– Как мне теперь жить, а? Я же люблю его, я без него не могу… Ну как мне теперь жить, скажи…
– Что, все так серьезно, да? Он что, сказал, что уходит?
– Не-е-ет… Ничего он не сказал… Но я же все вижу, я же не слепая… Его как подменили, ба!
– Что, за один вечер взяли и подменили? Да брось ты, Натка! Так не бывает! Ты все преувеличила, как всегда… И вообще, перестань реветь!
– Нет, нисколько я не пре… преувеличиваю! – с трудом сквозь слезы выговорила длинное слово Наташа. – Ба, я боюсь, что он меня бро… бросит…
– Да господи боже ты мой, Натка! Что значит – бросит? Ты что, ненужная вещь, чтобы тебя выбрасывать? Не смей даже употреблять в отношении себя такие выражения! Чтоб я не слышала этого больше, поняла? И вообще, нашла о чем горевать! Нормально проживешь и без Саши своего! Ничего, проживем, и Тонечку вырастим! И бог с ним, если он таким ненадежным оказался!
– Да что ты такое говоришь, ба! Ты же… Ты же ничего не понимаешь! Ты так говоришь, потому что сама без мужа всю жизнь жила, и мама тоже… Я знаю, вы обе хотите, чтоб и я…
– А! Ну да, конечно, тебе виднее, чего мы с матерью хотим… – обиженно протянула бабушка, – ты же у нас одна такая, шибко умная писательница! А мы чего, мы всего лишь глупые читательницы, в тонких психологиях не искушенные…
– Ой, да при чем здесь писательница! Я же тебе говорю, что я люблю его, а ты – писательница… А самое обидное, что я сама, сама эту Анну выдумала, понимаешь? Сама себе наперед все предугадала, накликала беду…
– Ну ладно, Натка, прекрати реветь… Все растолкается по углам постепенно, утрясется все. Перемелется, мука будет. Не ты первая, у которой муж налево пошел, не ты и последняя. Ничего, переживешь. Не война ведь. Успокойся, Натка…
Бабушкино журчание тихо лилось в ухо, уверенные интонации голоса несли успокоение и надежду, и вот уже вздохнулось длинно, с короткими последними всхлипами, и захотелось взглянуть в зеркало, ужаснуться собственному вдрызг перемазанному тушью и помадой лицу.
– Ладно, ба… Действительно, не война ведь… – произнесла она кротко и даже чуть дрогнула губами в грустной улыбке.
– Натка, а ты приезжай к нам сюда, возьми отгул на работе да приезжай! А что? Отдохнешь…
– Нет. Я лучше сейчас отпрошусь да домой пойду. Мне дома лучше.
– Ну, смотри…
– Ба, я сегодня к Таечке не пойду, ладно? А вечером тете Нине позвоню… Честное слово, не могу, сил нет…
От процедуры "отпрашивания" ее снова избавила милейшая Алла Валерьяновна, вызвавшись самолично проконтролировать ситуацию и замолвить в начальственное ухо Ивана Андреича нужное словечко, если в таковом настанет необходимость. Вероятность же необходимости была ничтожно мала – отбывая домой на обед, Иван Андреич все реже и реже находил в себе силы возвращаться к своим руководящим обязанностям, полностью отдаваясь послеобеденному старческому отдыху. Преданная же Алла Валерьяновна в это время сидела как на иголках, то есть напряженно блюла его авторитет, отшивая наиболее рьяных сотрудников резко и категорично: зайдите, мол, чуть позже, Иван Андреич может приехать с минуты на минуту. Так и проходил остаток рабочего дня, перескакивая с одной минуты на другую, а потом и наиболее рьяные к этому режиму успели попривыкнуть, со своими бумагами после обеда особо уже и не выскакивали.
Домой Наташа решила пойти пешком. Вернее, побрести. Потому что в таком угнетенном состоянии духа люди не ходят, а именно бредут, неся свои проблемы оковами на ногах. Над городом явно собирался дождь, и она мысленно призвала его обрушиться на ее бедную голову – давай, давай, пусть… Как говорится, до кучи. По крайней мере, можно идти под дождем и плакать, не привлекая чужого любопытного соболезнования.
