Но я знаю правду. Она открылась мне в одну из тех ночей, когда приходит Оцепенение. Я знаю: прошлое может утянуть за собой, вниз, вниз, вниз; оно хочет, чтобы тебе казалось: в шорохе трущихся друг о друга ветвей и шёпоте ветра заключён некий код; оно хочет, чтобы тебе захотелось вновь соединить когда-то разрушенное. Не верь. Это безнадёжно. Прошлое - не что иное, как тяжкий груз. Накапливаясь в тебе, он будет тянуть вниз, как камень на шее.
Поверь мне: если ты услышишь голос прошлого, почувствуешь, как оно тянет тебя назад и проводит по твоему позвоночнику холодными, мёртвыми пальцами, лучшее, что тебе остаётся - и единственное - это бежать.
*
В дни, последовавшие за признанием Алекса, я постоянно проверяю себя на наличие симптомов Инфекции. Когда сижу на кассе в дядином магазине, то опираюсь на локоть, кладу голову на кулак так, чтобы, чуть-чуть распрямив пальцы, можно было прощупать пульс на шее и, посчитав его, убедиться, что всё в порядке. По утрам я делаю серию длинных, медленных вдохов, прислушиваясь, не шумит ли что-нибудь в лёгких. Только и знаю, что без конца мою руки. Да, я в курсе, что deliria - это не простуда, её не подхватишь, если кто-то на тебя просто чихнёт. Но всё-таки, это же инфекция! Когда я проснулась на следующий день после нашей встречи на пляже в Ист-Энд с руками и ногами тяжёлыми, как свинец, с головой пустой, как воздушный шарик, и болью в горле, которая никак не желала утихать, первой моей мыслью было, что я подхватила Заразу.
Через несколько дней мне стало лучше. Единственное, что теперь оставалось от пережитого - это то, что моё восприятие мира словно бы ослабело. Всё вокруг выглядит каким-то вылинявшим, блеклым, словно плохая цветная копия самого себя. Я солю свою еду, ещё не пробуя, словно знаю заранее, что она пресная. И каждый раз, когда тётя обращается ко мне, её голос звучит приглушённо, словно громкость в радиоприёмнике прикрутили. Но я прочитала всю Книгу Тссс от корки до корки, выучила наизусть все симптомы deliria и пришла к выводу, что ничего подобного у меня не наблюдается, а значит, со мной всё в порядке.
Однако я по-прежнему принимаю все меры предосторожности, полная решимости не допустить ни одного неверного шага, доказать себе самой, что я не такая, как моя мать, что происшествие с Алексом - лишь ошибка, ужасная, ужасная случайность. Я полностью осознаю, насколько близка была к пропасти. Даже думать не хочу, что произошло бы, если бы кто-нибудь разнюхал правду об Алексе, если бы кто-нибудь увидел, как мы с ним вместе стояли, дрожа, в воде, как разговаривали, смеялись, касались друг друга. От одной мысли об этом мне становится дурно. Я вынуждена настоятельно повторять себе, что до моей Процедуры осталось меньше двух месяцев. Всё, что мне нужно - это сидеть тише воды ниже травы и просто постараться как-то прожить оставшиеся семь недель. А тогда всё будет замечательно.
Домой я теперь прихожу задолго до запретного часа. Добровольно вызываюсь работать больше в магазине и даже не заикаюсь о своей обычной зарплате - восьми долларах в час. Ханна мне не звонит. Я тоже ей не звоню. Помогаю тёте готовить обед, убираю со стола и мою посуду без напоминаний. Грейси ходит в летнюю школу - она только в первом классе, а они уже говорят, что надо бы оставить её на второй год - и каждый вечер я беру её на колени, помогаю сделать домашнее задание, шепчу ей на ушко, прося её начать разговаривать, сосредоточиться, слушать; улещиваю и умасливаю, чтобы она написала хотя бы половину того, что задано. Через неделю после происшествия на пляже тётя перестаёт бросать на меня подозрительные взгляды, прекращает допросы о том, где я была, и с моих плеч падает ещё одна гора: она снова мне доверяет. Ох, как нелегко было объяснить ей, с какой это радости мы с Софией Хеннерсон затеяли заплыв в океан - да ещё и в одежде - сразу после большого семейного обеда. Ещё труднее было объяснить, почему я пришла домой бледная и дрожащая. Ясно, что тётя не купилась на моё враньё. Но через некоторое время она забывает о своих подозрениях и уже не смотрит на меня так, будто я дикое животное - того и гляди вырвусь из клетки и начну кидаться на всех подряд.
