Вот зря она про сюжеты сама себе напомнила! Потому что на фоне неприязни тут же подняла голову и прежняя тревожная маетность, начала расти как на дрожжах. Сюжеты, сюжеты! Она их вообще не придумывала, брала за основу реальные жизненные истории, списывала характеры героев с реальных людей, иногда тютелька в тютельку… Ну, добавляла от себя чего-нибудь каверзное, так, немного. А тут… Взяла и придумала сюжет с героиней Анной, нафантазировала его на свою голову. А он, как оборотень, вдруг врывается в ее личную реальную жизнь! Тоже – тютелька в тютельку. И главное, никому об этом не расскажешь, все равно не поймут. Не к психиатру же на прием идти, в самом деле, чтобы унять эту душевную тревогу. А может, к экстрасенсу какому-нибудь податься? Может, он присоветует чего, поможет разобраться с этой мистикой? Хотя ерунда все это – психиатры, экстрасенсы… Надо самой из всего выкарабкиваться. Или не самой? В общем, одна маета получается, а не жизнь. Сплошное смятение чувств, как раньше в романах писали…
– Наташ, что с тобой? Выходи, приехали…
От Сашиного голоса она встрепенулась, подняла голову, уставилась на него испуганно. Потом потрясла головой, потом дотронулась кончиками пальцев до его щеки, улыбнулась, вздохнула тихонько. Действительно, что это с ней? Вот ее муж, рядом, и на лице у него участие и забота, и ничего страшного в их жизни не произошло. И никогда не произойдет. Просто она этого не допустит, и все тут. И мало ли какие бывают дурные совпадения…
– Странная ты какая-то сегодня. И вчера была странная. Что с тобой, Натусь?
– Ничего… Устала, наверное.
– От чего? От творческих перегрузок?
– Не знаю. Может, и от них.
– Пустырничку на ночь попей. Говорят, помогает.
– Хорошо, Саш. Я попью пустырничку. Или валерьянки, как бабушка посоветовала. Ты со мной к Таечке поднимешься или в машине подождешь?
– Подожду.
– Ага. Я скоро. Самое большее – полчасика.
– А у тебя что, регламент на Таечку установлен?
– Саш, ну не начинай… Вот сам бы пошел да и посидел с ней, послушал ее байки!
– Ладно, ладно, иди…
Она резво выскочила из машины, будто сбегая от незаслуженных упреков, юркнула в дверь подъезда, поднялась на свой этаж. Нанятая бабушкой соседка выглянула из своей квартиры, принялась было обстоятельно и подробно докладывать о добросовестном исполнении взятых на себя обязательств и об особенностях Таечкиного пищеварения, но она ее перебила ласково, торопливо отпирая дверь:
– Ой, спасибо вам огромное, тетя Нина! Вы нас так выручили! Бабушка вам привет передавала, спасибо…
– Я час назад у вашей нянюшки побывала, аккурат накормила да перестелила! – сообщила она уже в почти захлопнувшуюся за Наташей дверь.
Квартира встретила ее солнечной тишиной и духом запустения, даже не верилось, что в глубине ее, в маленькой крайней комнате, обитает живая Таечкина душа.
– Нянечка Таечка, я здесь! – как обычно, пропела Наташа ласково, садясь на скамеечку около кровати.
Старуха не спала, лежала с открытыми, направленными ей в лицо глазами. Если бы Наташа не знала определенно, что нянечка три года назад полностью ослепла, то подумала бы, что она ее рассматривает очень внимательно. Наташа поежилась – неуютно и странно было сидеть под этим внимательным "взглядом", без привычного "пошшупывания", без щедрого потока простодушной и по-детски искренней старушечьей радости. Протянув руку, она осторожно коснулась ее сухой ладони, напоминая о своем присутствии, и Таечка, чуть вздрогнув, запричитала-запела тоненьким голоском:
– Да что с тобой такое, милая ты моя Наташичка, мнучичка, что с тобой такое стряслося…
– Что? Почему стряслося?
От неожиданности Наташа так и повторила за Таечкой – "стряслося".
– Да как же – что… Она ишшо спрашивает! Я же чую, что ты сама не своя, Наташичка!
У тебя все нутро из сметаны в масло сбулындалось, я же чую!
