- Это невозможно. Вы же их мать. А вот что вам сейчас нужно - так это хорошенько выспаться. Утро вечера мудренее. Проснетесь, и все ваши печали покажутся вам не такими уж страшными.
Но Лес думала об Одре. Любила ли она сама свою мать? Или их связь держалась только на признательности и чувстве долга? Есть ли между ними настоящая близость? Триша и Роб - единственные, кто у нее остался. И мысль о том, что она может потерять их, была Лес невыносима. Они обязаны заботиться о ней так же сильно, как она заботилась о них. Она не хочет, чтобы они обижались на нее так, как она иногда обижалась на Одру. Это было бы ужасной иронией.
- Вы ложитесь спать? - Эмма закончила прибирать в гостиной и остановилась на пути к своей комнате.
- Да.
Одна. Она будет спать одна, как и всегда.
Лес, медленно просыпаясь, перекатилась на спину и несколько секунд лежала неподвижно. Она ожидала, что сейчас на голову обрушится и застучит невидимыми молоточками тупая боль похмелья, но боль не приходила. Сознание было слегка затуманено, но как после сна, а не от алкоголя. Она потянулась, раскинув руки и прогнув спину. Затем расслабилась и открыла глаза, оглядывая полутемную спальню с занавешенными шторами. Полежала еще немного неподвижно, потом спустила ноги на пол. Шурша простынями, потянулась к шелковому халату, лежавшему в ногах кровати.
Лес подошла к окну, нащупала шнур, раздвигающий шторы, и в комнату хлынуло яркое утреннее солнце.
Внизу, на площади Согласия, приглушенно гудели, как пчелы в улье, рои автомобилей. Глядя на восьмиугольную площадь, которую с одного края огибала Сена, Лес завязала на талии внутренние завязки халата и принялась за шелковый поясок.
В дверь, соединявшую спальню с другими комнатами номера, постучали.
- Гостиничное обслуживание!
Лес узнала голос Триши и улыбнулась.
- Входите.
Она окончательно затянула поясок халата и повернулась к открывающейся двери. Дочь в домашнем халатике вкатила в комнату столик на колесах, застеленный белой льняной скатертью и уставленный едой: кофейником с чашками, кувшином с соком и корзиной с круассанами. Здесь же красовался миниатюрный набор джемов и мармеладов и небольшая ваза со свежими цветами.
- Я услышала, что ты зашевелилась, и подумала, что, возможно, захочешь выпить кофе.
- Захочу. - Лес подошла к столику и наполнила чашку дымящимся кофе из серебряного кофейника.
Отставив чашку в сторону, чтобы кофе немного остыл, она принялась за сок.
- Как ты себя чувствуешь? - Триша взяла один из круассанов.
- У меня нет похмелья, если ты спрашиваешь именно об этом, - сухо ответила Лес, запустив пальцы, как гребень, в спутавшиеся после сна волосы и убирая их с лица.
Триша уселась на кровать, скрестив ноги, и впилась зубами в слоеный рогалик. Лес взяла чашку с блюдцем и отнесла их к дамасскому стулу.
- Что вчера ночью случилось с Раулем? Он ушел, чтобы проводить тебя, и больше не вернулся.
Лес охватило сладкое оцепенение. Опустив глаза, она изучала темную жидкость в своей чашке, так похожую по оттенку на цвет волос Рауля.
- Он приехал вместе со мной в отель. А куда он пошел после этого, я не знаю.
- Во всяком случае, в ресторане он так и не показался. Мы ждали его почти целый час, а потом решили, что он не вернется. - Триша собирала крошки, упавшие на колени. - Кажется, вчера вечером ты поладила с ним лучше, чем прежде. Он наконец начал тебе нравиться?
Лес резко подняла голову и посмотрела на дочь, пытаясь понять, догадалась ли Триша, что мать вчера вечером соперничала с ней из-за Рауля. Но вопрос, видимо, и в самом деле был задан столь же небрежно и ненамеренно, как и прозвучал.
- У меня нет к нему никакой неприязни, - сказала Лес и отхлебнула горячего кофе, надеясь, что Триша никогда не узнает о ее ревности.
