Даже нечто настолько щедрое, как предложение еды, прозвучало из его уст как приказ.
– Да, сэр.
– Хорошо, – сказал доктор ДеМарко. – Накрой на стол, и можешь быть свободна.
Глава 4
Жизнь в Блэкберне с ее постоянным трудом и недостатком пищи была для Хейвен трудной, однако ей всегда удавалось с этим справляться. Это была безотрадная, но все же единственно известная ей жизнь – другой Хейвен не знала.
Дуранте же, в свою очередь, одновременно привлекал ее своим размеренным темпом жизни и подобием нормальности, и ужасал. Живя здесь, она не чувствовала себя рабыней, однако знала, что именно ею она и является. И, как бы сильно ее ни радовало то, что ей больше не приходится подвергаться жестокому обращению, Хейвен не знала, что ей со всем этим делать.
К третьему дню своего пребывания в доме доктора ДеМарко она с головой ушла в рутину. Днем она прибиралась, а вечером – готовила, после чего скрывалась в своей спальне до тех пор, пока все не расходились по комнатам. Только после этого она бесшумно спускалась вниз и ужинала в темной столовой. Возвращаясь на третий этаж, она проводила время в библиотеке, прогуливаясь между книжных полок и погружаясь в свои мысли. После этого она возвращалась в свою комнату и лежала в постели, прислушиваясь к музыке. Хейвен не знала, откуда именно она доносилась, но мелодичные звуки помогали ей заснуть. Просыпалась она после того, как все члены семьи покидали дом.
Несмотря на то, что жизнь в Дуранте была проще, некоторые вещи искренне удивляли ее. Сильный мятный вкус зубной пасты, горячая вода в душе, серебряные столовые приборы казались незначительными прелестями жизни, однако Хейвен уделяла им большое внимание. Она была лишена тех вещей, которые многие принимают как должное, и поэтому процесс адаптации протекал достаточно медленно.
От обуви, которую ей приходилось носить, у нее болели ноги. Обувь ей совершенно не нравилась.
* * *
В начале четвертого Хейвен вновь столкнулась с Домиником. Вернувшись домой, он бросил рюкзак на пол и прошел в гостиную, дабы посмотреть телевизор. Хейвен задумалась о том, не стоит ли ей подняться наверх, однако эта мысль пробудила в ней чувство вины. Доминик был добр к ней, он даже приготовил для нее сэндвич.
Она зашла в гостиную, и, нервничая, принялась теребить руки.
– Могу я Вам чем-нибудь помочь?
Доминик покачал головой.
– Нет, спасибо.
– Пожалуйста, должно же быть хоть что-то, что я могла бы для Вас сделать.
– Думаю, я никогда не откажусь что-нибудь съесть.
Хейвен улыбнулась.
– Например?
– Не знаю. Удиви меня.
Хейвен направилась на кухню и приготовила сэндвич с арахисовым маслом и виноградным желе. Прихватив с собой бумажное полотенце, она вернулась в гостиную и протянула бутерброд Доминику.
– Ты не обязана это делать.
– Но Вы же приготовили для меня сэндвич… – тихо ответила Хейвен, отводя взгляд.
Не дожидаясь ответа Доминика, она вернулась на кухню и протерла кухонные столешницы. Чуть позже, когда Хейвен размораживала на ужин курицу, она заметила, что Доминик нес в прачечную свою бельевую корзину. Выйдя в фойе, она подошла к нему.
– Можно я этим займусь?
Доминик рассмеялся.
– Желаешь постирать мои вещи?
– Да.
Доминик замешкался, поставив корзину на пол. Хейвен взяла ее за ручку и потянула в сторону прачечной. Доминик проследовал за ней, останавливаясь в дверях.
– Знаешь, я и сам могу о себе позаботиться.
– Я знаю. Я нисколько не хотела намекать на то, что Вы не можете. Мне просто нравится быть чем-нибудь занятой, и я нервничаю, когда у меня нет дела.
