– А… А чем я, собственно… – начала приходить в себя Наташа, то есть медленно разводить руки в стороны, поднимать вверх плечи и лихорадочно призывать в одурманенную сном голову остроту реакции для совершения хоть каких-нибудь защитных действий.
Конечно, самое лучшее было бы призвать на помощь не остроту реакции, а обыкновенную человеческую наглость. То есть тупо захлопнуть перед Анниным носом дверь. Ну, можно было еще пробормотать что-нибудь вежливое для приличия, например: "Дико извиняюсь, дорогая Анна, но температура у меня поднялась катастрофически высокая и вот-вот могу в обморок грохнуться". Ничего этого она сделать не успела, стояла как идиотка, сбитая с толку непривычной Анниной говорливостью, и, как ей казалось, даже чуть пошатывалась от летящей в грудь пулеметной очереди торопливых объяснений:
– Понимаешь, Наташа, у меня просто не было другого выхода, только к тебе ехать! Иван Андреевич дал мне задание написать для него выступление на симпозиуме, и я написала конечно же, но боюсь, не пропустила ли чего… Или, наоборот, не ляпнула ли там лишнего. Ты пробеги свежим глазом, пожалуйста! Это много времени не займет… Там пять страниц всего…
В общем, она и опомниться, и проследить за процессом не успела, как Анна вместе со своим словесным потоком уже вплеснулась в прихожую, как, наклонившись, быстро расстегнула босоножки, как выудила из сумки голубую пластиковую папочку с бумагами. И ничего ей больше не оставалось, как с тоской оглянуться на открытую еще дверь да вздохнуть, смирившись с обстоятельствами, – не драться же с этой наглой девкой, в самом деле, не выпихивать в спину вместе с ее бумагами и босоножками.
– Между прочим, там все выступления в папках в готовом виде есть. Я тебе показывала, – недовольно пробурчала Наташа, направляясь в гостиную. Хотя бы это раздраженное бурчание она могла себе позволить, в конце концов?! Или эта наглючка решила, что если в дом пришла, то надо перед ней обязательной приветливостью растекаться?
– Да, я помню, Наташ, помню… – Анна следовала за ней след в след, продолжая торопливо оправдываться: – Я почему-то подумала, что не очень тебя обременю, если все-таки согласую с тобой… Вот, посмотри, пожалуйста!
Она плюхнула свою голубую папочку на стекло журнального столика и тут же с комфортом развалилась в кресле, и даже задницей в нем слегка поёрзала, будто устраивалась надолго. А потом еще и ногу на ногу закинула, красиво демонстрируя свою сексапильную коленку. Модель хренова. Подумала бы головой сначала: кому здесь ее коленка так уж нужна?
– О, а у нас, оказывается, гости… – пропел из двери гостиной веселый Сашин голос, и Наташа опустила плечи в огорченном изнеможении. Ну да, так и есть… Он же обещал пораньше с работы приехать, вот и приехал…
– Привет… – медленно повернула голову на Сашин голос Анна, и Наташа только диву далась, как быстро ее виноватая говорливость трансформировалась в ленивое элегантное достоинство. И коленка к месту пришлась, надо же. Очень даже грациозно смотрелась.
– Это не гости, Саш. Это с работы. Мы же с Анной работаем вместе. Я сейчас текст выступления быстренько посмотрю, и…
– Да ладно тебе, Натусь! Я очень даже рад, что у нас гости. Анна, ты никуда не торопишься?
– Нет. У меня сегодня вечер абсолютно свободен.
Наташе на миг показалось, будто сверкнула в Анниных глазах ведьминская искорка, и они вспыхнули яркими изумрудами на фоне иссиня-черных, очень элегантно уложенных локонов. Да, кстати, о локонах! Что-то она утром никакой красивой укладки у Анны на голове не приметила… Неужель девушка в салон сгоняла, прежде чем зайти к ней домой? Вот это подвиг! А то без укладки выступление для Ивана Андреича ну никак не согласуется…
– Ну, тогда в загул, девчонки? – поднял кулак в жесте "но пасаран" Саша. – Я вина испанского купил. Натусь, ты как себя чувствуешь?
