Я набираю скорость и в темпе мчусь по улицам, ведь теперь мне не надо заботиться о том, чтобы оставаться в тени или двигаться беззвучно. Диринг Хайлендс довольно велик и представляет собой целый лабиринт запутанных улиц, удивительно похожих друг на друга, а дома, возвышающиеся по их сторонам, напоминают постоянно перемещающиеся во мраке корабли. Лужайки совсем одичали, деревья тоже уже давно никто не обрезал, они тянут к небу свои жадные ветви и бросают причудливые тени на залитые лунным светом мостовые. На Сиреневой Аллее я теряю нить, заблудившись, непонятным образом совершаю круг и дважды прохожу через один и тот же перекрёсток. Но повернув на Тенистую улицу, я замечаю бледный свет - где-то вдали, за перелеском. Похоже, я нашла нужное место.
Из земли криво торчит шест со всё ещё болтающимся на нём ржавым почтовым ящиком, на боках которого можно различить чёрные косые кресты. Улица Тенистая, 42.
Теперь я понимаю, почему они выбрали для вечеринки именно эту виллу. Она довольно далеко от дороги и со всех сторон окружена таким густым частоколом деревьев, что на ум моментально приходят тёмные шелестящие леса по ту сторону границы. Иду по подъездной дорожке, и жуть берёт. Не выпускаю из глаз бледного, рассеянного света, исходящего от дома - постепенно он всё ярче и ярче, и наконец становится ясно, что он исходит из двух освещённых окон. Окна занавешены какой-то тканью, по всей вероятности призванной сохранить в тайне тот факт, что в доме кто-то есть. Надо сказать, попытка неудачная: я вижу, как внутри дома движутся тени. Музыка играет так тихо, что я начинаю различать какие-то приглушённые звуки, только вплотную подойдя к крыльцу. Они, как кажется, исходят от половиц. Должно быть, играют в подвале.
Я торопилась на пути сюда, но, прибыв на место, задерживаюсь у входной двери, положив на неё мокрую от пота ладонь. До сих пор я не задумывалась, каким образом мне удастся выполнить свою задачу - выдворить всех из дома. Если я стану посередине и начну вопить про рейд, воцарится паника, все разом устремятся на улицу, а тогда прости-прощай шансы вернуться домой. Кто-нибудь обязательно что-нибудь да услышит, нагрянут рейдеры и нас всех повяжут.
Стоп, поправка: их всех повяжут. Я не принадлежу к тем людям, что находятся сейчас за этой дверью. Я не из их числа.
Но тут я вспоминаю о Райли, о том, как его всего скрутило, после чего он затих навеки. Я и не из этих людей! Я не из тех, кто это сделал, и не из тех, кто стоял и смотрел. Ричардсоны даже пальцем не пошевелили, чтобы защитить свою собаку! Да о чём вообще речь - они даже не прикрыли её ничем, когда она лежала и умирала!
"Я никогда бы не поступила так. Никогда и ни за что! Даже после миллиона Процедур. Он же был жив, Райли! У него билось сердце, он дышал, он истекал кровью, а они бросили его подыхать, как какой-то мусор!"
Они. Я. Мы. Их. Слова пулями носятся у меня в голове. Я вытираю ладони о штаны и толкаю дверь.
Ханна говорила, что эта вечеринка будет поменьше предыдущей, но как по мне - так здесь куда больше народу. Или, может, так только кажется, потому что комнаты невелики и забиты под завязку. Повсюду висит удушливый табачный дым, отчего всё расплывается словно под водой. Жара несусветная, по меньшей мере градусов на десять больше, чем снаружи. Люди двигаются медленно. У многих короткие рукава поддёрнуты выше плеч, а джинсы закатаны до колен, и где бы ты ни увидел голую кожу - везде она блестит от пота. Мгновение я могу только стоять и пялиться на эту картину. В голове крутится мысль: "Вот бы сюда мой фотоаппарат!" Потому что если отвлечься от соприкасающихся рук, прижатых друг к другу тел и несчётного множества других ужасных и противозаконных вещей, то зрелище по-своему красиво.
Встряхиваюсь, сообразив, что теряю драгоценное время.