Доминик изучал Хейвен взглядом, в то время пока она загружала в машину белье.
– Слушай, twinkle toes, я тебя совсем не знаю, но ты кажешься мне славной.
– Меня зовут Хейвен, – сказала она, когда Доминик сделал паузу.
– Хейвен. Я взял за правило не вмешиваться в… гм… деловые отношения отца. Благодаря этому, мне удается слепо отрицать происходящее, поэтому я понятия не имею о том, что творится во всей этой… – продолжил Доминик, обводя пространство вокруг них руками, – …ситуации. Я позволяю себе замечать только лишь то, что ты находишься в моем доме, поэтому гостеприимство – единственно допустимый для меня вариант поведения. Так что, приготовленный мною сэндвич вовсе не служит индикатором того, что ты обязана сделать что-то для меня взамен, потому что это не так. Это всего лишь сэндвич.
Хейвен промолчала, не желая указывать на его неправоту. Это был не просто сэндвич. Для нее это значило гораздо большее.
– И я ценю твою помощь со стиркой, потому что я ненавижу стирать одежду. Спасибо, Хейвен. Ты хороший человек.
– Нет, спасибо Вам, – прошептала Хейвен, когда он покинул прачечную.
* * *
Приготовив ужин к семи часам вечера, Хейвен занялась выстиранной одеждой Доминика. Она находилась в прачечной, складывая белье, когда услышала, как открылась входная дверь. Выйдя в фойе, она поприветствовала доктора ДеМарко, хотя и не была уверена в том, нужно ли ей это было делать или нет.
– Как здесь чудесно пахнет, – заметил доктор ДеМарко.
– Спасибо, сэр. Ужин готов.
– Отлично. Можешь накрывать на стол. Кармин вернется с футбольной тренировки буквально через несколько минут.
Пульс Хейвен, казалось, участился при упоминании о Кармине. Она не видела его с момента их неловкой встречи в библиотеке.
Она накрыла на стол, поставив главное блюдо в центре, дабы каждый мог самостоятельно наложить себе необходимую порцию. Взяв бельевую корзину Доминика, она направилась на третий этаж. Дойдя до второго этажа, она услышала голос Кармина, доносившийся с первого этажа.
– Cazzo, чем это здесь так вкусно пахнет?
Улыбнувшись, она продолжила свой путь. Поставив корзину с чистым бельем возле спальни Доминика, она скрылась в своей комнате.
* * *
Следующим вечером доктор ДеМарко вернулся домой в то самое время, когда Хейвен планировала приступить к приготовлению ужина.
– Я забыл тебе сказать, что сегодня не нужно будет готовить ужин.
Хейвен закрыла дверь кладовой.
– Хорошо.
– Сегодня пятница, мальчики будут на футбольном матче. А я уезжаю на выходные по делам.
Хейвен охватило замешательство, когда она поняла, что он будет отсутствовать в течение нескольких дней.
– Вы уверены, что не хотите поужинать перед отъездом?
– Да, – ответил доктор ДеМарко, потянувшись к ней и взяв ее за плечо. Хейвен вздрогнула от его движения. – Идем. Я хочу тебе кое-что показать.
Она последовала за ним в гостиную, где он указал ей на беспроводной телефон.
– Я установил телефон на тот случай, если тебе что-нибудь потребуется, пока меня не будет. Если ты наберешь цифру "1", то вызов пойдет на мой мобильный. Если я не отвечу, а ситуация будет экстренной, то набирай цифру "2" – это Доминик.
– Кармин под номером "3"? – выпалила она.
– Да, но вряд ли тебе захочется набирать его номер. Проблемы, с которыми ты можешь столкнуться и рядом не стояли с теми, что все время преследуют моего младшего сына. Поэтому в случае необходимости набирай первые две цифры.
– Хорошо, – ответила Хейвен, смотря на телефон. – А как их набирать?