– Плохо. Я очень себя плохо чувствую, Саша, – сердито кося глазом в сторону Анны, многозначительно произнесла она, надеясь, что Саша уловит-таки эту многозначительность в ее голосе и не станет настаивать на предложенном "загуле".
– Да брось, Натусь! Посидим сейчас… Я сам и ужин приготовлю! А? Пойдемте, девчонки, на кухню! Вы будете сидеть праздными светскими дамами, вино потягивать, а я буду вокруг вас суетиться со сковородками! Наташка, где у нас сковородки?
Последнюю фразу он произнес уже из кухни, и слышно было, как загремели открываемые дверцы шкафов, и глухо звякнул металл, и вдобавок упало и разбилось что-то под аккомпанемент его веселого чертыхания.
– Я и впрямь очень плохо себя чувствую! – сквозь зубы сердито прошипела Наташа, впихивая голубую папочку Анне в руки. – Неужели тебе непонятно?
– Почему же, понятно… – гордо вздохнула Анна, поднялась из кресла и медленно пошла к выходу из гостиной.
Уже в дверях полуобернулась к ней, улыбнулась летуче и, минуя коридорчик прихожей, устремилась на кухню, весело и снисходительно приговаривая:
– Саша! Саша! Не надо так стараться, ты все здесь сейчас переколотишь! Ну вот, сахарницу разбил, рассыпал все…
– Ну, это не страшно, Анна! Вот если бы я соль рассыпал, тогда… А кстати, какая это примета – сахар рассыпать? Если соль, то к ссоре, а сахар?
– А сахар, наверное, наоборот. То есть… Не к ссоре, а…
– … А сахар рассыпать – это к миру в семье! К любви между женой и мужем! Несмотря ни на что! – прервала их разговор Наташа, появляясь вслед за Анной на кухне.
Наверное, это прозвучало у нее слишком уж раздраженно, да еще и вперемешку с менторским назиданием, потому как Саша обернулся, глянул с неловкостью, вроде того: эк тебя на пафос разнесло, мать… Пожав плечами, она улыбнулась ему через силу, устало прикрыла глаза и тяжело, почти со стоном вздохнула – в общем, всячески, как могла, продемонстрировала свое недомогание, ради которого он, собственно, и примчался домой с работы раньше обычного. Только результата не достигла. Не мелькнуло в Сашиных глазах ни капли сочувствия и заботы, наоборот, очень веселыми были глаза мужа, с дрожащим в них опасным праздником. И губы подрагивали в едва сдерживаемой улыбке, и лицо было… Нет, не чужое, оно частенько было таким, бесшабашно-радостным, но только радость эта и бесшабашность всегда были направлены в ее, в Наташину, сторону. А теперь… А теперь, получается, пришла Анна, отгребла от нее мужнину радость и сидит себе, улыбается, и тоже блестит глазами, и губами подрагивает в такой же едва сдерживаемой улыбке. Дрянь такая. А может, взять и скандал устроить? А что? Взять и расставить все по своим местам! Мужнину радость – законной жене, а те, которые "дряни такие", пусть убираются с чужой территории, нечего тут… Да, надо бы устроить скандал, только сил нет…
Ее и впрямь будто сковало всю. Внутри все плескалось больным возмущением, а сверху – лед. И в голове будто камень горячий сидит, прожигает мозги насквозь, и язык онемел, ни слова произнести невозможно. Так бывает в ночном кошмаре, когда надо бежать, и ты изо всех сил стараешься бежать, а ног не ощущается, и стоишь на месте, и ждешь беды…
– … Наташа! Наташ! Да что с тобой, в конце концов?
Она будто очнулась от навалившегося кошмара – Саша стоял рядом, склонившись к лицу, тряс ее за плечо. Анна примостилась к нему сбоку, угодливо протягивала стакан с водой, смотрела вроде как сочувствующе, но лучше бы уж вообще не смотрела. Под ее взглядом Наташа вздрогнула и тут же икнула некрасиво, и Саша едва заметно поморщился, будто ему стало ужасно неловко за жену. Ей и за саму себя отчего-то было неловко. Будто она лишней тут оказалась, в собственном доме. Все, все было не так! Будто вывернули ее силой наизнанку, на некрасивую, на безобразную, и предъявили всем – смотрите, мол, это же не имеет настоящей заявленной стоимости, это подлежит немедленной и справедливой уценке, и место этому на дешевой распродаже, в базарный день за рубль ведро…
– Я, пожалуй, пойду… – откуда-то свысока, как Наташе показалось, прозвучал уверенно-снисходительный Аннин голос. – А то Наташе совсем плохо станет…
– Да нет… Погоди, Анна! Погоди, сейчас все образуется! И вовсе не из-за тебя ей плохо, с чего ты взяла? Останься! – оттуда же, свысока, прозвучал и Сашин голос. Наташа вздрогнула – он показался ей совсем чужим. Не Сашиным…
– Нет. Как-нибудь в другой раз. Я пойду, Саша…
– Тогда я провожу!