- Ну, тебе надо признать, что он - сама мужественность, - заявила Триша, широко улыбаясь. Было видно, что ей приятно даже подшучивать над тягой, которую она к нему испытывает.
- Да, этого у него не отнимешь, - согласилась Лес. Она знала это слишком хорошо. - Но я по-прежнему считаю, что он для тебя не пара. И это материнская привилегия и обязанность - сказать тебе об этом, - добавила она, предупреждая возражения, которые готовы были уже сорваться с губ дочери. - Я не хочу видеть, как ты ставишь себя перед ним в дурацкое положение. Это слишком больно ранит. Уж мне-то, как ты знаешь, это известно.
Наступило молчание. Лес, не глядя на дочь, чувствовала, что Триша изучает ее, но так и не подняла глаз от чашки с блюдцем, которые держала в руках.
- Ты имела в виду Эндрю, когда это сказала, не правда ли? - спокойно спросила Триша. - Я понимаю, что ты должна скучать по нему.
И Лес в который уже раз попыталась проанализировать и понять, какие чувства испытывает сейчас к бывшему мужу. Нет, она не скучает. Слишком сильны горечь и боль от развода, чтобы она могла чувствовать что-либо, кроме них.
- Не думаю, - сказала она. - Больше всего мне не хватает уверенности в том, что принесет завтрашний день. Я всегда знала, что собираюсь делать, что должно случиться, чего ждать. Теперь я не ведаю даже приблизительно, каково будет мое будущее. Иногда это пугает меня, - призналась Лес.
- Если у него ничего не получится с Клодией, вы с папой сойдетесь опять вместе?
Лес тяжело вздохнула.
- Тяжелый вопрос, - ушла она от прямого ответа. Да и можно ли вообще прямо ответить? Может, пару месяцев назад она и могла бы без колебаний сказать "да", но теперь это маловероятно. - Слишком много здесь замешано гордости и болезненных чувств… Да и кроме того, он женат.
- Я знаю, что па любит тебя и всегда будет любить. Он сам мне это сказал. Разве ты все еще не любишь его? - нахмурилась Триша.
Хотя Лес совершенно ясно понимала мечту, которую лелеяла ее дочь, она не верила, что мечта эта когда-либо исполнится. Слишком многое было разрушено, и она сама не знала, много ли любви к Эндрю осталось в ее душе.
- Ты всегда очень трезво смотрела на вещи, Триша. И ты, конечно же, не можешь верить, что мы с Эндрю сможем начать все сначала, если у них с Клодией что-нибудь пойдет не так.
- Я считаю, что сможете. - Триша с отсутствующим видом оторвала кусочек от круассана.
Лес наблюдала за ней, боясь, что каким-то образом не оправдывает ожиданий Триши, что она не может вести себя с ней полностью так, как должна вести себя мать с дочерью, - возможно, потому, что слишком во многом похожа на свою мать. А о прошлой ночи лучше вообще не вспоминать - она на самом деле относилась к дочери как к сопернице.
- Я понимаю, Триша, что у нас с тобой в прошлом были свои трудности, - начала она нерешительно. - И я не всегда понимала тебя. Но я очень сильно тебя люблю. Ты ведь это знаешь, не так ли?
- Да.
Какой-то порыв, казалось, словно столкнул Тришу с кровати. Она вскочила на ноги и, шагнув к столику на колесах, смахнула на него крошки с ладоней.
- Иногда мне просто хочется, чтобы ты дала мне возможность стать взрослой, - проговорила она. - Позволь мне принимать самостоятельные решения хоть в чем-нибудь. Лес, пусть я порой и ошибаюсь, но я должна делать свои собственные ошибки.
- Такие ошибки, как Рауль, полагаю? - Голос Лес сделался жестче.
- Если Рауль - это ошибка, то - да, такие, - упрямо заявила Триша, а затем решительно попыталась разрядить атмосферу. - Уже далеко за девять. В любую минуту может приехать из аэропорта Роб. Пойду, пожалуй, оденусь.
Она двинулась к двери.
- Спасибо за утренний кофе.