Вздохнув, доктор ДеМарко объяснил ей процедуру набора номера. В голове Хейвен моментально возникло множество различных мыслей, однако доктор ДеМарко моментально пресек их.
– Если кто-то воспользуется телефоном, то я сразу же об этом узнаю, поэтому сразу можешь отбросить все "блестящие" идеи – вроде того, чтобы набрать 911.
Хейвен нахмурилась.
– Что такое 911?
Доктор ДеМарко с удивлением посмотрел на Хейвен, полагая, что она, возможно, пошутила.
– Скажем так – я настоятельно не советую тебе набирать 911, дитя.
После того, как доктор ДеМарко покинул дом, Хейвен обдумывала его последние слова. Вернувшись в гостиной, она вновь оказалась возле белого телефона.
Подняв трубку, она включила ее, следуя инструкциям доктора ДеМарко. Она нажала на цифру "9", после чего – на цифру "1". Вновь поднеся палец к цифре "1", Хейвен почувствовала, как отчаянно колотилось ее сердце. Так и не набрав последнюю цифру, Хейвен отключила телефон.
Повторив процедуру еще три раза, она поставила телефон на базу и покинула гостиную. Страх так и не позволил ей набрать номер полностью.
* * *
К тому времени, когда Хейвен вечером того дня поднялась в библиотеку, солнце уже скрывалось за горизонтом. Наткнувшись на чистую бумагу, она прихватила с собой несколько листов и, отыскав карандаш, поспешила в свою комнату. Она легла на постель и принялась рисовать, набрасывая на листе лицо своей матери. У Хейвен не было фотографий матери, поэтому она отчаянно боялась того, что со временем ее воспоминания потускнеют. Она скучала по близким людям, ей хотелось с кем-нибудь по, хотелось быть понятой. Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой, как в этот момент.
Рисование давалось Хейвен с легкостью. Когда ей было около семи лет, ее первая хозяйка – Моника – подарила ей бумагу и цветные карандаши. Это был первый и, как оказалось, последний подарок от прежней хозяйки, и Хейвен бережно его хранила вплоть до того времени, пока у нее не закончился последний карандаш.
Живя на ранчо, она время от времени тайком брала из дома принадлежности для рисования, однако впоследствии всегда уничтожала свои работы, дабы никто об этом не узнал. Складывая листы бумаги, она засовывала их в карман, и при первой удобной возможности закапывала их в землю.
Погрузившись в рисование, Хейвен потеряла счет времени. Около полуночи она услышала звуки музыки, которые привлекли ее внимание. Музыка зазвучала раньше, чем в другие дни. Поддавшись любопытству, она отложила рисунок в сторону и, покинув кровать, прошла к двери.
Кармин сидел в библиотеке, держа в руках желтовато-коричневую акустическую гитару. Из-за темноты Хейвен не могла разглядеть его лица, однако лунный свет освещал его руки. Его пальцы перебирали струны.
Завороженно наблюдая за происходящим, она сделала несколько шагов вперед. Музыка стала громче. Она окутывала Хейвен, обволакивала ее, проникая под ее кожу. Хейвен охватил трепет, руки и ноги покалывало, по ее телу распространилось тепло. Она закрыла глаза, наслаждаясь незнакомыми ощущениями.
Осознав, что музыка стихла, Хейвен распахнула глаза. Теперь она могла видеть лицо Кармина, несмотря на то, что оно по-прежнему было частично скрыто в тени. Он хмурился, вопросительно смотря на нее, однако у нее не было ответов на его вопросы.
Развернувшись, Хейвен бросилась в свою комнату и захлопнула за собой дверь, после чего прижалась к ней спиной. В библиотеке вновь зазвучала музыка.
* * *
Следующим утром Кармин проснулся раньше обычного. Взяв на кухне миску с хлопьями, он зашел в гостиную и остановился. Доминик сидел на диване с журналом "Sports Illustrated" в руках, а рядом с ним молча сидела Хейвен. Замешкавшись, Кармин замер на месте.