– Да? Ну, как хочешь… – пожала Анна красивыми идеально смуглыми плечами и элегантно развернулась к двери.
– Саша… – отчаянно то ли проговорила, то ли жалостливо пропищала Наташа, и даже руки к нему воздела в умоляющем жесте.
– Наташ, ну чего ты, ей-богу… – холодно и с недоумением отвел он от себя ее руки. – Перестань, неудобно…
– Не уходи, Саш… Пожалуйста…
– Но я же только провожу, что ты? Странная какая, честное слово…
Он точно так же пожал плечами, как Анна. И точно так же быстро и элегантно исчез из кухни, и было слышно, как они шуршат вместе в прихожей, о чем-то тихо переговариваясь. Недолго шуршали, полминуты всего. Очень торопились, наверное. Потом хлопнула дверь…
Она долго еще сидела на кухне, рассматривая привычные глазу предметы. Они были теми же, до боли знакомыми, но будто уже и другими, впитавшими в себя предчувствие беды. Вот полотенце с псевдовышитыми по краю красными петухами, вот причудливая керамическая сахарница, вот кофемолка, старинная, ручная, с потершейся медной ручкой. Она ее у бабушки выпросила – для красоты кухонного интерьера. Привычный ряд, привычное пространство, отличительные признаки собственной семейной территории. Что ж вы не сохранили, дорогие признаки, рубежей родины, пустили в нее врага? Где же ваш мужчина-хозяин, почему его так долго нет? Сколько, интересно, нужно времени, чтобы посадить гостью в такси и вернуться домой? Пятнадцать минут? Двадцать? Полчаса прошло, а его все нет…
Передернувшись, как от озноба, она встала со стула, поплелась в гостиную, огляделась кругом. И здесь – те же привычные вещи, и тоже – будто чужие. Вдруг, разрывая опасливую напряженную тишину, заверещала телефонная трубка из спальни, и она бросилась туда, будто ища спасения. Вот она, лежит на кровати, рядом с подушкой. Неужели она прижимала ее к себе так недавно, успокоенная заботливым Сашиным голосом, обещавшим приехать домой пораньше?
– Привет, Натка! Ты дома? – полился в ухо бодрый голос бабушки. – Почему на звонки не отвечаешь? Я звоню тебе на мобильный, звоню…
– Я не слышала, ба… Он в сумке, а сумка в прихожей…
– А чего у тебя голос такой убитый? Случилось что?
– Да… Нет… В общем, ничего не случилось…
– А мы с Тонечкой сегодня на дальнее озеро ходили! Там купание такое чудесное, вода чистая, будто родниковая! И песочек беленький. Красота! В выходной приедете – обязательно все вместе сходим!
– Хорошо, ба. Сходим, конечно.
– Нет, Натка, не нравится мне твой голос… Чувствую, скрываешь ты от меня что-то. Ты у Таечки сегодня не была?
– Нет. Сегодня не была. Не смогла я. У меня голова заболела, я с работы отпросилась, потом уснула. Но я сейчас позвоню тете Нине, узнаю…
– Не надо, не звони. Я два часа назад с ней разговаривала. Там все в порядке.
– Я завтра обязательно туда съезжу, ба. Ты не волнуйся. Отдыхай спокойно.
– Да, Натка, вот еще что… У Тонечки сандалики уже на последнем вздохе живут, боюсь, до выходных не дотянут… Может, вы завтра с Сашей вечерком приедете, другие привезете? Да, и сапожки резиновые надо бы! А то, сама знаешь, пройдет дождь, и будут у нас тут грязи непролазные! Ну что, приедете? Поджидать вас?