Время бежит вперёд. Проходят дни, летят минуты, секунды тикают, словно падают установленные в ряд кости домино.
С каждым днём жара набирает силу. Она течёт по улицам Портленда, напитывается ядом у мусорных контейнеров при лабораториях. Город воняет, словно гигантская подмышка. Стены исходят влагой, автобусы кашляют и дёргаются, и каждый день толпы народа собираются перед входом в здание муниципалитета, с наслаждением подставляя лица волне холодного воздуха, вырывающейся из автоматических дверей, когда входит-выходит какой-нибудь служащий или регулятор.
Мне приходится прекратить пробежки. Последний раз, когда я совершаю полный круг, обнаруживается, что ноги сами несут меня в Монумент-сквер, к Губернатору. Солнце в вышине затуманено белой дымкой, окружающие площадь здания чёткими зубцами вырисовываются на фоне неба. К тому времени, как я добираюсь до статуи, я уже на полном издыхании, и голова крýгом, как волчок. Когда я хватаюсь за начальственную руку и взмываю на пьедестал, металл под пальцами обжигающе горяч, а окружающий мир раскачивается, словно на безумных качелях, оставляя в глазах световые зигзаги. Я смутно сознаю, что надо бы убраться с открытого солнца, прочь от жары, но в мозгах у меня тоже туман, и вот, пожалуйста - я уже засовываю палец в дырку в губернаторском кулаке. Не знаю, чего мне там надо. Алекс ведь сказал, что записка, которую он оставил для меня несколько месяцев назад, наверняка уже превратилась в клочья. Пальцы становятся липкими, на большом и указательном нитями повисает расплавившаяся жевательная резинка, но я всё щупаю и щупаю. И вот... прохладный, хрустящий квадратик - записка.
Я в полубреду, когда разворачиваю её, да и от него ли она? Руки начинают дрожать, и я читаю:
"Лина,
мне так жаль. Пожалуйста, прости меня.
Алекс"
*
Путь домой я не помню. Позже тётя находит меня в прихожей в полуобморочном состоянии, что-то бормочущей себе под нос. Ей ничего не остаётся, как сунуть меня в ледяную ванну. Когда я наконец прихожу в себя, то нигде не могу найти той записки, должно быть, где-то обронила. Чувствую облегчение, смешанное с разочарованием. Вечером мы узнаём, что метеобюро зарегистрировало в этот день температуру в 102 градуса - пока что самую высокую за нынешнее лето.
Тётя запрещает мне бегать, пока не спадёт жара. А я и не возражаю. Не доверяю себе - ноги могут невзначай занести меня куда не надо: к Губернатору, или на Ист-Энд Бич, или к лабораториям.
Становится известна новая дата моей Аттестации, и я все вечера провожу у зеркала, репетируя свои ответы. Тётушка настаивает на том, чтобы опять сопровождать меня в лаборатории. Но в этот раз я не вижу там Ханны. И никого из знакомых не вижу. Даже четверо аттестаторов - все другие люди; перед глазами проходят расплывчатые овалы их лиц, различающихся только цветом - коричневые или розовые, двумерные, словно на картине. В этот раз я не волнуюсь. Я вообще ничего не чувствую.
На все вопросы отвечаю то, чего от меня ожидают. Когда спрашивают, какой цвет нравится мне больше всех, на исчезающе краткий миг в голове мелькает образ неба цвета начищенного серебра, и я слышу шёпот, еле слышный, прямо мне в ухо: "Серый..."
И я говорю:
- Синий.
Все улыбаются.
И я говорю:
- Мне бы хотелось изучать психологию и социальные отношения.
И я говорю:
- Мне нравится слушать музыку, но не очень громкую.
И я говорю:
- Счастье - это всеобщая безопасность.