Дождь и в самом деле обрушился – сразу и резко, сплошной водяной стеной. Одежда моментально намокла, модные текстильные босоножки противно заплюхали по пяткам, и она сняла их, отчаянно ступив в образовавшийся под ногами пузырчатый водяной круговорот. Ничего, забавно, только колготки жалко. Они ж особенные, летние. Эта тонкая, на ноге в жаркий день практически неощутимая и ужасно дорогая субстанция составляла, скорее, видимость колготок и была данью неизвестно кем придуманным правилам офисного приличия. Ну да и черт с ними… В данном случае легче будет усмехнуться – тут, можно сказать, жизнь рушится, а она колготки пожалела. Усмехнуться, а потом заплакать. Можно даже и в голос – за шумом дождя все равно ничего не слышно.
Однако такая водная халява длилась недолго. Дождь, как резко пошел, так же резко и прекратился, предательски предъявив благоразумно выползающему из укрытий народу ее заплаканность и жалкую мокрую босоногость. Благо что до дому осталось – рукой подать.
Дома она постаралась заманить организм в обычные плотские удовольствия – дать ему теп лую ванну, чашку горячего чая, толстый бутерброд с ветчиной, мягкое кресло, сигарету… Все это было им с благодарностью принято, и даже вопросы в голове появились достаточно здравые, требующие немедленных на них ответов. Например, вопрос первый и глобальный: что делать? А вслед за ним тянулся почему-то вопрос второй, вовсе не глобальный, а факультативный скорее, но ответа так же настоятельно требующий: с чего это ей в голову такой странноватый сюжет романа пришел? Откуда вдруг взялась, придумалась такая скороспелость в отношениях отъявленной бабы-стервы и верного жене семьянина? Что-то тут не так, в чем-то есть явный пробел, бесшабашная непродуманность какая-то…
Рассеянно затушив сигарету, она медленно поднялась из кресла, огляделась по сторонам в поисках ноутбука. Так вот он, приткнулся неприкаянно на стеллажную полку. Сейчас откроем нужный файл, посмотрим… Заглянем еще раз в подробно расписанный план сюжета…
Поджав под себя ноги и стащив с головы тюрбан полотенца, она торопливо побежала глазами по коротким емким предложениям продуманного ею плана романа, разбираясь в сокращениях, вставках, всякого рода пометках, памятных галочках и восклицательных знаках в скобочках. Потом оторвала от экрана взгляд, пожала плечами в недоумении. Нет, как ей такое могло прийти в голову, интересно? Чтобы за три дня герой влюбился, чтобы позволил себя увести из семьи, как коня из стойла… Чушь, бред собачий! А вот эти короткие строчки в плане числятся, как будущее описание Любашиных переживаний. Так, почитаем… Что это?
"… После разговора с Антоном Любаша в недоумении. Не может поверить в происходящее. Ждет, ждет каждый день. Надеется, что Антон придет хотя бы собрать вещи. Мысленно готовится к разговору. Постоянный внутренний диалог с самой собой. Воспроизвести этот диалог. Поднажать на женское отчаяние. Однажды ночью, проснувшись, она приходит к выводу, что должна просто убить ее, Анну…"
Вздрогнув, Наташа отвела взгляд от монитора, моргнула в пустое пространство. Вот так, да? Просто убить, значит. Эка ее разнесло-то, господи! А главное, никакого убийства в романе согласно задумке точно не происходит, герой в самом конце, хлебнув стервозниного Анниного характера, благополучно валится доброй Любаше в ноги, умоляя его простить великодушно. И Любаша прощает конечно же искренне и навсегда и моментально все забывает, и на фоне этой амнезии наступает полный сопливо-розовый хеппи-энд, потому как рукопись в серию "Мальвина" без хеппи-энда ни за какие художественные коврижки не возьмут…
Она снова уткнула взгляд в только что прочитанные ею строчки, хмыкнула озадаченно.
