- Ну, не прямо так чтобы, просто была там несколько раз. А тебя так и не увидела.
- Я много работаю, - мямлю я и мысленно заканчиваю: "...чтобы некогда было даже подумать об Ист-Энде".
- Бегаешь?
- Нет, слишком жарко.
- Да, я тоже. Решила дать себе отдых до осени. - Мы ещё немного идём в молчании, потом Ханна склоняет голову набок и щурится на меня: - Ну, а что ещё?
Её вопрос застаёт меня врасплох:
- В каком смысле "что ещё"?
- Да в прямом. Что ещё? Слушай, Лина, это же наше последнее лето, забыла? Последнее лето, когда никаких обязанностей, ответственностей и прочей дряни. Так чем ещё ты занималась? Бывала где-нибудь?
- Я... ничем... Ничем особенным не занималась... - В этом-то и вся суть - делать как можно меньше и держаться подальше от неприятностей. Но почему мне тогда так грустно? Лето стремительно уходит, такое впечатление, что оно сократилось до одного мгновения, а у меня не было даже возможности как следует насладиться им. Август на носу. Ещё недель пять такой великолепной погоды - и задует пронизывающий ночной ветер, а края листьев окрасятся золотом. - А как насчёт тебя? - спрашиваю я. - Весело проводишь время?
- Ничего особенного, - пожимает плечами Ханна. - Говорю же - много ходила на пляж. Ещё сидела с детьми Фаррелов.
- Да что ты? - Я морщу нос. Ханна не большая любительница детей. Утверждает, что они вечно какие-то чумазые и липкие, как леденцы, слишком долго провалявшиеся в кармане.
Она строит гримаску:
- Да уж пришлось. Мои родители решили, что мне необходимо "усовершенствовать свои практические навыки в ведении домашнего хозяйства", тоже мне, придумали ещё чушь. Ты знаешь, они, фактически, заставляют меня составлять бюджет! Говорят, если я распишу по пунктам, как распределить шестьдесят долларов на целую неделю, то это научит меня платить по счетам, вести себя ответственно и прочее в том же духе.
- Зачем? Ведь тебе вряд ли придётся когда-нибудь беспокоиться о бюджете. - В моём голосе против воли звучит горечь. У нас разное будущее, и оно стоит между нами стеной.
И снова мы идём и молчим. Ханна смотрит в сторону, чуть щурясь на солнце. Может, мне грустно только оттого, что лето уходит так быстро? Но воспоминания наплывают, образы сменяются моей голове быстрой чередой, словно игральные карты в руках фокусника. Вот Ханна распахивает дверь туалетной кабинки в тот первый памятный день во втором классе, складывает руки на груди и выпаливает: "Это ты из-за мамы?" Вот мы с ней не спим за полночь в один из тех нечастых моментов, когда нам разрешали переночевать вместе - хихикаем и представляем себе завлекательных и совершенно недостижимых для нас людей в качестве своих спутников жизни, например, президента Соединённых Штатов или каких-нибудь звёзд экрана. Вот мы бежим бок о бок; ноги синхронно ударяются об асфальт, словно бьётся одно большое сердце - одно на двоих. Вот плещемся на мелководье у берега, вот покупаем большие рожки с мороженым - в каждом по три шарика, и спорим по дороге домой, какой из них вкуснее - ванильный или шоколадный...
Лучшие подруги в течение более чем десяти лет, и к чему мы пришли? Чем всё это закончится? Сверкающим лезвием скальпеля да пронизывающим мозг лучом лазера. Вся история нашей дружбы, вся её важность и значимость будут отсечены и улетят прочь, как сорвавшийся с привязи воздушный шарик. Через пару лет... да нет, уже через пару месяцев я и Ханна, встретившись на улице, всего лишь кивнём друг другу и разойдёмся - чужие люди, разные миры, две звезды, вращающиеся по своим орбитам, между которыми - тысячи и тысячи миль холодного пространства.
Сегрегация у нас не там, где надо. Надо, чтобы она охраняла нас от тех людей, которые в конце концов оставят нас, от тех, кто исчезнет или забудет о нашем существовании.