- Ладно.
Вряд ли это можно было назвать удовлетворительным завершением беседы. Лес поставила на столик чашку с блюдцем, спрашивая себя, почему ей никогда не удается в разговорах с дочерью найти верный тон. Иное дело - Роб. Они понимают друг друга. Но после любых объяснений с Тришей у Лес всегда остается чувство, что она опять не сумела ясно выразить то, что хотелось.
Ровно в три часа зазвенел дверной звонок.
- Я открою.
Триша быстро вскочила на ноги и побежала к двери люкса, выходящей в коридор. Роб, приехавший утром, неодобрительно посмотрел на сестру.
Лес осталась сидеть на стуле с позолотой и парчовой обивкой, скрестив ноги. Ее платье-рубашка с пуговицами впереди было слегка распахнуто снизу, так, что виднелись колени и узкая полоска бедер. Она сложила руки на коленях и попыталась принять позу невозмутимого спокойствия.
Триша широко распахнула дверь и радостно приветствовала Рауля:
- Здравствуйте.
Когда Рауль вошел в номер, Лес невольно устремила на него глаза. Высокий и стройный аргентинец двигался с непринужденной грацией наездника. Его мягкие и вместе с тем густые волосы были гладко зачесаны назад, их темный цвет подчеркивал черноту бровей и ресниц Рауля и яркую голубизну глаз. Широкое угловатое лицо, покрытое темным загаром, оставалось совершенно невозмутимым и бесстрастным, когда он ответил на приветствие Триши.
Однако Лес заметила, что Рауль немедленно перевел взгляд прямо на нее, и пожалела, что не нашла времени уложить волосы во "французскую косу", вместо того чтобы просто связать их сзади черным шарфом. Тогда к намеренно свободной позе прибавился бы и более изысканный вид. Лес сейчас в этом очень нуждалась - сердце ее неистово билось, и она никак не могла его успокоить.
Между ними встал Роб.
- Как хорошо встретиться с вами снова, Рауль. - Он протянул Буканану руку, но тут же отдернул ее назад. - Я забыл о вашем запястье. Триша рассказала мне, что вы его повредили. Как ваша рука?
Рауль согнул и разогнул пальцы правой руки, показывая, как она работает. Сгибались они довольно свободно, но из-под манжета рукава виднелась белая повязка, туго обхватывающая запястье.
- Рука? Намного лучше, - сказал Рауль.
Триша закрыла дверь и, подойдя к Буканану, остановилась рядом.
- Что с вами произошло прошлой ночью? Мы ждали-ждали вас в ресторане, но вы так и не вернулись.
Женский интерес, который так явно читался на лице Триши, еще раз укрепил Лес в принятом решении. Она не собирается соревноваться с дочерью из-за мужчины. Кто бы он ни был. Их с Тришей связь слишком ценна для нее, чтобы можно было рисковать ею из-за простого физического влечения. Между ними никогда не встанет ни один мужчина. Конечно, Лес сделает все, что в ее силах, чтобы отвадить Тришу от Рауля, но совсем не из-за того, что ревнует и хочет заполучить его для себя. Независимо ни от чего, она по-прежнему считала, что разница в возрасте и опыте между ними слишком велика. Если Лес сумеет удержать дочь от того, чтобы та не наставила себе синяков и шишек, то она непременно попытается это сделать.
Опустив взгляд, она слушала, как Рауль отвечает Трише низким голосом с едва различимым акцентом.
- После того как я проследил, чтобы ваша матушка благополучно добралась сюда, я счел, что нет никакого смысла возвращаться в ресторан, а потому поехал в свой отель. Сожалею, если заставил вас волноваться без нужды.
- Пожалуй, заставили, - дерзко сказала Триша.
- В таком случае примите мои извинения, - сказал Рауль и вновь посмотрел на Лес.
- Прошу вас, садитесь, - вежливо пригласила она, указав на кушетку в стиле Людовика XV под стать стулу, на котором сидела. - Не уверена, что поблагодарила вас как следует за то, что вы вчера вечером проводили меня до отеля.
