кто-нибудь слышит?
- Меня - да.
- Извини. Но, пожалуйста, перезвони, если можешь, с другого…
- Да, давай, через пять минут.
- Спасибо.
- Люда, теперь я звоню с другого.
- Спасибо. Я там не успела, спонтанно все как-то. Не успевала сказать, что тебе благодарна, очень!
- Люда, взаимно, - как можно теплее, сказал Потемкин.
- Правда?
- Конечно. Людмила, правда.
- А сможешь приехать?
Потемкин молчал.
- У меня, правда, месячные. Но, ничего. У меня ведь есть, кроме этого, губы, руки. Ты будешь доволен. Сможешь? Потом, есть "Большая дорога любви", я тоже хотела б ее пройти. Чего ты молчишь? Я почему тебе так, не скрывая, "про это"? Это значит, что можешь не волноваться. Ты не залетел! Во мне нет твоего ребенка. Это значит, что ты свободен. Ты слышишь, у нас еще есть один день. Последний. Я могу его не пережить, кажется, так… Понимаешь? Потемкин?
- Люда, Люд… Я сейчас ничего не могу сказать, понимаешь?... Люд…
- А скажешь, потом… Еще можно!
- Да…
Вернувшись, Потемкин сказал Шатунову:
- Она попросила меня передать, что больше звонить никогда не будет!
- Чего это?
- Ну, человек попросил. И я Вам передал.
- Ты чего натворил?
- Я? Да нет, ничего.
- М-мм… - вздохнул Шатунов. Не похоже, что он поверил. - А сыну семь лет? - уточнил он.
- Да, семь.
- Послезавтра в школу.
- Я помню.
- Про это не забывай.
***
Понимала ли? Да, скорее всего, понимала она, что как минимум, двое мужчин, таких разных, полярно не схожих, думают в этот вечер о ней…
"Уже забывает?" - не знала она? Не смолкали гудки телефонной трубки, - первой, с его стороны, перемкнувшей рычаг отбоя. "Люд, я сейчас не могу…". "Но ты скажешь, потом?" "Да…". Была тишина, а они не смолкали: протяжные, как паровозные, издалека, - гудки телефонной трубки. Совсем не такие, как те, что звучат при наборе. В тех есть спокойствие, есть даже таинства легкий налет. А эти, - короткие, схожи, скорее, с гудками тревоги, с тревожным набатом.
"Позвонить? - думал Сева, - Чего бы и нет? За мной - полное право! Напомнить, спросить, как дела? Или, может, пока что, не надо?" Вопросов куда было больше, чем здравых ответов.
"Ну, столько вытерпеть, а? Причем - как! Да, господь уже прав не имеет быть несправедливым!".
"А, - неизбежно задумался Сева, - вот любопытно, а как дожидалась она? Мало ли? Квартира! Сама - хозяйка, всегда одна...".
"За нее - думал Сева, - в общем-то, глупо, - не стоит переживать!...". Он же знал: Люда - скромная девушка, график-художник… Не то на уме! У нее - это точно, не то! Но, - свобода, квартира - мужчин слишком много, из тех, кто не прочь! Вот уж точно, хватает вокруг ее - гадости этой. А Люда, - она ведь красива…
"Что ж, моя - уж пусть будет красивой! Квартира? Ее надо будет, с моей, не помедлив, объединять! Соблазн будет лишний Людмиле, и мне - лишний повод для беспокойства…".
"Но в целом!... Мадам не испорчена, гонг пробивает - вперед! Сентябрь на пороге. А раз соглашалась, значит хотела. Да не решалась. Девушки ведь нерешительны, так? Так, - и должно быть так!".
Потемкин не мог быть сегодня наедине со своими мыслями. Время службы к этому располагает мало. Но, в той степени, в которой любая работа не запретит оставаться собой, он грустил. А завтра его ждал очень трудный день. Сурово сошлось все сегодня в судьбе!
"Ты наследил там, и провалил оба адреса. Это понятно?" Что ж, было, - он мог просто жить, как живут другие. Быть счастливым, иметь приключения, делать ошибки. На них ведь никто не отнимет права, они неизбежны. Не было б только в них горя, зла и поломанных судеб Так живут все, и так будет.