Наверно, у Ханны тоже ностальгическое настроение, потому что она вдруг произносит:
- А помнишь, какие планы у нас были на это лето? Чтó мы с тобой собирались, наконец, провернуть?
Я подхватываю:
- Вломиться в бассейн в Спенсер Преп...
- …и плавать там в одних трусах! - заканчивает Ханна.
Я улыбаюсь.
- Перебраться через ограду вокруг фермы Черрихилл...
- ...и нажраться кленового сиропа прямо из бочки!
- Пробежать всё расстояние от Холма до старого аэропорта!
- Проехать на велосипедах до самой Скалы Самоубийц!
- Найти верёвку, про которую говорила Сара Миллер, ту, на которой можно раскачаться и перепрыгнуть Фор-ривер!
- Пробраться в кинотеатр и просмотреть четыре сеанса подряд!
- Одолеть "Отраду Великана" из магазина Мэй! - Я теперь улыбаюсь от души, Ханна тоже. Тараторю, подражая рекламе: - "Наше фирменное, гигантское мороженое - только для подлинных Гаргантюа! Тринадцать шариков, взбитые сливки, горячая помадка..."
Ханна подхватывает:
- "...и любые присыпки и начинки, на радость вашим маленьким великанам!"
Хохочем обе. Мы читали эту вывеску, наверно, тысячу раз и собирались осуществить вторую атаку на "Отраду Великана" с самого четвёртого класса: тогда мы сделали первую попытку. У Ханны был день рождения, и она настояла, чтобы мы отправились к Мэй. Остаток вечера мы провели, катаясь по полу в ванной. А ведь осилили только семь шариков из тринадцати!
Вот мы уже и на моей улице. Посередине мостовой детишки играют в футбол, правда, вместо мяча у них консервная банка. Они орут, бегают, загорелые тела блестят от пота. Среди них я вижу Дженни. Какая-то девчушка пытается отпихнуть её со своего пути, но не на такую напала - Дженни толкает её так, что та падает на землю и начинает реветь. Никто не появляется из окружающих домов, хотя крик малышки уже перешёл в пронзительный визг, по силе превосходящий пожарную сирену. Только в одном окне подрагивает занавеска - вот и всё, больше никто не реагирует, улица тиха и недвижна.
Я в отчаянии пытаюсь удержаться на волне хорошего настроения, возродить дружбу с Ханной, хотя бы и только на один месяц.
- Слушай, Ханна... - говорю я с таким трудом, будто пропихиваю слова сквозь огромный, застрявший в глотке ком. Нервничаю почти так же, как перед Аттестацией. - В парке сегодня "Дефективный детектив" с Майклом Уинном. Мы могли бы пойти, если хочешь.
Киносериал "Дефективный детектив" мы с Ханной обожаем с детства. Он о знаменитом сыщике и его собаке. Сыщик вообще-то ничего не смыслит в расследовании преступлений, и все криминальные загадки на самом деле разгадывает его четвероногий партнёр. Ведущую роль переиграло множество актёров, но больше всего нам нравился Майкл Уинн. Ещё малявками мы мечтали о том, как было бы здорово получить его в спутники жизни.
- Сегодня вечером? - Улыбка Ханны меркнет, а у меня падает сердце. "Дура, вот дура, - твержу себе. - Ну и ладно, не имеет значения".
- Но если не можешь, то это ничего. Всё нормально. Просто пришло вот в голову... - быстро говорю я, глядя в сторону, чтобы она не заметила моего разочарования.
- Нет... То есть, я бы с удовольствием, но... - Ханна с шумом втягивает в себя воздух. Ох, как мне это всё не по душе! Почему нам обеим так неловко? - Я собиралась на вечеринку... - она быстро добавляет: - ну, ты знаешь, как тогда... С Анжеликой Марстон.
У меня начинает сосать под ложечкой. Удивительно, как можно ранить словом, просто насмерть. "От слов нет вреда, лишь бы палкой не били" - это такая чушь!