Прямо у меня на пути спиной ко мне стоит какая-то девица. Я кладу руку ей на плечо. Кожа под моими пальцами обжигающе горяча. Она оборачивает ко мне раскрасневшееся лицо и наклоняет голову, чтобы лучше слышать.
- В городе рейды! - говорю я ей, сама удивляясь тому, как спокойно и деловито звучит мой голос.
Музыка, тихая, но настойчивая, доносится откуда-то снизу - наверно, там подвал. Не сумасшедшая, как в прошлый раз, но такая же странная и красивая. Она напоминает мне о чём-то тёплом, текучем - то ли о мёде, то ли солнечном свете или красных листьях, медленно кружащихся в воздухе и падающих на землю. Но её трудно услышать за доносящимися отовсюду шумом, разговорами и скрипом половиц под ногами.
- Что? - Девица отводит волосы от уха.
Я открываю рот, чтобы произнести слово "рейд", но мой голос перекрывается чьим-то другим, громоподобным, механическим. Он гремит снаружи, этот голос, и кажется, будто всё кругом дрожит и трясётся; он прорезает жару и музыку подобно тому, как холодная бритва рассекает кожу. Комната начинает медленно вращаться перед моими глазами, красные и белые огни кружат по застывшим от ужаса лицам.
"ВНИМАНИЕ. ЭТО РЕЙД. НЕ ПЫТАЙТЕСЬ БЕЖАТЬ. НЕ ПЫТАЙТЕСЬ ОКАЗЫВАТЬ СОПРОТИВЛЕНИЕ. ЭТО РЕЙД".
Несколькими секундами позже дверь разлетается в щепки и прожектор, яркий, как солнце, заливает помещение белым ослепительным светом, превращая всех в недвижные статуи.
И тут в комнату врываются собаки.
Глава 14
Человеческие существа в их естественном состоянии непредсказуемы, изменчивы и глубоко несчастливы. И лишь тогда, когда их животные инстинкты подчинены строгому контролю, они могут стать ответственными, последовательными и счастливыми.
- Книга Тссс, стр. 31.
Когда-то мне довелось увидеть репортаж о том, как дрессировщик в Портлендском цирке нечаянно ранил бурого мишку во время обычной каждодневной тренировки. Я тогда была совсем малышкой, но на всю жизнь запомнила этот репортаж. Огромный бурый медведь носился по арене в своей дурацкой шляпе из красной бумаги, нелепо подпрыгивавшей на его голове, и рвал в клочья всё, до чего мог дотянуться когтями и зубами: бумажные ленты, складные стулья, воздушные шарики... Та же судьба постигла и дрессировщика: из его головы можно было сделать гамбургер.
Но самым ужасным - то, что я запомнила навсегда - был панический рёв несчастного животного - ужасающий, бесконечный, яростный и даже чем-то напоминающий человеческий.
Вот какая картина мне вспоминается, когда рейдеры наводняют виллу, врываясь через выломанную дверь, высаживая окна. Вот о чём я думаю в то время, когда музыка обрывается и вместо неё воздух наполняется лаем, криками и звоном разбитого стекла. Чьи-то горячие руки пихают и толкают меня спереди, сзади и с боков, кто-то въезжает локтем мне в подбородок, ещё кто-то - под рёбра. У меня перед глазами - тот медведь.
Мечущаяся толпа подхватывает меня, и на гребне волны паникующих я несусь вместе со всеми куда-то в заднюю часть дома. Позади слышу щёлканье собачьих челюстей и посвист регуляторских дубинок, рассекающих воздух. Стоит страшный крик, кажется, что вопит одна огромная глотка. Сзади на меня валится какая-то девушка - дубина с тошнотворным треском врезается ей в затылок. Чувствую, как её пальцы цепляются за мою майку, стряхиваю их и продолжаю проталкиваться вперёд, проскальзывая между беглецами. У меня нет времени на сожаления, нет времени на страх - ни на что нет, кроме одного: двигаться, прокладывать себе дорогу дальше. В голове только одна мысль: бежать, бежать, бежать!