– Как дела, бро? – спросил Доминик, смотря на брата.
Прежде чем он успел бы произнести хоть слово, Хейвен поднялась на ноги и поспешно покинула гостиную. Озадаченно проводив ее взглядом, Кармин занял на диване ее место.
– Она ведет себя так, словно я чем-то болен, и она что-нибудь подхватит, если приблизится ко мне.
Доминик кивнул.
– Я заметил.
– Я ничего не делал, – сказал Кармин, делая паузу. – По крайней мере, я так думаю.
– Ты просто не представляешь, каким отталкивающим ты кажешься, – сказал Доминик. – Тебе даже говорить ничего не нужно. Хватает того, как ты смотришь на людей.
Кармин пожал плечами. Он ничего не мог с этим поделать. Таким уж он был.
– Плевать. С ней явно что-то не так.
– А ты потрудился спросить у нее, в чем может быть проблема?
– Не имел такой возможности, – ответил Кармин. – Говорю же, она убегает от меня.
– Возможно, она бы вела себя иначе, если бы ты проявил к ней хоть каплю интереса.
– Так вот в чем твой секрет? Ты проявил интерес? – спросил Кармин. – Не уверен, что Тесс была бы этому рада.
Доминик пихнул брата локтем. От удара Кармин рассыпал часть хлопьев из миски.
– Я был добр к ней, бро. Тебе бы тоже не помешало.
Кармин стряхнул просыпанные хлопья "Lucky Charms" со своих коленей, сердито смотря на влажное пятно, оставленное впитавшимся в штаны молоком.
– Придурок.
* * *
Винсент ДеМарко был узнаваемым человеком. Жители Дуранте знали его как талантливого врача, заботливого отца, состоятельного вдовца, на которого постоянно охотились женщины. Он обладал приятной наружностью, благодаря оливковому цвету кожи и точеным чертам лица. Несмотря на пару появившихся седых волос, он казался моложе своих сорока лет. В этом он был очень похож на своего отца. Антонио ДеМарко умер в пятьдесят, хотя на вид ему было не больше тридцати пяти.
Генетика, думал Винсент, специфичная вещь.
Несмотря на известность, лишь немногие люди знали и видели его настоящим. Винсенту казалось, что он живет двумя совершенно разными жизнями – противоречащими друг другу, но от этого не менее реальными. Ему нравилось думать о себе как о человеке семейном, коим считали его другие, однако он ни на секунду не забывал о том, что у него имеется еще одна семья.
Члены этой семьи не были связаны между собой генетически, вместо этого их роднила пролитая кровь и данные клятвы. Эта семья называлась La Cosa Nostra, однако у нее существовало и множество других названий: la famiglia, borgata, организация, синдикат. Все это означало одно – мафия.
Много лет назад Винсент решил отойти от этой жизни. Он покинул Чикаго, а вместе с ним и эпицентр событий, однако покинуть организацию было невозможно. Единожды попав в ее цепкие когти, ты оставался в ней на всю жизнь. Винсент занимал должность неофициального консильери Дона – Сальваторе Капоцци. В обязанности Винсента входило посредничество, помощь с советами, выполнение различных поручений. Он выполнял свою работу безропотно, однако то, что он хорошо с ней справлялся, вовсе не означало того, что он наслаждался процессом.
Винсент сидел в кабинете особняка на Линкольн-Парк, заполненного клубами сигаретного дыма, и, держа в руке полный стакан скотча, слушал своих соратников, обсуждавших бизнес. В кабинете было около двадцати человек, однако Винсент не понимал, что здесь делала половина из них. У них не было права голоса, когда дело касалось ведения дел организации. К тому же, некоторые из них и вовсе были новичками, еще не заслужившими доверия. Не было никаких причин им доверять – как и причин полагаться на них – учитывая то, что их руки еще ни разу не были запачканы кровью.