- С каких это пор вы с Анжеликой Марстон стали подружками?
Опять-таки, в моих словах против воли полно горечи, я похожа на плаксивую младшую сестру, которую большие девочки не допускают в свои игры. Я закусываю губу и отворачиваюсь, в ярости на самоё себя.
- Вообще-то она не такая уж плохая, - мягко возражает Ханна.
Слышу по голосу - она меня жалеет. Это хуже всего. Уж лучше бы мы накричали друг на друга, как тогда, у неё дома! Всё лучше, чем этот осторожный тон и то, как мы старательно избегаем задеть чувства друг друга.
- Она вовсе не зануда, просто стеснительная очень, - добавляет Ханна.
Анжелика Марстон в прошлом году была в юниор-классе. Ханна всегда смеялась над ней за то, как она носит школьную форму - всегда безукоризненно отглаженную и без малейшего пятнышка, воротничок на рубашке лежит симметрично, юбка в точности до середины колена. Ханна утверждала, что Анжелика Марстон ходит, словно кол проглотила, потому что её папаша - большая шишка, учёный при лабораториях. И она действительно так ходила - осторожно и прямо, словно страдала хроническим запором.
- Мы же вроде как терпеть её не могли, - вырывается у меня. Похоже, что слова забыли спросить разрешения у мозгов, прежде чем выскочить изо рта.
- Я - нет, - говорит Ханна таким тоном, будто пытается объяснить бином Ньютона трёхлетке. - Я просто не знала её. Мне всегда казалось, что она злюка, понимаешь? Из-за одежды и всего такого. На самом деле у неё такие родители - суперстрогие, прямо дышать не дают. - Ханна встряхивает головой. - Но она вовсе не такая. Она... другая.
Это слово эхом отзывается у меня в голове: "другая". На мгновение мне рисуется картина: Ханна с Анжеликой, взявшись за руки, стараясь сохранять серьёзность, пробираются по улицам после наступления комендантского часа; Анжелика - такая же бесстрашная, красивая и весёлая, как и Ханна. Выключаю свой мысленный телевизор.
Мальчишка-футболист изо всех сил пинает консервную банку, та проносится между двумя серыми мусорными урнами, изображающими ворота. Одна половина ребятни прыгает от восторга, потрясая кулачками, другая, та, в которой Дженни, размахивает руками и вопит что-то про офсайд. Впервые за всё время ко мне приходит мысль, какой жалкой, должно быть, представляется моя улица Ханне: дома жмутся друг к дружке, у половины из них не хватает стёкол в окнах, веранды просели, словно старые, продавленные матрасы... Такой контраст с тихими, чистыми улицами Вест-Энда, с неслышными сверкающими автомобилями, блестящими воротами и зелёными живыми изгородями.
- Пойдём с нами сегодня, - тихо полуспрашивает Ханна.
Меня накрывает волна ненависти. Ненависти к собственной жизни, её узости, недостатку свободного пространства; ненависти к Анжелике Марстон с её таинственной улыбкой и богатенькими родителями; ненависти к Ханне за её глупость, беспечность и упрямство, а прежде всего за то, что она бросила меня, когда я ещё не готова расстаться с ней. А под всеми этими наслоениями, в самой глубине, лежит ещё кое-что: похожее на раскалённый клинок осознание несчастья, я даже не знаю, как это назвать, но оно жжёт меня больше всего.
- Спасибо за приглашение, - говорю я, даже не стараясь скрыть сарказма. - Просто отпад. А мальчики там тоже будут?
То ли Ханна не замечает моего тона - что весьма сомнительно, - то ли она сознательно не обращает на него внимания.
- Ради этого-то всё и затевается, - говорит она бесстрастно. - Ну, и ради музыки, само собой.
- Музыка? - Не могу скрыть своего интереса. - Как в прошлый раз?
Лицо Ханны светлеет:
- Да. То есть, нет. Другая группа. Но про них говорят, что они - обалденные ребята, лучше, чем в прошлый раз. - Она на секунду замолкает, затем повторяет: - Пойдём с нами.