Улыбки, улыбки, улыбки, полная комната зубов.
Перед тем, как покинуть лабораторию, мне кажется, я вижу краем глаза какое-то неясное движение. Быстро вскидываю взгляд на обзорную галерею.
Конечно, она пуста.
Через три дня мы получаем результаты моих выпускных экзаменов - с ними всё в порядке - и мой финальный балл. Восемь. Тётя обнимает меня - впервые за много-много лет. Дядя неловко похлопывает по плечу и даёт за обедом самый большой кусок цыплёнка. Даже Дженни, кажется, впечатлили мои успехи. Грейси стукается макушкой о мою ногу - один, два, три раза, я прошу её перестать так активно изливать на меня свои чувства и отхожу в сторонку. Знаю - она огорчена. Я скоро покину её.
Но такова жизнь, и чем скорее Грейси привыкнет к мысли о расставании, тем лучше.
Я получаю также свой "Список рекомендованных партнёров", на котором значатся четыре имени и всякая статистика - возраст, баллы, интересы, рекомендованная карьера, перспективы на заработную плату и прочее. Всё это аккуратно напечатано на белом листе бумаги с гербом города Портленда наверху. Слава богу, имени Эндрю Маркуса на нём нет. Я узнаю только одно имя - Крис МакДоннелл. У него ярко-рыжие волосы и зубы торчат вперёд, как у кролика. Я знаю его, потому что как-то раз в прошлом году, когда мы с Грейс играли на улице, он начал выкрикивать: "Гляньте, у обеих чего-то не хватает: у одной - винтиков, а у другой - родителей!" Не задумываясь, что делаю, я подобрала с земли камень, развернулась и засветила ему прямо в висок. На секунду его зрачки сошлись и разошлись. Он поднял руку к голове, а когда отнял её, на пальцах темнела кровь. Несколько дней после этого я опасалась на улицу нос высунуть, боялась, что меня арестуют и упрячут в Склепы. Мистер МакДоннелл был владельцем собственной инженерной фирмы и по совместительству - добровольным регулятором. Я была убеждена, что проделка с его сыном мне даром не пройдёт.
Крис МакДоннелл. Финнеас Джонстон. Эдвард Вунг. Брайан Шарфф. Я так долго сижу, уставившись на эти имена, что буквы начинают валять дурака и сами собой переставляться в какие-то бессмысленные слова, наподобие тех, что лепечут маленькие дети: Крисонел - Джосефин - Эдувон - Шарфобрат...
В середине июля, когда до моей Процедуры остаётся лишь семь недель, пора сделать выбор. Я размещаю имена претендентов на мою руку в случайном порядке и, не задумываясь, проставляю номера: Финнеас Джонстон (1), Крис МакДоннелл (2), Брайан Шарфф (3), Эдвард Вунг (4). Ребята тоже проставят свои баллы, а аттестаторы постараются свести всё к общему знаменателю и выдать наилучший результат.
Ещё через пару дней получаю официальное уведомление: я проведу остаток своих дней с Брайаном Шарффом, чьими любимыми занятиями являются "смотреть новости" и "играть в виртуальный бейсбол", который планирует войти в гильдию электриков и "зарплата которого однажды может достигнуть 45 000 долларов", чего должно хватить на содержание двух-трёх детей". Я буду обручена с ним перед тем, как поступлю на учёбу в Портлендский Региональный колледж этой осенью. Когда я его окончу, мы поженимся.
По ночам я сплю без сновидений. А дни провожу в тумане.
Глава 12
В годы, предшествующие разработке Исцеления, Болезнь получила такое широчайшее распространение, что случаи, когда молодой человек достигал совершеннолетия, не переболев в более или менее тяжёлой форме amor deliria nervosa, стали чрезвычайно редки (см. "Статистика, Дограничная Эра")...
Многие историки спорят о том, не было ли общество до введения обязательного Исцеления, с его раздробленностью, хаосом и нестабильностью своеобразным отражением Болезни самой по себе... Почти половина браков заканчивалась разводом... Объём потребления наркотиков вырос до небывалых высот, то же самое можно сказать и о количестве смертей, обусловленных неумеренным потреблением алкоголя.