Не то чтобы Винсент желал превратить их в убийц. Напротив, он завидовал их чистой совести. Ему хотелось посоветовать им бежать со всех ног, убираться подальше от этого места, пока они еще могут это сделать, потому что однажды станет слишком поздно. И это "однажды", скорее всего, закончится для них продолжительным тюремным сроком. Или же экспансивной пулей в голову. Винсент так и не решил, какое из двух зол было меньшим.
Но он не мог никого предупредить. Он поклялся ставить организацию выше своих интересов, и, если организация желала видеть в своих рядах бестолковых головорезов, то в таком случае Винсент был обязан справиться со своей неприязнью молча. Он принес клятву организации в молодости, став одним из самых молодых инициировавшихся в ее истории. Обычно мужчинам приходилось бороться за свое место в организации на протяжении десятков лет. Многие удостаивались чести оказаться в рядах организации посмертно. Но не Винсент. Он очень быстро стал членом семьи, в те времена во главе организации стоял его отец.
Несмотря на молодость, он не был самым юным членом организации. Ребят набирали из средней школы, вербуя их и превращая в настоящих солдат, которые отбивали дела у других группировок. Самые молодые, как правило, принимали на себя главный удар, в то время как верхушка организации утопала в плодах их трудов. Это были кровавые деньги. Сотни человек погибли, дабы заработать на особняк, в котором они теперь сидели.
– Нельзя этого допускать. Они – дикари.
Услышав сильный акцент Джованни, Винсент обратил на него свое внимание. Будучи сицилийцем по рождению, он иммигрировал в Америку десять лет назад и, динамично продвинувшись по служебной лестнице, стал одним из самых успешных капо. В кабинете присутствовали некоторые члены его команды. Винсент с трудом смог бы припомнить их имена, однако с одним из них он был знаком – Нунцио.
Нунцио с трудом можно было назвать взрослым мужчиной, однако он уже много лет негласно входил в организацию. Они звали его Косоглазым, поскольку его глаза все время были полуприкрыты. Это был парень жуликоватого вида, лицо которого постоянно было чем-то омрачено. На его бритой голове были едва заметны каштановые волосы, а его глаза по цвету напоминали серую иссушенную землю. Брат Дона – Луиджи – приютил его младенцем и женился на его матери, поэтому Сальваторе был привязан к мальчику.
Присутствующие в кабинете мужчины продолжали спорить, в то время как Винсент хранил молчание, побалтывая в стакане скотч, который он не планировал пить. Он не вмешивался в разговор до тех пор, пока к нему не обратился Дон.
– А ты что думаешь, Винсент?
Я думаю, что хочу вернуться домой.
– Я думаю, что спешка может иметь для нас негативные последствия. Я тоже не испытываю восторга от того, как русские ведут дела, однако пока они не причинили нашим людям никакого ущерба.
– Они сделают это, – возразил Джованни. – Это всего лишь вопрос времени.
– Если они что-нибудь сделают, то тогда мы и будем с этим разбираться, – ответил Винсент. – Но пока этого не случилось, так какое право мы имеем контролировать другую группировку? Если они продолжат в том же духе, то наоборот помогут нам, поскольку отвлекут все внимание на себя.
Винсент перевел взгляд на Дона, который сидел в своем любимом кресле. Салу шел седьмой десяток, по форме он напоминал воздушный шар, а говорил так, будто бы был накачен гелием. Он был младшим боссом, когда организацией ведал отец Винсента, и взял бразды правления в свои руки, когда тот умер. Антонио прозвал его "Саламандрой".
– Если напугать саламандру, то она отбросит хвост и убежит, – говорил он. – И это не причинит ей никакого вреда. Через две недели она будет как новенькая.
Несмотря на то, что все посмеивались над данным прозвищем, никто не осмеливался упоминать его перед Салом. Никто его так не звал, если не хотел расстаться с жизнью.
Обдумав слова Винсента, Сал кивнул.
– Ты прав. Возможно, они сами выйдут из игры, благодаря своей глупости.