- В этом нет нужды. - Он подошел к софе на витых ножках и сел. Триша уселась на противоположном конце кушетки.
Лес поймала Рауля на слове: раз он считает, что нет нужды благодарить его, то и не надо. Она была только рада оставить эту тему.
- Могу я предложить вам кофе?
- Да, спасибо.
Эмма поставила чашки, наполненные кофе, на круглый столик с мраморным верхом перед кушеткой.
- Что вы хотите, чтобы я еще рассказал о своей школе? - Рауль потянулся за чашкой.
- Уверена, что после того, как Роб просмотрел вашу брошюру, у него возникли кое-какие вопросы, - Лес приняла у Эммы чашку с блюдцем. - Спасибо.
- Так что вас интересует? - Рауль повернулся теперь уже к Робу.
Они начали разговор. Лес отпила кофе, но горячая жидкость обожгла ей язык, и она отставила чашку в сторону, чтобы остыла, а сама принялась разглядывать носки своих туфель, избегая смотреть на Рауля, пока тот говорит. Она слушала разговор Роба с Букананом, не вникая в содержание того, что они обсуждали. Роб может говорить о поло часами, если его не остановишь. Она слышала, какая увлеченность звучит в его голосе. Мальчик полностью ушел в разговор. Он умирает от жажды узнать побольше об этой школе, о которой мечтает с тех пор, как впервые о ней услышал.
Лес подняла глаза на сына. Рыжеватые волосы, оттенком лишь немного темнее ее собственных, падали на спину Робу, загибаясь локонами на воротнике его пиджака. Хотя он стал бриться теперь каждый день, щеки все еще сохраняют юношескую гладкость. Выражение лица - такое серьезное, несмотря на все оживление, с которым Роб ведет разговор. И глаза - серьезные. Угольно-черные глаза, горящие каким-то внутренним огнем, которого Лес не понимала. Ей было знакомо это его выражение: Роб словно желает чего-то так отчаянно, так сильно, что это доставляет ему внутреннюю боль. Она узнает это выражение, но никак не может постичь его смысла.
- Лес, что ты об этом думаешь? - спросил Роб, когда мать отошла к длинному столу у окна, чтобы налить себе еще кофе.
- О чем?
Она не вслушивалась в разговор и не знала толком, о чем именно он спрашивает.
- О школе, разумеется. Мне кажется, она мне идеально подходит. Там дают как раз именно то, что мне нужно. - Роб отодвинул стул и подошел к матери, словно пытаясь передать ей ту уверенность, которую сам ощущал.
Требовательная мольба в его взгляде была так красноречива, что у Лес не оставалось ни малейших сомнений: он действительно нашел то, что искал. Однако она спросила:
- Так ты убежден, что это именно та школа, где тебе хочется учиться?
- Да. Мы все равно собираемся в Аргентину покупать лошадей, так почему бы нам одним выстрелом не убить двух зайцев! Зачем мне ехать куда-то в другое место? Эта школа - одна из лучших, - убежденно сказал Роб.
- А ты не думаешь, что разумнее, может быть, подождать, пока мы не приедем в Аргентину? Там ты получишь возможность посмотреть школу своими глазами до того, как примешь окончательное решение, - предложила Лес, наливая себе кофе.
- Зачем? Если я запишусь туда, а потом окажется, что там не учат всему, что мне нужно, я всегда могу уйти из школы. Ведь я не обязан корпеть там, если все будет по-иному, чем мне представляется. Но не думаю, что такое может произойти.
- Понимаю.
Лес вернулась к своему стулу и присела на краешек, держа чашку на коленях.
- Кажется, мой сын принял решение. Как он сказал, вашу школу нам рекомендовали как одну из лучших. А это именно то, что мне хочется для него.
Она повернулась лицом к Раулю, глядя ему прямо в глаза. Их разговор не имеет отношения ни к чему, кроме поло. Лес надеялась, что она ясно показывает это Раулю.
- Уверен, что вы не разочаруетесь в своем выборе, - заметил он.
- Я поеду вместе с ним, - продолжала Лес. Она не могла отпустить сына одного, когда так многое еще не выяснено окончательно. - Но не знаю, как долго я там буду оставаться. Решение приму на месте, в Аргентине.