Несмотря ни на что, я колеблюсь. После вечеринки в "Поющем ручье" мотивы, услышанные там, преследовали меня повсюду: я слышала их в пении ветра, в грохоте океана и постанывании стен нашего дома. Иногда я просыпалась по ночам, вся в поту, с бьющимся сердцем, а в ушах звенели звуки... Но когда я пыталась сознательно припомнить мелодии, или хотя бы отдельные сочетания звуков, или хотя бы аккорды - это мне не удавалось.
Ханна с надеждой смотрит на меня, ожидая моего ответа. На секунду становится совестно перед ней. Мне хочется доставить ей радость, как я это делала всегда, и увидеть, как она вскинет кулаки и крикнет: "Класс!" и одарит меня своей знаменитой волшебной улыбкой. Но тут я вспоминаю, что у неё теперь лучшая подруга - Анжелика Марстон, и что-то перекрывает мне глотку. Сознание того, что сейчас она разочаруется, приносит мне какое-то тупое удовлетворение.
- Думаю, в другой раз, - говорю я. - Но спасибо за приглашение.
Ханна пожимает плечами. Ясно видно, что она пытается изобразить, будто мой отказ её не задевает.
- На случай, если ты передумаешь... - Она пытается улыбнуться, и ей это удаётся, но только на одну секунду. - Ты знаешь, где меня найти: улица Тенистая 42, Диринг Хайлендс.
Диринг Хайлендс. Ну конечно. Это покинутый микрорайон на стыке полуострова и материка. Лет десять назад правительство штата обнаружило там очаг симпатизёров и - если верить слухам - даже нескольких Изгоев, они жили в одной из тамошних обширных вилл. Последовал громкий скандал, повлекший за собой масштабную операцию зачистки длиной в целый год. Когда всё было кончено, сорок два человека отправили на казнь, а сотню бросили в Склепы. После этого Диринг Хайлендс превратился в город-призрак: всеми позабытый, заброшенный и проклятый.
- Да, хорошо. А ты знаешь, где найти меня. - Я машу рукой вдоль улицы.
- Ага.
Ханна вперяет глаза в собственные туфли, переминается с ноги на ногу. Больше нам нечего сказать друг другу, но я не могу вот просто так повернуться и уйти. У меня ужасное чувство, что это моя последняя встреча с Ханной до Процедуры. Меня охватывает страх, и я бы с удовольствием отмотала бы время обратно и стёрла из разговора все вырвавшиеся у меня саркастические и злобные слова. Я бы поведала ей, как тоскую по нашей былой дружбе, как хочу, чтобы мы снова стали заветными подругами...
Но в тот момент, когда я уже готова выпалить всё это, она машет рукой и произносит:
- О-кей. Ну, до встречи.
Момент упущен, а с ним и возможность что-то изменить.
- О-кей. До встречи.
Ханна уходит. Первым моим порывом было проводить её глазами - мне хочется запомнить её походку, впечатать в свой мозг образ моей подруги, такой, какая она сейчас. Но когда я вижу её удаляющуюся фигуру, то ярко освещаемую солнцем, то ныряющую в тень, у меня в голове возникает другой образ - он выходит из мрака и готов уйти во мрак, сорвавшись с высоты обрыва, и эти два образа сливаются друг с другом, и я не знаю, кто есть кто. Мир вокруг затуманивается, в горле начинает саднить... Я поворачиваюсь и быстро шагаю к дому.
- Лина! - кричит она как раз в тот момент, когда я подхожу к калитке.
Моё сердце резко ухает вниз, я разворачиваюсь в надежде, что, может быть, она возьмёт на себя отвагу произнести эти слова: "Я скучаю по тебе. Давай опять станем лучшими подругами".
Даже с расстояния в пятьдесят футов я вижу, что Ханна колеблется. Затем она резко бросает руку вниз и говорит: "А, ладно, забудь". Поворачивается и уходит - быстро, решительно, не помахав на прощание.
Ханна заворачивает за угол, и больше я её не вижу.
А чего другого следовало ожидать?