Она совсем было собралась ответить старухе чего-нибудь бодренькое, вроде того, что все у нее в полном порядке, но вдруг замолчала, задохнулась, схватилась руками за грудь. Так вдруг захотелось поплакать, поплескаться от души в теплой старушечьей искренности, такой чистой и неподдельной и, казалось, даже на ощупь осязаемой, что она с трудом взяла себя в руки, проговорила с благодарной заинтересованностью:
– Нянечка… А с чего ты взяла, что у меня это… сбулындалось?
– Так ить ты мне не чужая, Наташичка… Ты ж моя родная мнучичка! Как же я тебя не учую? Я тебе вот что присоветую, Наташичка…
– Что, нянь?
– Ты головку-то свою поверни, поверни… Видишь, там в уголку образок висит?
Наташа послушно развернулась на скамеечке, и взгляд действительно уперся в маленькую бумажную иконку, притулившуюся в углу на полочке. Добрые глаза старца Николая-угодника глянули на нее благожелательно, и она вдруг торопливо и непроизвольно осенила себя крестным знамением.
– Ага, ага, молодец… – тихо наставила ее за спиной Таечка. – Ты помолись, помолись еще, детонька, он поможет. Он добрый. Он меня когда-то от смерти спас…
– Да? А как это было, Таечка?
– Так этто… Я малая еще была, годков пять, не больше. Заболела, лежала с лихоманкой в беспамятстве, мать поплакала да уж и смирилась, что я помру. Раньше в деревнях дети-то мерли один за одним, обычное дело было. Ну, мать меня на печку положила, да и пошла себе по хозяйству – корову доить. У нас тогда ишшо корова была… А я, значит, лежу себе на печке, будто плыву куда-то, а глаза к иконе Николая-угодника так и приклеились, и сил нет оторвать… И вдруг, веришь ли, он мне рукой, этто, взял и помахал… Видишь, у него рука на иконе вверх поднята?
– Да, вижу… Что, прямо-таки помахал?
– Ага! Я со страху глаза вылупила, встрепенулась, давай мамку звать! Она прибежала, обшшупала меня всю, а я мокрая уже, как лягуха, – это жар из меня враз вышел. Говорю ей: Николай-угодник мне рукой помахал! А она и не знает, то ли плакать ей от радости, то ли смеяться… Ты, Наташичка, подойди к нему поближе, погляди подольше. Может, он и тебе рукой махнет…
Наташа послушно встала со скамеечки, подошла к иконке, стала всматриваться в лицо святого. Потом вздохнула, еще раз перекрестилась. Опять захотелось поплакать, пожаловаться, попросить о чем-нибудь… Только о чем? И… на что она будет жаловаться? На свои собственные пугающие фантазии? На стерву Анну, испортившую ей выходные? Нет, не захочет Николай-угодник про такое даже и слышать. И рукой ей не помашет, не избавит от внутренней лихоманки. Нет, не помашет…
– Ладно, нянечка, я пойду. Меня там, внизу, муж в машине ждет. Ты скажи, тебя тетя Нина не обижает?
– Да бог с тобой, Наташичка! Как можно меня обидеть, бог с тобой! Это я вас всех обижаю, залежалась тут.
– Не говори ерунды, нянечка. Бабушка тебе привет передает. Да она и сама скоро приедет, говорят, такая жара и двух недель не продержится, потом дожди пойдут. Ну, я пойду?
– Иди, Наташичка. Я чую, тебе легче стало. Иди, мнучичка. Я посплю…
Наташа тихо открыла дверь, задумалась, потом обернулась назад, задержала на иконке взгляд, словно втайне надеялась на чудо. Нет, не помахал ей рукой Николай-угодник. Зато на душе и впрямь полегчало, даже вздохнулось как-то посвободнее.
– Хм… И впрямь за полчаса уложилась! – проговорил насмешливо Саша, когда она села к нему в машину. – Ну что, о чем сегодня Таечкина байка была?