Это может показаться странным, но посреди всего этого хаоса я на минуту вижу окружающее сверхчётко, словно в замедленной съёмке, как будто я отстранилась от происходящего и смотрю фильм: на парня слева от меня прыгает собака; его колени подгибаются и он падает ничком с еле слышным стоном, похожим скорее на вздох; кровь бьёт фонтаном из его шеи, куда пёс вонзил зубы. Девушка с роскошными светлыми кудрями пригибается под дубиной регулятора, и на секунду моё сердце перестаёт биться, мне кажется, что я умерла, мне кажется, что всё кончено. Но потом регулятор прыскает ей в лицо перечным спреем, она с воплем поворачивается ко мне, и я вижу - это не Ханна. На меня накатывает волна облегчения.
Ещё несколько застывших кадров. Это кино, только кино. Такого просто не может случиться в реальной жизни. Этого не может быть, только в кино. Парень и девушка пытаются пробиться в одно из боковых помещений, наверно, думают, что там есть запасный выход. Но дверь слишком узка, чтобы они могли пройти оба одновременно. На парне голубая рубашка с надписью "Портлендская Военно-морская База". У девушки длинные пламенно-рыжие волосы. Ещё пять минут назад они разговаривали и смеялись вместе, стояли так близко друг к другу, что можно было подумать - они вот-вот поцелуются. А теперь они дерутся. Но девушка слишком маленькая, шансов у неё нет. Она вонзает зубы ему в руку, как собака, как дикий зверь; он взвывает, впадает в бешенство, рвёт её за плечи и припечатывает спиной к стенке, прочь со своего пути. Она падает, пытается подняться, оскальзывается; один из рейдеров, огромный детина с рожей, красней которой я в жизни своей не видала, наклоняется, вцепляется в её конский хвост и дёргает кверху, ставя девушку на ноги. Военно-морской Базе тоже не удаётся уйти далеко: двое рейдеров гонятся за ним. Пробегая мимо, я слышу громкие удары их дубин и вопли избиваемого парня.
"Звери! - думаю я. - Мы звери".
Люди толкаются, отпихивают друг друга, прикрываются друг другом, как щитом, а рейдеры продолжают своё неуклонное движение вперёд, настигают нас, налетают на нас, в ноги нам вгрызаются собаки, дубины опускаются и подымаются так близко от моей головы, что я ощущаю затылком ветер от их непрерывного движения. Я всё время ожидаю жгучей боли, всё время ожидаю, что всё вокруг зальётся алым. Толпа вокруг меня редеет по мере продвижения рейдеров. Крики раздаются всё ближе ко мне, вот уже рядом слышу "крррак!" - и кто-то падает и бьётся на полу, погребённый под тремя, четырьмя, пятью рычащими псами. Вопли, вопли, отовсюду вопли.
Каким-то непостижимым образом мне удаётся избежать поимки. Я всё ещё несусь по скрипучему полу узкого коридора, мимо каких-то комнат, мимо людей и рейдеров; вот ещё огни, вот ещё разбитые окна, с улицы доносятся звуки ревущих двигателей. Они окружили виллу со всех сторон. И тут передо мной возникает открытая задняя дверь, а за ней - тёмные, частые деревья, прохладный шепчущий лес на задах дома. Только бы мне успеть выбраться наружу... если я смогу спрятаться от прожекторов...
Слышу, как позади меня взлаивает собака, а за нею раздается тяжёлый топот ног. Рейдер настигает меня, вот он совсем близко, он резко, хрипло орёт: "Стой!" - и я внезапно осознаю, что одна в коридоре. Ещё пятнадцать шагов... десять... Мне бы только добраться до темноты...
За пять шагов от двери я вдруг чувствую жгучую, пронизывающую боль в ноге. Здоровенная псина всадила мне в икру свои клыки. Я поворачиваюсь и вижу того громадину с красной рожей, его глаза горят, он улыбается - о Боже, он улыбается, он получает удовольствие от того, что здесь происходит! - заносит дубину... Я закрываю глаза, уже заранее ощущая море боли, огромный кроваво-красный океан боли. Перед глазами встаёт лицо моей мамы.
Но тут кто-то или что-то дёргает меня в сторону, я слышу хряск, а вслед за ним визг и вскрик регулятора: "Чёрт!". Огонь в моей ноге притухает, псина сваливается с неё, а на моей талии - чья-то рука, и голос - такой знакомый, такой памятный, я как будто всё время ждала его, всё время слышала в своих мечтах - шепчет мне в ухо: "За мной!"