– Не знаю… Я… я у Саши спрошу…
– Так и спроси! Или что, его дома нет?
Вдруг странно и глухо заколотилось внутри сердце, и отчего-то захотелось резко вильнуть в сторону, оградить себя от ответа на этот простой бабушкин вопрос. Будто само по себе признание факта мужниного в доме отсутствия предвещало некую угрозу семейному благополучию, если не сказать больше.
– Ба, а мама из Кисловодска не звонила? – вильнула-таки Наташа от этого вопроса в сторону.
– Да звонила, звонила, конечно! Она меня с толку и сбила! Целый день тебя по мобильному набирает, а ты не отвечаешь.
– Ну да. Я проспала почти целый день.
– Вот и я ей говорю: чего ты зря панику поднимаешь? А она одно твердит, будто ее материнское сердце что-то там почуяло… Ну, я ее отчитала хорошенько – не каркай, говорю, под руку, а то и впрямь чего накличешь! Она еще та паникерша, как вобьет себе чего в голову…
– Как у нее дела, ба?
– Да все в порядке. Завтра в Домбай на экскурсию поедет. Я говорю – не особо там разъезжай, времена для экскурсий сейчас опасные, а она смеется, знаешь, так загадочно… Нет, ты можешь такое себе представить, чтобы твоя мать – и загадочно смеялась, а? В общем, я поняла, что у нее там хахаль завелся. Наверное, в этот момент рядом был. И слава богу, лишь бы на пользу пошло.
– Ну да.
Видимо, слишком уж равнодушно по отношению к материнскому "хахалю" прозвучал Наташин голос, и чувствовалось, как обиженно замолчала на том конце провода бабушка. Причем совершенно справедливо замолчала. Потому что на самом деле информация про вдруг появившегося где-то там курортного маминого "хахаля" – она вообще из ряда вон. Потому что с годами неподъемная ответственность "главного бухгалтерства" трансформировала мягкую и, в общем, достаточно симпатичную женщину в довольно сухой и практически идеальный образчик "синего чулка", в подозрительного администратора, даже и без намека на какое бы то ни было кокетство.
Так что вполне справедливо бабушка на нее обижается. Могла бы и поддержать тему. Слава богу, бабушка долго сердиться не умеет…
– Ладно, Натка, чую, не до наших новостей тебе. И не до разговоров. Ты с Сашей, что ли, поссорилась?
– Нет… Нет, ба. Все в порядке, не волнуйся.
– Не хочешь говорить?
– Да нечего мне тебе говорить… Сказала же – все в порядке.
– Ну ладно. И хорошо, что в порядке. Тогда пока…
– Пока, ба. Целую. И Тонечку поцелуй. Созвонимся…
Нажав на кнопку отбоя, она зачем-то положила трубку на прежнее место, рядом с Сашиной подушкой. Сцепив пальцы в замок, долго смотрела на нее, словно умоляла разразиться еще одним звонком. Зачем, от кого? Она и сама не знала. Просто очень хотелось, чтобы хоть что-нибудь происходило, чтобы пустое пространство квартиры треснуло, не давило тягучим ожиданием. Осторожно подняв глаза к настенным часам, отметила про себя, что уже час прошел…
Подскочив с кровати, она почти бегом бросилась в прихожую, дернула "молнию" на сумке, выудила дрожащими пальцами мобильник и, с трудом попадая в нужные кнопки, кликнула Сашин номер. Конечно же. Конечно же этого и следовало ожидать: "Абонент отключил телефон или находится вне зоны обслуживания". Вне зоны. Вне ее зоны абонент находится. Уже. Этого следовало ожидать, но вся ее суть протестовала этому следованию вместе с ожиданием, черт бы его побрал! Нет, что такое происходит, в конце концов?!
Следующие два часа растянулись для нее медлительной вечностью. Тихо вплыли в дом, будто предлагая себя, нежные июньские сумерки и долго тужились угасанием, растворяя в теплом тумане привычные глазу предметы. Поджав под себя ноги, Наташа сидела в кресле, сжимала в холодной ладони мобильник и через каждые пять минут кликала заветный номер. В голове, кроме фразы про абонента, который отключил телефон, уже ничего не оставалось. В какой-то момент ей подумалось отстраненно: между прочим, хорошее начало для стихотворения – "абонент отключил телефон…".