Но, не может так быть всегда! "Тридцать первого, до двадцати трех, - еще можно… Все ясно?" Ясно! Потемкину завтра назначен последний срок. Нет, никто, в том числе Евдокимов, чужой судьбы диктовать не станут. Судьба будет только такой, какой человек ее сможет делать сам. Но иногда и последний свой срок, человек назначает сам - его собственный выбор! На что же пенять Потемкину? Собственный выбор…
Нет, он не пенял. Ему было грустно: он думал о ней, и не мог, даже не думая, про нее забыть… Ее откровенность: "У меня, правда, месячные. Ты не залетел! Во мне нет твоего ребенка. Это значит, что ты свободен".
А ведь это он может завтра сказать: "Ты свободна, ты слышишь, пари не проиграно! Нельзя проиграть было то, в чем исход от тебя не зависел. Несправедливо!".
Но она, может быть, ждала, ждет сейчас и не знает, что мог бы Потемкин. А он не сказал, потому что не любит, и даже боится он обещать!...
Он думал, конечно, и прежде, о том, что такое судьба. Тем более, с тех пор, когда, как другие, разделил ее с женщиной. Он имел шкалу ценностей, и сверялся с ней.
Но, представить не мог, что когда-то еще, может так много значить, и быть таким нужным, кому-то! И что теперь делать, не знал. Не знал, потому, что он знал себя. Разрыв - видел он, - рвет ее ткань живую. А он не хотел ей боли. "Может, есть случаи, когда невозможно без боли?" - раздумывал он. Книги и чьи-то, реальные судьбы, не спорили: "Да… А что делать?...". Но он не хотел. Боль лишь однажды прекрасна: когда человек рождается. Во всех других случаях, боль убийца.
***
- Анна Ивановна, здравствуйте. Приглашаете?
- Та заходьте, хлопцы. Щось узнали про Алексея?
- Да, Анна Ивановна. Нам надо будет говорить сегодня не торопясь, хорошо?
- Добре.
- Сын-то когда приезжает?
- Та ось телеграмма, дэсь, завтра они приезжают.
- Это Сергей, Анна Ивановна, друг мой. Вы мне вот говорили, что войну тут прошли, а друг мой сапером работает. Это знаете, человек, который мины ищет, снаряды, взрывчатку в общем. Вот мы с ним сейчас двор Ваш осмотрим. Мало ли: может, где мина осталась. Опасно.
- Та шо вы, хлопцы, яки у меня тут мины? Нияких мин тут не було, николы!
- Анна Ивановна, Вы не волнуйтесь. Мы вот этим прибором посмотрим. Мы же копать ничего не будем. Вам потом будет спокойно. Семья вон приедет, ребенок... А не мы, так другие, смотреть все равно будут. Военкомат, может быть, так Вам они гроши еще насчитают за эту услугу. На Баварии, знаете, во дворе был снаряд с той войны и взорвался. Недавно. Так что смотреть все равно у Вас будут. Не волнуйтесь, ладно. Мы вот сейчас свой прибор настроим и выйдем, пройдемся.
Цилиндрический, параллельный земле, датчик трупоискателя, блуждал на поводке-длинной ручке, собакой в траве. Рыскал вправо и влево, и замирал, возвращался назад. И снова шел в поиск. Сергей, - поводырь необычной собаки, выслушивал шорохи в парных наушниках, - "провокаторах", - как называл их сам.
Мимика, выражение глаз, отражали ход поиска наблюдающему за ним, Потемкину. "Есть? Что-то есть…" - читал он. Он видел, что было, конечно, что-то, и волновался… Но, рыскал дальше пес-трупоискатель.
"Есть, Потемкин, оно!" - в глазах и в сигналах наушников так и не прочиталось, когда обошли весь двор.
- М-м-да… - снял Сергей наушники.
- Добре… - ответил Потемкин, - Теперь вот туда, - кивнул он на фасад флигелька, - и там снова включим.
- Туда? А что там?, - Сергей осмотрел обновленный, подкрашенный ярко, фасадик, - Да не написано, видишь, там ничего!
- Но, мы включим, договорились?!
- Включим.
Войдя, вместе с Сергеем, к Анне Ивановне, понял Потемкин: она наблюдала. Глаз напряженных не отводила, руки сухонькие по-стариковски, не отрывались от подоконника.
- Ну, що у Вас, хлопцы, нема? - не сразу, несмело, спросила он, посмотрев на одного, и потом, на другого.
- Нема.
- Та, и добре…
Сергей посмотрел на Потемкина.
Она знала, что Потемкин на службе. "Что он сказал Шатунову? Сказал ли? - не знала она. - Он честный, он должен сказать. Но мог не сказать, потому, что щадил ее. Не обещал он там, где другой обещал бы с восторгом: вот, Сева - он на девятом небе был бы на месте Потемкина! Но делал Потемкин, делал для Люды то, что разум не мог обещать, а она хотела… Но, может, он сделал все?"