Так вот вам. Убить, значит. Очень интересно. Это ж как надо бедную женщину довести до безумия, чтобы она любовницу мужа убить захотела? Закрыв глаза и включив на полную мощность воображение, она вдруг представила, как заходит в свой кабинет, как достает из сумочки нож, как трогает сидящую к ней спиной Анну за плечо. Анна поворачивается к ней медленно, сидя на стуле, смотрит надменно и зеленоглазо, она отводит руку с ножом и…
Нет. Бред какой-то. Не получается. Она и курицу зарезать не может, не от страха, а в принципе не может, а от вида крови готова в обморок упасть не хуже какой-нибудь литературно-классической барыньки. Даже в кино, когда убийства всякие показывают, глаза сами веками прикрываются, будто внутри спасительное автоматическое реле срабатывает. Нет, не смогла бы она убить. Тут и ассоциировать нечего. Да и вообще… Зачем ей вообще это нужно – себя с собственной героиней ассоциировать? Надо просто успокоиться, надо прийти в себя, надо принять ситуацию как данность. Бабушка права – должен и ее насквозь положительный муж пройти хоть разок по скользкой дорожке измены, укрепить свой брак доброкачественным леваком. Да и она – не добрая клуша Любаша, чтобы ее можно было взять и так запросто бросить! То есть взять и объявить ей об этом по телефону, как того требует книжная героиня Анна…
Она быстро вздернула курсор в самый конец, начала читать последний, сотворенный совсем недавно и, как помнится, не без присутствия вдохновения текст. Вот. Вот он, герой, собирается с силами, чтобы звонить бедной Любаше и объявлять ей страшную весть. Вернее, не сам собирается, а холодная стерва по имени Анна такого поступка настоятельно требует. Фу, гадость какая… И текст получился фальшивый, мылкий какой-то, пошлый насквозь. И ситуация тоже фальшивая, и сюжет фальшивый. Не бывает такого в реальности. В дурном воображении бывает, а в реальности – нет. Если, конечно, заставить себя не думать о том, где и с кем ее муж проводит сейчас время…
Она с силой захлопнула перед собственным носом ноутбук, взглянула на часы. Стрелки показывали половину одиннадцатого, и она долго и удивленно на них пялилась, недоумевая, как быстро прошел для нее этот маетный промежуток времени. Даже посмотрела в окно подозрительно, будто сомневаясь в реальности поздних июньских сумерек. К счастью, сумерки были самые настоящие, вползли в открытую балконную дверь теплой озоновой влажностью, уютно расположились по углам гостиной. Действительно, днем же дождь был… Ее вдруг сильно потянуло в сон, как тянет заснуть именно в такие сумерки, наполненные влажной прохладной свежестью. Развязывая на ходу пояс купального халата, она побрела в спальню, плюхнулась на свою кровать, обняла руками подушку. Последней ее мыслью было – надо же Сашу дождаться, поговорить… Нельзя быть такой размазней, как Любаша… И тут же другая мысль, требовательная и сонная, пришла ей на смену – спи! Спи, не надо ни о чем с ним разговаривать. Как там у доброго и мудрого дяди Карнеги написано – не беспокой беспокойство, пока оно не побеспокоит тебя…
Проснулась она глубокой уже ночью от тихого шороха, чуть приоткрыв глаза. Саша бесплотной тенью, ступая на цыпочках, крался от двери спальни к кровати. Тихо откинув одеяло, лег на свое место. Вот так, значит. Крадется, как вор, под бок к собственной жене. И сна – как не бывало. Голова была ясной и пустой, и отчего-то гулко и часто билось сердце, казалось, что все тело сотрясается под его ударами. Саша быстро заснул, дышал ровно и глубоко, как спит человек с чистой совестью после трудов праведных. А может, он тоже притворяется, что спит? Хотя не похоже…
Заснула она только под утро. Бодрая музыка рыбацкой скрипочки из поставленного на "будильник" мобильника прозвучала в тревожном пространстве спальни несколько неуместно, как веселый гопак на поминках. Сердце снова заколобродило страхом – надо же вставать, надо задавать мужу вопросы, требовать объяснений, исходить обидой, в конце концов. А еще – исполняться глубоко раненной женской гордостью. Ведь есть у нее гордость, в самом деле? По крайней мере, она всегда раньше считала, что есть… Да навалом раньше у нее было гордости! А сейчас… Боже мой, сколько хлопот, нервов и душевных терзаний на все это безобразие надо, ни в одном романе не опишешь. А вот еще интересно – лучше первой с постели соскочить или подождать, когда Саша встанет? Нет, лучше подождать… Или он так же лежит и трусливо выжидает, когда она первой с постели встанет? Во ситуация…
Так и получилось, что одеяла они от себя откинули одновременно, секунда в секунду. Однако первым покинул тревожную территорию Саша – хмуро натянув шорты, быстро прошлепал босыми ногами в ванную. Столкнулись они в коридорчике, когда Наташа шла на кухню, – до чего ж неудобные эти планировки, кто их только придумал! Не учел умный проектировщик, что не всегда мужу и жене полезно в узких коридорчиках лоб в лоб сталкиваться…
– Ты к Тонечке вчера ездила? Как она там?