Нет, в самом деле, объяснит ей кто-нибудь, что в этой проклятой псевдореальности происходит?!
Когда в темной и до предела напряженной тишине раздалось осторожное шоркание ключа в замочной скважине, сердце ее вздрогнуло, сделало быстрый кульбит и заколотилось осторожной радостью – уф-ф-ф… Быстро потерев лицо руками, она согнала с него страх и недоумение, расправила плечи, гордо вскинула подбородок. И тут же зажмурилась от яркого света.
– Ты почему не спишь?
Саша стоял в дверях, смотрел на нее исподлобья. Видно было, что он очень старался сделать свой взгляд сильно мужицким, то есть изо всех сил тужился придать ему нужную искорку – веселую и нагло-уверенную, – ту самую, об которую разобьются вдребезги все законные женины вопросы. Только плохо он старался – характер был не тот. Порядочный у ее мужа был характер, потому как мама с папой, судя по его рассказам, те еще были макаренки-воспитатели, с пеленок правде-матке учили, какой бы она ни была. Между прочим, уверенной лживой непробиваемости тоже надо с малолетства учиться, так просто, в одночасье, врать себя не заставишь и досадливое, но честное чувство вины на помойку не выкинешь. Так что придется-таки отвечать на ее вопросы, никуда не денешься.
– Саш… Объясни мне, пожалуйста, что происходит?
Вопрос, взлелеянный долгим томительным ожиданием, вылетел наружу сам по себе, как говорят, от зубов отскочил. Совершенно дурацкий вопрос, не конкретный какой-то. Между прочим, очень для "обвиняемого" удобный. Если только "обвиняемый" не наберется наглой смелости и не ответит в лоб, что на самом деле все-таки происходит…
– А что такое, Наташа? Что ты имеешь в виду?
Нет, не набрался "обвиняемый" наглой смелости. Уже хорошо. Потому что присутствия в данный момент наглой смелости она бы точно не пережила. И наверняка нет такой женщины, которая в подобный момент предпочтет эту наглую смелость любому вранью, даже самому захудалому. Может, в книжных героинях и можно такую женщину сыскать, а в реальности – нет. Вернее, в псевдореальности…
– Я имею в виду, где ты был так долго. И почему телефон отключил.
– Ты же знаешь, где я был. Твою подругу провожал. А у телефона батарея села.
– Да никакая она мне не подруга! Она… Она, между прочим, вообще никто! И звать ее никак!
Ее вообще нет, понимаешь? Ее в человеческой природе как индивида не существует!
Сама испугавшись произнесенного, она замолчала, будто захлебнулась на полуслове. Саша и впрямь посмотрел на нее несколько озадаченно, подошел, сел перед ней на корточки.
– Натусь… Ты успокойся, пожалуйста. У тебя опять голова болит, наверное? Давай вообще прекратим этот дурацкий разговор, он мне не нравится.
– Хорошо. Только скажи мне, почему ты ее так долго, так бесконечно провожал…
– Не знаю. Так получилось. Это все, что я могу тебе сказать.
– Тогда… Тогда ответь мне еще на один вопрос. Последний на сегодня. Ты меня любишь, Саш?
Вздохнув и коротко возведя глаза к потолку, он распрямился, покрутил головой, приложил к темени ладонь и, сделав озабоченное лицо, проговорил жалобно:
– Наташ… Можно я спать пойду? Мне завтра вставать рано и опаздывать нельзя. На утро куча вопросов отложена…
– Ничего! Подождет твоя куча! Ты мне не ответил – любишь или нет?
– Наташ, вообще-то это не тема для крутых разборок… Ты мне еще пистолет ко лбу приставь.
– То есть как это – не тема? Ты не забыл, кем я тебе прихожусь? Я твоя жена, между прочим, и мать твоего ребенка! Ты ушел из дому с какой-то наглой девкой, тебя не было четыре часа, и я не имею права задавать тебе вопросы? Или ты думаешь, что я буду все терпеть молча и в подушку плакать, как… как Любаша?!
– О господи, ну какая еще Любаша, Натусь… Не знаю я никакой Любаши! Можно я лучше спать пойду?