Казалось, он сделал все… Он еще мог быть сегодня, ведь сегодня последний день. Большего Люда просить не посмеет. Неожиданно просто пришел этот день. "Во мне нет твоего ребенка. Это значит, что ты свободен. Ты слышишь, у нас еще есть один день. Последний. Я могу его не пережить…", - она улыбнулась. Казалось теперь, что это слова не ее.
Она шла по улице. Не надо было сегодня идти, никуда. Но дома она не могла бы не ждать. Поэтому она собрала работы и пошла в издательство. Поговорить с редактором. Неконкретно, просто о том, что, кажется, что-то нашла она за несколько лет, и хотела б теперь рисовать иначе. По-новому: как-то близка она к новому стилю, почерку, или подходу к теме - надо было бы обсудить. Хотя, может быть - к черту редактору все это надо? Зачем ему эти проблемы, если Станкевич рисует и так хорошо. Но она ощущала себя на пороге чего-то нового, супергромадного, как Вселенная, но неизбежного, близкого…
Потемкину было непросто вчера: "Сейчас ничего не могу сказать тебе, Люд…
- А скажешь, потом… Еще можно!
- Да…".
Он скажет. Есть что сказать
"Потери, Люда… Их не надо бояться! Они естественны…
- Это ты мне нарисовал себя? Нас, Потемкин?
- Десять дней еще есть! Они потрясут этот мир! Ты слышишь? Я знаю! И ты - свободна! Я точно знаю!
"Свободой грозим мы друг другу, да? Получается так? - невесело улыбнулась Люда, - Сегодня десятый день. Что он значит?"
"А я же его добилась! - оглядела мир Люда, - Мир не сошелся в двух плоскостях. Меня добивался Сева, а получил Потемкин, который не добивался! Ломаю… - думала Люда, - Что-то ломаю ведь я в этом мире. А разве так можно? Простит меня мир за это?"
- Добрый день, младший сержант Левандовский! - подошел к Людмиле милиционер, - У Вас проблемы?
- Проблемы? - очнулась Люда, - Нет, я на работу иду.
- Вы улицу так неудало переходили. Вас могли сбить. Вы понимаете?
- Неудало?
- Ну да. Вы задумались, видно. Это бывает. Но, будьте внимательны.
- Да, Левандовский, я постараюсь. Спасибо. А Вы…
Левандовский не торопил ее, ведь она же о чем-то хотела спросить.
- А Вы, - она не решилась. Хотела спросить: знает ли он Потемкина? Знает, скорее всего, но имеет ли это значение?
- Извините, - сказала Люда и отошла.
Но она поняла теперь все. Сева Гриневич, он ведь хороший. Он добрый, пушистый и мягкий. Заботливость - это и есть он. А он - мужчина, ему нужна женщина, а женщине - нужен он. Почему этой женщиной Люда не может быть? Обнять мужчину, впустить его, как Потемкина, внутрь, в себя - это все естественно!
Но вот с Потемкиным Люда могла быть собой, а это бывает однажды! Поэтому весь мир, Потемкин и Сева, - должны простить Люду. А больше ей ничего в этой жизни не надо!
Младший сержант Левандовский был уже поодаль. Неуместно было бы крикнуть на расстоянии: "Девушка, все-таки, будьте поосторожней…".
Сергей снова включил прибор. Датчик прибора, тот пес цилиндрический, был среди них. В кухоньке, над бетонным полом.
Потемкин, на доли секунды отвлекся... Усталость, которая долго, как несколько лет, копилась, легла, кажется именно в этот момент, на плечи. Потом почувствовал взгляд Сергея. И встретился с ним глазами.
Взгляд говорил ему: - "Есть!"
- Сергей, - через комок, напрягающий горло, спросил он. - Ошибки бывают?
- Нет, здесь не ошибка!
- Анна Ивановна, - голосом непомерно уставшего человека, спросил Потемкин. - Скажите, где есть телефон?
Поднял взгляд вслед за этим вопросом, и понял - ответа не будет...
- Сергей, - попросил он. - Будь добр, позвони. Вызови к нам опергруппу.