Как бы то ни было, в этом-то и суть: обратной дороги нет.
Глава 13
В годы, когда Исцеление подвергалось доработкам и улучшениям, оно предлагалось только на добровольной основе, в качестве эксперимента - уж больно велик был связанный с ним риск: один из ста пациентов в результате процедуры страдал от необратимых изменений в мозгу.
Однако несмотря на риск, люди осаждали больницы, требуя исцеления; они разбивали перед лабораториями палаточные лагеря и записывались в очередь на процедуру.
Эти годы вошли в историю под названием "Годы Чудес" - из-за количества спасённых жизней и душ, вырванных из лап Болезни.
А те немногие, что умерли на операционном столе, не напрасно положили свои жизни на алтарь науки; они обрели вечную славу и нет нужды оплакивать их...
- Из раздела "Годы чудес: история Исцеления" книги Э. Д. Томпсона "Краткий курс истории Соединённых Штатов Америки", стр. 87
В доме жарче обычного: меня встречает тяжёлая, влажная стена горячего воздуха. Наверно, Кэрол готовит обед. Пахнет жареным мясом и специями; в смеси с обычными летними запахами пота и плесени аромат сбивает с ног. В последние несколько недель мы обедаем снаружи, на веранде: истекающий водой салат с макаронами, холодные закуски и сэндвичи из дядиного магазина.
Кэрол выглядывает из кухни, когда я прохожу мимо по коридору. Она раскраснелась, лицо блестит от пота. Под мышками, на голубой блузке, тоже большие тёмные пятна.
- Шевелись, переоденься, - говорит она. - Рейчел с Дэвидом придут с минуты на минуту.
Я совершенно забыла, что сестра с мужем придут на обед. Обычно я вижусь с Рейчел раза четыре, самое большее пять в год. Когда я была помладше, особенно в первое время после того, как сестра выехала из тётушкиного дома, я завела привычку считать дни до её прихода. Думаю, я тогда не совсем понимала, что такое Процедура, и что она значила для неё... для меня... для всех нас. Я знала лишь, что таким образом Рейчел спасли от Томаса и от Болезни, но на этом мои знания кончались. Да если бы и знала больше - что бы это изменило? Мне казалось, что когда она придёт, всё снова станет как раньше, и мы натянем носки, чтобы устроить танцы, или она посадит меня к себе на колени и начнёт заплетать мои волосы в косички, рассказывая одну из своих историй о тридевятом царстве и о колдуньях, умеющих превращаться в разных зверей.
Но она, войдя в дверь, лишь провела рукой по моей голове, и вежливо похлопала, когда Кэрол заставила меня продекламировать ей таблицу умножения.
- Она теперь взрослая, - так Кэрол ответила на мой вопрос, почему Рейчел больше не хочет играть со мной. - Однажды ты тоже вырастешь, тогда поймёшь.
После этого я перестала обращать внимание на появляющуюся время от времени заметку на кухонном календаре: "Придёт Р."
За обедом главная тема беседы - Брайан Шарфф. Муж Рейчел, Дэвид, работает с другом двоюродного брата Брайана, что автоматически делает Дэвида экспертом в семейных делах Шарффов. Другая тема - Региональный колледж Портленда, где я осенью начинаю учёбу. Впервые в своей жизни я окажусь в одном классе с представителями противоположного пола, но Рейчел успокаивает: волноваться не о чем.
- Ты даже не заметишь, - говорит она. - Будешь слишком занята работой и учёбой.
- К тому же, там будут надзиратели, - добавляет тётя Кэрол. - Да и у всех студентов вправлены мозги.
Это код для: "Все студенты исцелены".
Я думаю об Алексе, и мне чудом удаётся не сболтнуть: "Не все".
Обед затягивается далеко за девять - времени наступления запретного часа. Когда мы с тётей убираем со стола, уже почти одиннадцать, а Рейчел с мужем и не собираются уходить. Вот, точно, ещё одно, чего я жду с нетерпением: через тридцать шесть дней я могу навсегда забыть о комендантском часе для Неисцелённых.