Люди впали в такое отчаяние и до того жаждали избавления от Болезни, что повсеместное распространение получили самодеятельные эксперименты с различными лекарственными средствами, которые и сами по себе были весьма опасны. Так, из обычных средств для лечения простуды извлекали составляющие и делали микстуры, обладающие чрезвычайно высокой степенью привыкаемости, а зачастую и просто смертельные (см. "Народная медицина на протяжении веков").
Честь открытия Процедуры приписывают Кормаку Т. Холмсу, неврологу, члену первоначального Консорциума Новых Учёных и одному из первых апостолов Новой Религии - учения о Священном Триединстве Бога, Науки и Порядка. Через несколько лет после своей смерти Холмс был канонизирован, и его тело сохраняется и доступно для обозрения в Монументе Всех Святых в Вашингтоне, Округ Колумбия. (см. фото на стр. 210-212)
- Из книги Э. Д. Томпсона "До границ", Краткий курс истории Соединённых Штатов Америки, стр. 121
Одним жарким вечером ближе к концу июля я иду домой из "Стоп-н-Сейв", когда вдруг слышу, как кто-то окликает меня по имени. Поднимаю голову, оглядываюсь и вижу Ханну - она бежит ко мне.
- Ты что это? - приблизившись, говорит она, и слегка задыхается. - Старых друзей не признаёшь, да?
Удивительно, но в её голосе звучит неподдельная боль.
- Я тебя не заметила, - говорю я, и это правда. Я ужасно устала. Сегодня мы производили учёт товаров, а это такая морока: полки разгрузить, потом загрузить, все эти ящики и коробки с памперсами, консервами, тюки с рулонами бумажных полотенец, всё посчитать, пересчитать и пере-пересчитать... Руки ноют, в глазах, когда я их закрываю, маячат штрихкоды. Я так устала, что даже нет сил устыдиться своей измазанной майки с эмблемой "Стоп-н-Сейв", которая к тому же велика мне размеров на десять.
Ханна смотрит в сторону, покусывая губу. Мы не виделись и не разговаривали с той памятной ночной вечеринки, и теперь я отчаянно ищу, что сказать, так чтобы это вышло обыденно и непринуждённо. Неужели когда-то она была моей лучшей подругой, мы проводили вместе день за днём и всегда находили темы для разговора? Неужели когда-то мы так много смеялись, что я возвращалась от неё домой с саднящим горлом? Невероятно! А теперь между нами словно стеклянная стена - невидимая, но непреодолимая.
Наконец я нахожу, что сказать:
- А я получила список своих партнёров... - и в это же самое время Ханна выпаливает:
- Почему ты мне не перезвонила?
Мы обе с размаху останавливаемся и снова начинаем одновременно. Я говорю:
- Ты звонила?
А Ханна:
- Ты уже кого-то выбрала?
- Говори ты первая! - прошу я.
Ханна, фактически, чувствует себя не в своей тарелке. Она смотрит в небо, потом на чьего-то малыша - тот стоит на другой стороне улицы в мешковатом купальнике, - потом на двух парней, что-то загружающих в машину немного дальше по улице, словом, на всех, кроме меня. Наконец, она говорит:
- Я вообще-то оставила тебе три сообщения.
- Я ничего не получала, - быстро реагирую я, и моё сердце начинает биться учащённо. Несколько недель подряд я была страшно зла на то, что от Ханны нет ни слуху ни духу - зла и несказанно обижена. Но при этом говорила себе: так, пожалуй, даже лучше. Я говорила себе, что Ханна переменилась и что ей теперь, наверно, вообще не о чем со мной разговаривать.
Ханна смотрит на меня так, будто сомневается в том, что я говорю правду.
- Кэрол не сказала тебе, что я звонила?
- Нет! Честное слово, нет. Я и понятия не имела!..
От облегчения я разражаюсь смехом. В это мгновение до меня доходит, как я в действительности соскучилась по Ханне. Даже когда она злится на меня, она - единственный человек, которому есть до меня дело не по обязанности, не из долга перед членами семьи и чувства гражданской ответственности и прочей ерунды, о которой вещает Книга Тссс. Она выбрала меня сама. Тогда как остальные - Кэрол, кузины, другие девочки в школе св. Анны, даже Рейчел - проводят со мной время, потому что так требует долг.