Из-под руки следователя прокуратуры в бланк протокола допроса рядами укладывались строки. "Паразитический образ жизни. Постоянно надо мной издевался... Применяя физическое насилие, склонял к сожительству... Восьмого марта, когда квартирантов не было. На праздниках были они у родителей, мой сын, по пьянке продал телевизор. Он был один, на своей половине. Зашла его выругать... Он заломал мне руки, и опрокинул... Стал тыкать членом в лицо, попал в глаз, было больно... Я вырвалась и побежала к себе... Голый, он бежал следом... Я заперла дверь. Он стал ее чем-то бить. Дверь стала падать... Ледоруб - он был у меня под рукой; ничего больше не было... С крыши капало, и я им рубила лед. Хотела ударить в плечо, или руку. Он ногой угодил в ведро, поскользнулся, упал вместе с ним".
Голос ее, как во сне, звучал ровно и тихо. Бесстрастно, в строке протокольной, без мелких эмоций, отражались: вся ценность и все содержание прожитой жизни. И, может быть, - смысл оставшейся…
Голос не зазвучал впервые. он просто неслышим был раньше, внутри, он не позволял спать ночами. Блуждал в памяти, в мыслях, и камнем придавливая душу. Наверное, дай ему время, он мог и убить. А Потемкин его, как Джинна...
- Анна Ивановна, значит удар ледоруба попал в висок? - уточнял. переспрашивал следователь, - тот же, который записывал Анну Ивановну раньше.
- Ну, не в висок, а сюда вот, - показывала на себе Анна Ивановна. - В косицу. А тут он упал, тут и мучался, что было делать? Потом он затих, а потом, я смотрю - холодный... Так я поднять его и не смогла... Ножик большой у меня был, от папы остался... Вот я им... А где, что не получалось - по сухожилиям, там - молотком...
- Ножик где?
- Вот, в ящичке, и молоток тоже тут...
- Приобщите к делу. Понятые, осмотрите, пожалуйста.
Понятые осматривали и кивали, стараясь не смотреть туда, где под сдернутым со стены гобеленом покоилась голова их соседа - Алексея Жуляка, полчаса назад извлеченная из-под цементного пола.
- Вы вправе осматривать предметы самостоятельно, задавать вопросы, вносить уточнения, дополнения, - напоминал следователь.
Проявлять себя самостоятельно понятые не стали. Все было ясно, не дай бог такого... Женщине из понятых, было не по себе. Она вышла на воздух, вздыхая глубоко, смотрела невидящим взглядом в сад, как будто искала какое-то слово. И не найдя, говорила себе тихо-тихо, в треть голоса:
- Боже мой, Боже мой! Как? Уму ведь такое непостижимо!
"Постижимо! - подумал Потемкин. -Произошло, значит постижимо. И нужно, кому-то уметь постигать в этом мире подобное. Постигать для того, чтобы этого не было!".
"Это и есть как раз то, в чем я тогда ошибся, чего я не понял: человек никчемный - он хуже врага!". Мац это понял раньше Потемкина, а Жуляк - вообще не понял. Пойми это вовремя - был бы он жив. Но Потемкин исправил ошибку: последняя сцена, закрылся занавес. Угасающий свет оставляет в памяти выводы о пережитом. Ближе всех, и острее они у тех, чьи судьбы лежали в основе действа.
Близкие - жертвы никчемных людей! Только совесть и безысходность мамы, хранили жизнь сына. Но если истоптано первое и иссякло второе, смерть начинает дышать в затылок.
А она, даже если это старуха с косой, - она расторопна и непредсказуема. Что тут непостижимого?
Все это Потемкин, конечно же, мог бы сказать причитающей женщине. Но она бы не поняла его.
***
- Шатунов, - позвонил дежурный, - тебе имя Людмилы Станкевич о чем-нибудь говорит?
- Еще как говорит! Есть один у меня, сердцеед. Я его, нет чтоб унять, понимаешь, сам же, такого-сякого, ну представляешь, своей же рукой и толкаю в пропасть!
- Потемкина в пропасть? Давай-ка, майор, обойдемся без шуток. Только что, получил я сводку, Станкевич погибла. Ты слышишь меня? ДТП! Шатунов…
Сева Гриневич, не знал еще, что проиграл пари. Шел последний день лета. Завтра - сентябрь, пора, которая солнце клонит все ниже к земле. А земля, от этого становится наоборот, холоднее; воздух, в предчувствии скорых снегов, влажнеет. И струйки, сбежавшие росчерком по холодному блеску оконных стекол, покажутся каплями слез о потерянном или не сбывшемся ныне. Жаль, они всегда есть на холодном осеннем стекле…