– О Николае-угоднике. Как он ее от смерти спас. И не байка это вовсе. И вообще, не смейся…
Он посмотрел внимательно, ничего не ответил. Так и доехали до дому молча. Остаток воскресенья прошел в обыденных хозяйственных делах – закупке продуктов, стирке Сашиных белых сорочек, уборке квартиры. Все шло обычным домашним порядком, и все-таки – она чувствовала! – что-то было не так. Радости в душе не хватало. Потом только поняла причину ее отсутствия, когда уже спать легла – ни разу за весь вечер не торкнуло ее тягой все бросить и сесть за свою любимую писанину…
– Твоя-то явилась уже… – в понедельник утром выскочила ей навстречу из двери приемной Алла Валерьяновна. – Зашла ко мне, говорит, надо ей второй ключ от кабинета дать. А я ей говорю – не распоряжаюсь я тут запасными ключами! А она, знаешь, так на меня зыркнула, будто в глаза плюнула. Наглая девка! Ой, трудно тебе будет с ней, Наташенька…
– Ничего, Ал Валерьянна, справимся! – бодренько процокала каблуками мимо нее Наташа. – Мы тоже девушки не простые, и зыркать умеем, и в глаз можем плюнуть, если что. У нас не задержится.
– Ага, ага… – с готовностью закивала головой Алла Валерьяновна, поднаторевшая, видимо, за свою долгую секретарскую жизнь в подобного рода военных действиях, и добавила заговорщицким шепотком: – Я ведь, Наташенька, если что, Ивану Андреичу всегда могу шепнуть… Сейчас-то пока бесполезно, а вот пусть время пройдет… Мы ее быстренько отсюда спровадим, эту наглую девку! И не таких спроваживали. Ты, главное, поймай ее на чем-нибудь, а я уж подсуечусь…
Анна сидела за своим столом, внимательно глядя в монитор компьютера. Не повернув к ней головы, проговорила вежливо:
– Доброе утро, Наташа.
Было в этой вежливости что-то автоматическое, будто внутри у нее сработал кукольный механизм. И сам воздух родного кабинета показался Наташе будто искусственным, чужим, и она прямиком прошла к окну, распахнула его настежь.
– Пух же налетит, – так же ровно, не выдавая ни одной эмоции, проговорила Анна. – Не надо окно открывать, я кондиционер включила.
– А я люблю пух! Пусть летит! Мне очень нравится, когда пух летит!
Нет, она совсем не собиралась отвечать ей с таким вызовом, само собой получилось. Видимо, вчерашнее скопившееся раздражение потребовало выхода, но настроение от этого не улучшилось, наоборот, появилось недовольство внутри – чего это она тут на эмоции разошлась, как давешняя тетка из транспорта. Еще минуту – и хамские перлы в ход пойдут про "суку в ботах" и "корову стельную"…
– Хорошо. Пусть летит, – не поворачивая головы, равнодушно позволила Анна.
Нет, невозможно, как эта девица ее раздражает! Никогда и ни к кому она не испытывала такого острого, такого горячего раздражения, до звона в ушах, до мелкой трясучки в районе солнечного сплетения. Нет, надо как-то с этим состоянием справиться, взять себя в руки, воды попить… О, надо кофе сварить, вот что!
– Я кофе сварила, Наташа. Еще горячий. Пей, если хочешь, – вздрогнула она от Анниного ровного голоса, впрочем, как ей показалось, уже слегка насмешливого, и новая волна дурноты ударила в голову, даже в глазах потемнело.
– Спасибо! Не хочу! И… и вообще… мне некогда. Мне работать надо.
Да, правильно, надо работать! Надо открыть побыстрее заветный файл, уйти в него с головой, заслониться мысленно, улететь, провалиться, отвлечься…
Офисное кресло привычно приняло ее в свои незатейливые дружеские объятия, едва слышно заворковал включенный процессор, мягко засветился монитор, отвоевывая для нее пусть маленькое, но свое собственное пространство. Действительно, хороший совет Танька дала – поставить мониторы друг к другу задницами. Действительно, можно за него лицом спрятаться, не обеспокоиваясь его неприлично злым выражением. И телефонный звонок неожиданно хорошо в это пространство вписался. Вот только голос в телефонной трубке оказался не тем. Катькиным оказался голос, противно оптимистическим.
– Наташ, привет! Ну, как вы там с Анной поживаете?
– Привет. Все нормально.