Наташа вздрогнула, растерянно заморгала глазами, уставилась на мужа озадаченно. Слишком уж большой процент озабоченности в его вопросе прозвучал, чтобы принять ее за искренний отцовский интерес.
– Нет. Я не ездила.
– Да? Ну ладно…
Он галантно припал к стене коридора, пропуская ее вперед и старательно отводя глаза в сторону. Потом вдруг выстрелил скороговоркой в ее удаляющуюся спину:
– Наташ… Нам надо будет потом поговорить…
– Саш, я на работу опаздываю! – не оборачиваясь, махнула она рукой и торопливо скрылась на кухне.
– Так и я опаздываю… Я имею в виду – потом надо будет сесть и поговорить. А лучше я тебе позвоню…
Это "позвоню" долетело тревожным эхом уже из гостиной, и она долго собиралась с мыслями, что ей такое правильное на него ответить и как с этим трусливым "позвоню" обойтись, чтобы Саше обязательно за него стыдно стало. Никаких правильных мыслей, да и вообще ничего путного в перепуганной и невыспавшейся голове не собралось, и, когда захлопнулась за ушедшим Сашей входная дверь, она без сил опустилась на кухонный диванчик – что дальше делать-то?
Оказалось, однако, что сидеть вот так, без сил, было еще хуже. Организм капризничал, исходил тоскливым нытьем, требовал каких-то определенных действий: или, мол, дай мне выспаться, не доводи до нервного греха, или на работу, что ль, собирайся. Подумав, Наташа выбрала первый вариант. Ну ее, эту работу. Опять лицезреть эту Анну…
Жалким голосом она сообщила Алле Валерьяновне в телефонную трубку, что расхворалась не на шутку, и та с готовностью наобещала устроить ей полный фильдеперс с отгулом, то есть там и сям договориться, кое-где прикрыть и кое в чем кое-кому приврать. Положив трубку, Наташа постояла немного, прислушиваясь к тишине в квартире, потом прибрела к зеркалу, почти равнодушно отметила про себя – ну и рожа…
"Рожа" действительно была не ахти. Бледная, под глазами круги, да и сами глаза смотрели из зеркала со страхом и тоской. Ладно – спать так спать. Может, хоть рожа выправится.
Однако, как она ни старалась, настоящего полноценного сна больше не получилось. Так, забытье какое-то. Напряженная попытка организма силой взять положенный отдых. Вместо отдыха – одна маета. И хорошо, что мобильник запел свою песню…
– Наташ, привет! Это Катя.
– А-а-а… Привет… Ну, говори, чего тебе?
Опять, наверное, непутевой Сашиной сестрице деньги срочно понадобились. У нее эта надобность возникает очень часто, но почему-то без "срочности" дело никогда не обходится. Наверное, Катька думает, что так попрошайничество приличнее выглядит.
– Да нет, мне, собственно, ничего… Я просто поговорить хотела, Наташ. Вернее, спросить…
– Ну, спрашивай, раз хотела.
– Да я даже и не знаю, как спросить. Мне неловко.
– Ну, тогда не спрашивай.