Алекс поддерживает меня одной рукой за талию и наполовину несёт меня. Мы теперь в другом коридоре - ещё более узком и совершенно пустом. Каждый раз, когда я опираюсь на правую ногу, боль вспыхивает снова, кажется, что она пронзает всё моё тело, до самой макушки.
Мордатый рейдер преследует нас, и он вне себя от ярости: Алекс, должно быть, выдернул меня из-под дубины в самый последний момент, так что рейдер вместо меня размозжил голову собственной собаке.
Наверно, я задерживаю Алекса, мешаю ему двигаться быстрей, но он не отпускает меня ни на секунду.
- Сюда! - говорит он, и мы ныряем в какую-то комнату.
Наверно, мы оказались в той части дома, которую не использовали для вечеринки. В комнате темень хоть глаз выколи, но Алекс, не сбавляя хода, уверенно пробирается сквозь тьму. Лёгким нажатием пальцев он указывает мне, куда идти - влево, вправо, влево, вправо. Пахнет сыростью и чем-то ещё - похоже, свежей краской, и немного дымом, словно здесь готовили еду. Но это же невозможно. Эти дома пустуют уже много-много лет!
Позади нас в темноте грохочет рейдер. Ему нелегко: он спотыкается и всё время обо что-то бьётся, проклятья градом сыплются с его уст. В следующую секунду что-то валится на пол. Слышен звон разбитого стекла и очередной поток ругательств. По звуку его голоса можно понять, что он отстаёт от нас.
- Сейчас наверх, - шепчет Алекс. Его голос так тих и звучит так близко к моему уху, что не могу поверить, будто он не плод моего воображения. И в следующую секунду он запросто поднимает меня, а ещё через мгновение я обнаруживаю, что выскальзываю из окна - шершавое дерево подоконника царапает мне спину - и вот моя здоровая нога уже касается мягкой влажной травы.
В следующий миг Алекс неслышно материализуется в темноте рядом со мной. Хотя по-прежнему жарко, но поднялся лёгкий ветерок, и когда он обдувает мою воспалённую кожу, я готова заплакать от благодарности и облегчения.
Но мы пока не в безопасности - далеко не в безопасности. Темнота совсем как живая, она движется, перекручивается, её пронзают снопы света, мощные ручные фонари прорезают лесную чащу справа и слева от нас, и в их неистовстве я вижу призрачно мельтешащие фигуры, они словно застывают на мгновение, когда их настигает луч света. Крики не смолкают, некоторые совсем близко, в нескольких шагах, другие - так далеко, что их можно принять за что-то иное - за уханье сов, например. Но тут Алекс берёт меня за руку, и мы снова бежим. Каждый шаг на правую ногу - как на огонь, как на клинок. Я прикусываю губу, чтобы не закричать, и чувствую во рту вкус крови.
Хаос. Картины ада: прожектора, бьющие с дороги на полную мощность, бегущие и падающие тени, треск костей и крики, захлёбывающиеся болью голоса...
- Сюда.
Я повинуюсь беспрекословно. Из темноты каким-то чудом возникает маленький деревянный сарай. Он еле держится и так зарос мхом и плющом, что даже с расстояния в пару футов представляется лишь беспорядочным переплетением ветвей. Чтобы попасть внутрь, мне приходится пригнуться. В сарае до того воняет звериной мочой и мокрой псиной, что меня чуть не выворачивает. Алекс входит и закрывает дверь. Слышу шорох и вижу, как он, опустившись на колени, затыкает одеялом зазор между дверью и полом. Похоже, что ужасная вонь исходит как раз от этого одеяла.
- О Господи, - шепчу я, прикрыв нос и рот ладонью, и это мои первые слова, которые я произношу за всё время.
- Так собаки нас не учуют, - деловито шепчет он в ответ.
Я ещё никогда в жизни не встречала никого, кто в подобных обстоятельствах вёл бы себя с таким самообладанием. Мелькает мысль, что, может, страшные сказки, которые я слышала в детстве, не совсем сказки. Может, Изгои действительно какие-то нелюди, чудовищные, страшные создания?