Однако Ханна не смеётся, и хотя она произносит: "Ладно, забудь, не велика беда", - она всё же она хмурится.
- Слушай, Ханна...
Но она прерывает меня:
- Я же сказала - не велика беда.
Она обхватывает себя руками и пожимает плечами. Не знаю, поверила ли она мне, но что многое сейчас действительно стало по-другому - факт. Счастливого воссоединения старых друзей не получится.
- Значит, у тебя теперь есть пара? - спрашивает Ханна.
Её голос вежлив и слегка формален, так что я отвечаю в том же тоне:
- Брайан Шарфф. Я согласилась. А ты?
Она кивает. В уголке рта у неё еле различимо подрагивает мускул.
- Фред Харгроув.
- Харгроув? Однофамилец мэра?
- Это его сын, - кивает Ханна, глядя в сторону.
- Вау. Поздравляю! - Вот это да! Не могу скрыть - впечатляющая новость. Должно быть, Ханна их всех сразила наповал на Аттестации. Чего, впрочем, и следовало ожидать.
- Да, уж удача так удача, - говорит она без всякого выражения. Непонятно - это у неё сарказм такой, что ли? Ведь действительно - потрясающая удача, неважно - сознаёт Ханна это или нет.
Ну вот. Несмотря на то, что мы обе стоим рядом на озарённом солнцем тротуаре, мы всё равно что в ста тысячах миль друг от друга.
"Коль стартуете по-разному, то и финишируете по-разному" - старая пословица, которую вечно долдонит Кэрол. До нынешнего момента я, в сущности, не понимала её смысла.
Наверно, поэтому Кэрол не сказала мне, что Ханна звонила. Целых три звонка - слишком много чтобы забыть! К тому же Кэрол весьма аккуратна в таких случаях. Может, она просто хотела ускорить неизбежное, ведь всё равно скоро мы с Ханной перестанем быть друзьями, так зачем поступать, как сердобольный хозяин, отрубающий собаке хвост по кусочку? Тётя знает: после Процедуры, когда всё, что нас связывало в прошлом, ослабит свою хватку, когда воспоминания о былом уже не будут задевать глубин души - у нас с Ханной не останется больше ничего общего. Наверно, Кэрол по-своему пыталась защитить меня.
Так что не имеет смысла выяснять с нею отношения. Она и запираться не станет, просто окинет меня бесстрастным взглядом и выдаст какую-нибудь пословицу из Книги Тссс, типа: "Чувства не вечны" или "Время дано человеку вне его воли, но важно то, как человек использует отведённое ему время".
- Ты идёшь домой? - Ханна по-прежнему обращается ко мне как к посторонней.
- Да, - говорю и показываю на свою майку: - Думаю, надо поскорее спрятаться, прежде чем я ослеплю кого-нибудь этим великолепием.
На лице Ханны показывается улыбка.
- Я тебя провожу.
Вот это да.
Некоторое время мы шагаем молча. До моего дома недалеко, и я опасаюсь, что мы так и пройдём всю дорогу без единого слова. Я ещё никогда не видела Ханну такой молчаливой, и это действует мне на нервы.
- А ты откуда идёшь? - спрашиваю я, лишь бы хоть что-то сказать.
Ханна вздрагивает, словно я пробудила её ото сна.
- С пляжа Ист-Энд, - отвечает она. - Усиленно загораю.
Она прижимает свою руку к моей. М-да, контраст впечатляющий. У меня руки бледные, ну разве что веснушек чуть больше, чем зимой. Ханна теперь улыбается по-настоящему, как прежде:
- А ты что же?
- Э-э... нет. Я ещё мало ходила на пляж. - И почему я всегда так быстро краснею?
К счастью, Ханна не замечает. А если и замечает, то ничем этого не показывает.
- Да, знаю. Я ждала, что ты придёшь.
- Ты меня ждала? - бросаю на неё взгляд искоса.
Она закатывает глаза. Ну вот, наконец-то прежняя Ханна. Как я рада!