– Ты понимаешь, Наташ, тут такое дело… Выхожу я, значит, ночью на балкон покурить и глазам своим не верю – Сашка из нашего подъезда выходит…
– И что?
– Как это – что? Я хотела у тебя спросить: может, мне показалось? Бывают же похожие люди, да и темно было…
– Нет. Тебе не показалось.
– Значит… все-таки…
– Да. И значит, и все-таки. Твой братец благополучно изменяет своей жене с твоей соседкой. Или кто она тебе? Приятельница?
– Ой, Наташ… А чего ты так об этом говоришь?
– Как?!
– Ну, спокойно как-то, по-деловому…
– Почему же, Кать? Вот сейчас положу трубку и сразу забьюсь в слезной истерике. Так тебе больше нравится?
– Наташ… Ну зачем ты? Я же не знала, что так все будет… Ты извини меня, пожалуйста…
– Да ладно, проехали. Все, пока.
Наташа резко отбросила от себя мобильник, пружиной подскочила с кровати. Вспыхнувшая во время разговора ярость уже вовсю шуровала внутри организма, звала к поступкам. Нет, и в самом деле, чего это она разлеглась, когда неизвестно откуда взявшаяся баба-стерва распоряжается ее налаженной жизнью? Надо же что-то делать, надо же действовать как-то! Не сидеть сиднем!
Пробежав по квартире туда-сюда с раздутыми от гнева ноздрями и сжатыми в кулаки ладонями, она снова вернулась в спальню, решительно набрала номер Аллы Валерьяновны.
– Это Наташа, еще раз здравствуйте… Вы не знаете, Анна сейчас на месте? – проговорила она в трубку, как выстрелила.
– Да, Наташенька… Я видела, она пять минут назад вышла от Ивана Андреича…
– Я сейчас приеду, Ал Валерьянна!
– Да что случилось, Наташенька? Мы вроде договорились с утра, что…
Наташа быстро нажала на кнопку отбоя, голос Аллы Валерьяновны захлебнулся и с писком утонул в коротких гудках. Ну да, невежливо, конечно, вполне Алла Валерьяновна может на нее обидеться. И будет права. Ну да ладно, с этим потом разберемся. Сейчас – Анна…
Она бестолково заметалась по квартире, сама удивляясь пришедшему на смену слезной вялости крайнему возбуждению. Быстро вымыла голову, быстро оделась, быстро накрасила ресницы, пару раз дрожащей рукой заехав щеточкой в глаз, провела по губам яркой помадой. Отчего-то захотелось именно яркой. Наверное, ярость потребовала. И пусть! Лишь бы не расплескать эту ярость в дороге!
В свой родной кабинет она не зашла, а ворвалась, запыхавшись. Анна оторвалась от экрана компьютера, развернулась к ней вместе с креслом. Подняв бровь, проговорила то ли удивленно, то ли насмешливо:
– Наташа? А мне сказали, что тебя сегодня не будет…
– Как видишь, я есть. И с этим надо считаться, – пытаясь отдышаться от быстрой ходьбы, плюхнулась в свое кресло Наташа.
– Да нет… Я совсем не против, что ты… – пожала Анна красивыми глянцевыми плечами. – Просто времени – пять часов уже, и я не думала…
– Ну что, поговорим? – подъехала на кресле вплотную к столу Наташа, уперла в столешницу локти, сцепила над лицом ладони домиком.
– Поговорим, если хочешь… – эхом откликнулась Анна. – Только о чем?
– Скажи мне, Анна… Ты вообще… откуда взялась?
Нет, она не могла ошибиться – слишком внимательно в этот момент смотрела в Аннино красивое лицо. Она вздрогнула! Она точно вздрогнула, будто не ожидала этого простого вопроса! Хотя и не было это похоже на судорогу страха. Скорее на жест крайнего удивления смахивало.
– А ты как думаешь, Наташа, откуда я взялась?
Так. Вопрос, конечно, интересный. В лоб, что ли, спросить, не боясь быть обвиненной в приступе агрессивной шизофрении?
– Я думаю, ты как раз оттуда и взялась…