- Я тоже поеду, - вставила Триша.
- Разумеется, все будут вам рады, - сказал Рауль. - Но должен сказать вам, что тамошняя обстановка может показаться вам слишком спартанской. Хотя у нас есть плавательный бассейн и теннисный корт, особых удобств там нет. Обслуживающий персонал заботится лишь о самом необходимом. Estancia - это не курортное местечко.
- Я понимаю. Уверена, что смогу некоторое время потерпеть небольшие неудобства, - проговорила Лес с язвительными нотками в голосе. - И я вовсе не ожидаю, что меня обязаны развлекать, пока я буду в вашей estancia.
- Рауль, какая в августе погода в тех местах, где вы живете? - спросила Триша.
- Климат почти такой же, как в северной Флориде. Дни - теплые и мягкие, а по ночам может быть прохладно, - Рауль отвечал только из вежливости, чтобы отделаться от девушки, внимание его было сосредоточено на Лес.
- В вашей брошюре говорится, что школа помещается на юго-западе от Буэнос-Айреса, - сказала она.
- Да. Примерно в трех-четырех часах езды на автомобиле. Когда будете составлять планы своей поездки, я посоветовал бы вам заказать номер в гостинице, чтобы провести первую ночь в Буэнос-Айресе. Вы устанете после долгого перелета из Соединенных Штатов.
Теперь, когда решение было принято, осталось обсудить множество подробностей. На этот раз Лес принимала в беседе самое живое участие. Но ей все равно было трудно говорить с Раулем так, чтобы при этом не волновалась ее женская суть.
Только позже, когда Лес смотрела, как Триша провожает Рауля до двери, она вдруг поняла, насколько трудной может оказаться эта поездка в Аргентину. Но она поедет - потому что туда поедет Роб. Это то, чего ему сейчас хочется больше всего на свете.
Может быть, неправильно отказываться от своей собственной жизни ради детей, но, кроме них, у нее ничего не осталось. Она нуждалась в них.
Темный скворец взмыл в коралловое предзакатное небо. Перышки на его шее, переливающиеся яркими цветами, блеснули в лучах заходящего солнца. Роб проводил птицу взглядом и стал подниматься по лестнице, ведущей в каморку Джимми Рея над конюшней. Добравшись до двери наверху, он бессознательно оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что никто за ним не наблюдает, но конюшня заслоняла его и от дома, и от окружающего пространства.
Через дверь из комнаты Джимми неслись звуки включенного на всю мощь телевизора - визг автомобильных шин и грохот сталкивающихся машин. Роб громко постучал и опять тревожно оглянулся с виноватым видом. Через секунду телевизор несколько стих.
- Кто там?
- Это я, Роб.
Он даже не прикоснулся к дверной ручке. Джимми Рей всегда держал дверь на запоре.
После ожидания, показавшегося Робу вечным, Джимми, как всегда неспешно, приоткрыл дверь. Он стоял на пороге в своих неизменных, свободно висящих на теле выгоревших рабочих брюках и рубахе и мерил Роба взглядом.
- Захотелось кое-что? Так ведь?
Медлительная речь сопровождалась понимающим кивком.
- Да. И дай-ка того, что получше. Мне не нужно дерьмо, которое ты мне продал на прошлой неделе.
- Спускайся вниз. Я сейчас приду.
Он захлопнул дверь, оставив юношу снаружи. Когда Роб приходил к Джимми покупать наркотик, тот никогда не приглашал его к себе. Старик тщательно скрывал место, где он хранит кокаин.
Лязгнул металл - это Джимми запирался изнутри на засов. Роб поспешно спустился по наружной лестнице и через боковые ворота вошел в конюшню.
Внутри стояла полутьма. Только в проходе между стойлами блестела тусклая полоса света, падающего через распахнутую дверь. Роб нащупал выключатель, зажег электрические лампы под потолком и прошел вглубь. Тишина. Только в одном из запертых стойл всхрапнул жеребец, да отовсюду слышался тихий шорох соломы и хруст сена, который пережевывали лошади.