И тут же мне становится стыдно. Ведь он только что спас мне жизнь!
Он спас мне жизнь - от рейдеров. От людей, которые, согласно всеобщему мнению, обязаны охранять и защищать нас. От людей, которые должны защищать нас от подобных Алексу.
Здравый смысл, по всей вероятности, приказал долго жить. Голова кружится, мне нехорошо. Я пошатываюсь, ударяюсь спиной о стенку. Алекс подхватывает меня и помогает устоять на ногах.
- Присядь, - говорит он тем же командным тоном, каким обращался ко мне всё это время. Хорошо, когда есть кто-то, кто принимает за тебя решения. Остаётся только подчиниться его тихим, но безоговорочным приказаниям. Я опускаюсь на дощатый пол сарая, влажный и шершавый. Должно быть, снаружи луна проглянула сквозь облака; через дырки в стенах и крыше внутрь проникают серебристые лучи и повсюду ложатся лёгкие пятна света. За головой Алекса едва виднеются какие-то полки, в углу сарая - горка банок, скорее всего, из-под краски. Теперь, когда мы с Алексом оба сидим, в сараюшке и развернуться негде - хибарка всего каких-то нескольких футов в ширину.
- Я взгляну на твою ногу, о-кей? - по-прежнему шёпотом говорит он.
- О-кей, - соглашаюсь я. Даже теперь, когда я сижу, головокружение не прекращается.
Он садится на пятки, подогнув колени, и кладёт на них мою ногу. Когда он начинает заворачивать штанину, только тогда я обнаруживаю, что она насквозь мокрая. Должно быть, от крови. Закусываю губу и прижимаюсь спиной к стене, ожидая, что вот сейчас вся взорвусь болью, но ощущение его рук на моей коже, сильных и прохладных, ослабляет боль, как бы скользит поверх неё - словно тень, скользящая по поверхности луны во время затмения, ослабляет её блеск.
Закатав штанину до колена, он осторожно наклоняет меня набок, чтобы можно было взглянуть на мою икру. Я упираюсь локтем в пол и чувствую, как всё перед глазами плывёт. Должно быть, я потеряла немало крови.
Он коротко, резко выдыхает сквозь зубы.
- Что, плохо? - спрашиваю я. Взглянуть самой мне не достаёт смелости.
- Лежи спокойно, - отвечает он.
Да, должно быть, дело швах, просто он не хочет мне говорить. И в этот момент меня охватывает такая огромная благодарность к нему и такая страшная ненависть к тем людям снаружи - охотникам, дикарям, их острым зубам и тяжёлым палкам - что у меня занимается дыхание. Приходится заставлять себя дышать нормально.
Алекс тянется в угол сарая, не снимая моей ноги со своих колен. Возится с каким-то ящиком, и я слышу, как щёлкают металлические зажимы. Через секунду он склоняется надо мной с бутылкой в руке.
- Будет немного больно, - предупреждает он.
Жидкость обжигает кожу, и от острого запаха спирта у меня щекочет в ноздрях. Я едва не вскрикиваю. Алекс протягивает мне руку, и я, ни о чём не думая, хватаюсь за неё.
- Что это? - выдавливаю я сквозь стиснутые зубы.
- Спирт для притираний, - отвечает он. - Дезинфекция.
- Откуда ты знал, что он здесь есть? - спрашиваю я, но он хранит молчание.
Он забирает у меня свою руку, и только тут я замечаю, что, оказывается, буквально вцепилась в неё изо всех сил. Но мне не до смущения или испуга: каморка словно сжимается и расширяется, всё вокруг плывёт и темнеет...
- Чёрт, - бормочет Алекс. - Ты просто истекаешь кровью!
- Вообще-то, мне не так уж и больно, - еле слышно говорю я. Это, конечно, враньё чистой воды. Он так спокоен, так собран, что мне поневоле тоже хочется выказать мужество.
Всё теперь стало таким странно-отдалённым - топот бегущих ног и крики снаружи искажаются, словно доносятся через слой воды; сидящий рядом Алекс тоже кажется где-то за тридевять земель. Наверно, мне всё это снится? Или я вот-вот потеряю сознание...