– Наташ, ты это… Ты чего вчера психанула, я не поняла? Ты Сашку к Анне приревновала, что ли?
– Нет. Ты ошибаешься. И вообще, я не собираюсь обсуждать с тобой такие темы. И не беспокой меня больше подобными вопросами. Я не хочу. Мне неприятно, поняла?
Она с силой вжала трубку в пластмассовое гнездо, словно на корню хотела задавить ее мышиный писк, и снова вздрогнула от Анниного тихого вопроса:
– Это Катя звонила, да?
Господи, откуда она знает, что это Катька звонила? Она же специально даже имени ее не произнесла! Но не переспрашивать же ее, откуда…
– Нет. Это не Катя.
– А мне показалось…
– Тебе показалось.
Ага, вот такой тон у нее уже хорошо получился. Сухой, вежливо-равнодушный, дальше пуговиц не пускающий. Так, теперь открываем свой файл, улетаем-уплываем-проваливаемся…
Хотя лучше бы она его и не открывала, ей-богу. В самом деле, как во все это безобразие теперь уплывать? Как описывать страдания бедной Любаши, у которой стерва по имени Анна уже практически увела любимого мужа? А может… Может, переписать все заново? Дать этой Анне от ворот поворот? Но тогда никакого сюжета вообще не получится… О, а вот и глава про поездку на дачу… Нет, это даже перечитывать невозможно! Неужели это она действительно сама все придумала?! Нет, с описанием природы все понятно – отчего ж знакомые деревенские пейзажики не использовать? Но остальное, остальное! И выход Анны из воды, и ее умопомрачительный топлес, и застывший на берегу мужчина, и смятение бедной Любаши… Нет, это уже не творчество, это… самоистязание какое-то получается! Все, хватит с нее!
Закрыв файл, она долго рассматривала украшенные ярлыками документов зеленые холмы фоновой картинки на мониторе, потом перевела взгляд в окно. За окном привычно стелилась пуховая метель, сквозь шум тополей доносились голоса города, и солнце вовсю вступало в свои права, обещая к обеду тридцатиградусную жару. Заглянула в кабинет Алла Валерьяновна, что-то произнесла скороговоркой, и Анна деловито процокала каблуками к двери, прихватив какую-то папочку. Наверное, Иван Андреевич свою новую помощницу к себе истребовал. Помогать ему в трудных директорских делах. Слава богу, можно отдохнуть в коротком одиночестве.
Прикрыв глаза и покрутившись на стуле, она выгнула спину, сложила сплетенные пальцы на затылке. Голова тут же наполнилась болью, по телу снизу вверх поплыла странная тошнотворная слабость, добралась до горла, и пришлось сделать судорожное глотательное движение, потом еще одно, и еще… Компьютер, окно, шкаф с бумагами – все заплясало перед глазами, то приближаясь, то, наоборот, отдаляясь, потом в эту пляску добавилось еще и озабоченное лицо Аллы Валерьяновны.
– Наташенька, что с тобой? Я тебя зову, зову, а ты не слышишь…
– Да у меня голова что-то разболелась, Ал Валерьянна… Я очень плохо жару переношу, у меня давление сразу падает.
– Ой, а у меня, наоборот, поднимается… Я с утра уже лекарство выпила. А хочешь кофе, Наташенька? Я только что сварила для Ивана Андреича и для этой… для новенькой. Хочешь? Там еще осталось.
– Нет, спасибо. А что, они вместе кофе пьют, да?
– И не говори. Прямо сидят, как голубки. Представляю, как тебе обидно, Наташенька…
– Нет. Мне не обидно. Мне что-то и правда плохо… Как вы думаете, может, мне домой отпроситься?
Собственный слабый голосок опять послышался будто издалека, и она схватилась руками за край стола, испугавшись, что сейчас грохнется со стула.
– … Нет, главное дело, сидит у Ивана Андреича, расселась, как у себя дома, чирикает с ним о чем-то! Смотреть противно! Меня вызвал, попросил для нее кофе сделать, как для важной какой персоны! – никак не могла выскочить из праведного возмущения Алла Валерьяновна.
– Вы знаете, я бы домой пошла! – снова жалобно повторила Наташа. – У меня очень голова болит!
– Ну да, ну да. Я ему скажу, что ты заболела. Да он про тебя и не вспомнит, наверное, так этой новенькой занят! Похоже, она там надолго у него зависла.
– А вы можете ему как-то прямо сейчас сказать? Ну, что я заболела?
– Хорошо, попробую…
Вернувшись через десять минут, она произнесла радостно:
– Отпустил! И даже машину велел дать, чтоб тебя домой отвезли. Еще и пошутить изволил, что голова у тебя на нервной почве разболелась – вроде того, из ревности, что он вторую помощницу взял. А она сидит, коленку свою выставила, улыбается…
На улице ей чуть полегчало. Служебная машина лихо подкатила к подъезду дома, квартира встретила недоуменной тишиной, словно не была готова к столь раннему приходу хозяйки. Наташа тихо прошла на кухню, долго рассматривала оставленную после завтрака посуду в мойке, будто соображала, как с ней следует поступить, потом вяло махнула рукой, поплелась в спальню. Ладно, болеть так болеть. Тем более голова оставалась тяжелой, и затылок вдруг заломило нестерпимо, и тело было чужим, и даже такая знакомая собственная постель показалась чужой, неуютной, неудобной. Вздохнув со стоном, она свернулась калачиком, закрыла глаза, но тут же их и открыла, потянулась к лежащей на прикроватном столике телефонной трубке – надо же Саше позвонить…
– Банк "Богатая казна", начальник аналитического отдела Александр Петров… – отозвалась трубка вышколенным корпоративной вежливостью голосом мужа. – Я вас внимательно слушаю…
– Саш, я заболела, с работы отпросилась.
– А что с тобой?
– Голова болит, и слабость такая…
– А почему домой? Надо было в больницу идти! Вдруг что-то серьезное?
– Да ничего. Поваляюсь денек, и пройдет. Ты сегодня приезжай пораньше, ладно?
– Хорошо, Натусь… Тебе купить чего-нибудь? Может, в аптеку заехать?
– Я не знаю… Ну, купи таблетки от головной боли. У нас дома никаких лекарств нет.
– Ладно. А ты постарайся уснуть, ага? У меня после обеда совещание назначено, как все закончится, я сразу приеду. Давай, не кисни. Все, пока…
Нажав на кнопку отбоя, она прижала гладкий пластиковый корпус трубки к щеке, будто она была неким проводником Сашиной о ней заботы, полежала немного, потом переползла на его половину кровати, устроила голову в ямке, оставленной его головой на подушке. Как хорошо, что у нее есть любящий заботливый муж, и хорошо, что он после совещания помчится домой, и от подушки так сладко, так по-мужски пахнет его туалетной водой… И вообще, все у них в доме хорошо… Хорошо… И так будет всегда…
Последней ее мыслью было, что надо бы раздеться и лечь в постель по-человечески, потому что блузку и юбку жалко, зря, что ли, она их все утро наглаживала. Потом эта мысль уплыла, так и не успев достучаться до сознания, и она заснула, несмотря на головную боль, очень крепко. Но в то же время и беспокойно, и на фоне этой крепкой дневной дремы что-то все же происходило, плавал черным облаком сон не сон, но образ невидимый, как ощущение дурного предчувствия. Потом этот образ подал голос, то есть материализовался звуком, очень настойчивым и очень знакомым. Она вздрогнула, открыла глаза – бог мой, да это же в дверь звонят! Саша, наверное, уже приехал! И часы показывают половину четвертого пополудни…
Она живенько сползла с кровати, прошлепала к двери, привычно справилась с замком, распахнула настежь. И застыла в удивленной позе – на пороге стояла Анна. Явление было столь наглым и неожиданным, что глаз, приготовившийся лицезреть в двери любимого мужа Сашу, даже и моргнуть не успел, а язык, не спросясь, уже выдал непрошенное, оторопело вежливое:
– Привет…
– Здравствуй, Наташа. Еще раз. Мы с тобой сегодня уже виделись вообще-то. Войти можно? – кротко улыбнулась стоящая в дверях Анна и тут же пояснила торопливо: – Ты извини меня, ради бога, что я домой заявилась, но мне очень нужна твоя помощь. Ты ведь не откажешь мне в помощи?