– Ну, я слежу за порядком в офисе, за исполнительской дисциплиной, за материальным обеспечением сотрудников… Да они без меня даже бумагу для принтера и факса купить не смогут, господи! Беспечные, бестолковые, неорганизованные, как малые дети! Все им подай, все положи на место вовремя…
– Так это что… У вас должность навроде кастелянши, что ли?
– Ой, да какая кастелянша, тетя Таня! Что вы такое говорите! Кастелянша в больнице простыни выдает, а на моей шее целиком все офисное хозяйство держится!
– Ну, тогда навроде завхоза… Да вы не сердитесь, Ирина Григорьевна! Я ведь к чему клоню… Может, вон Дилечку пока на ваше место приспособить? Пока вы болеете-то? А там видно будет… Может, вы больше на эту работу и пойти не захотите, после операции-то? А если захотите вернуться, она вам тут же место и освободит!
Диле видно было сбоку, как напрягся профиль Ирины Григорьевны. Как мелко, едва заметно затрепетала складочка под подбородком. Как медленно поворачивается в ее сторону лицо. Вот оно, успевшее приобрести то самое, особое выражение. Едва уловимое, но все-таки особое. Взгляд оценивающий и отстраненный, но в то же время не исключающий самой возможности национального панибратства. Но только там, в далекой перспективе, не исключающий. Где все люди когда-нибудь и в конце концов станут братьями. Или сестрами. А пока – все, что можем. Извините. Только вежливая горделивая улыбка и отстраненность.
– А… Вы таджичка, Диля? – спросила осторожно и тут же улыбнулась натянуто.
– Да она не совсем, не совсем таджичка! – тут же сунулась к соседке с объяснениями тетя Таня. – У нее мама русская была, Маша Коновалова, померла месяц назад, царствие ей небесное… Вот Дилечка и приехала! А папа у нее таджик был, главврачом работал! Уважаемый человек! А сама Дилечка в университете ихнем училась, только не закончила, потому что ребеночка родила! Да вы берите, берите ее, Ирина Григорьевна, не пожалеете! Она девочка хорошая, она вас не подведет!
– Ну, не знаю… – закрылась худосочной ладошкой от тети-Таниного напора Ирина Григорьевна. – Попробовать, конечно, можно, только я ничего не обещаю… Не знаю, как мое руководство к этому отнесется…
– Так вы завтра и попробуйте! А вдруг да выгорит? А уж Дилечка себя покажет! Уж она расстарается! Кстати, она здесь у меня будет жить этот месяц, и с Шуриком вашим заодно повозится…
– Правда? – немедленно оживилась лицом Ирина Григорьевна, с надеждой глянув на Дилю. – Вы сможете последить за моей собачкой? Она у меня маленькая, спокойная, вы к ней быстро привыкнете! Вы вообще любите пекинесов?
– Это маленькие такие? Пучеглазенькие? – пожала плечами Диля, улыбнувшись.
– Да, да! У вас с ней хлопот не будет!
– Конечно… Я могу за ней последить, конечно. И погулять, и покормить. Проблем нет.
– Ну что ж… Тогда завтра я к себе в офис позвоню, попытаюсь насчет вас договориться…
– Ага! Ага! – обрадовалась тетя Таня. – Завтра поутру мы с Дилечкой на почту сгоняем, зарегистрируемся, а потом вы ее, Ирина Григорьевна, берите в охапку да на работу к себе и ведите! Чтоб сразу – к делу! Вот, мол, новая офис-менеджерица вместо меня, и точка. А чего по телефону-то договариваться? По телефону и отказать могут…
– Да. Пожалуй что так. Если по телефону, то наверняка откажут, – задумчиво покивала Ирина Григорьевна. Прищурив глаза и помолчав еще немного, добавила решительно: – Значит, завтра мы туда и пойдем. Сразу после обеда. Вы к обеду все свои дела сделаете?
– Конечно! Конечно сделаем!
– Хорошо. Что ж, Диля, пойдемте с моим Шуриком знакомиться…
Шурик принял Дилю благожелательно. Разрешил взять свое дрожащее тельце на руки, долго вглядывался в ее лицо круглыми влажными глазами, потом неожиданно лизнул в губы маленьким язычком и затрепетал, засучил ножками, просясь на свободу.
– Слава богу, признал. Он у меня вообще-то капризный к старости стал, – грустно прокомментировала состоявшееся знакомство Ирина Григорьевна. – Вы уж с ним поласковее обходитесь, Дилечка…
– Вы не волнуйтесь, я все сделаю. И накормлю, и погуляю. Да и Алишер с ним может гулять, мой сын.
– А сколько ему?
– Шесть лет.
– Ой, маленький какой… А вы что, сына одного дома будете оставлять? На работу с ним нельзя, учтите! Там этого не любят! Не принято!
– Ничего, один посидит. Это плохо, конечно, но что делать? Все равно другого выхода у меня нет. Но Алишер, он такой… он все понимает, он у меня, знаете, мудрый не по годам… – медленно проговорила Диля, незаметно разглядывая жилище Ирины Григорьевны.
Женственным, беззащитным и одиноким было жилище. Достаточно бедным, но и не без претензии. Все здесь было приспособлено в основном для хозяйкиного сопротивления надвигающейся старости, казалось, каждый квадратный сантиметр квартирной территории взят под организацию плацдарма военных действий. Весь угол комнаты занимало сооружение вроде большого трельяжа, с полками, уставленными баллонами, флаконами и всякого рода баночками, в другом углу красовались дорогой вело-тренажер и беговая дорожка, и даже шведская стенка имела место быть, и шумел тихонько кондиционер, отчего воздух в квартире был свежим и холодным.
– Да, Дилечка, да… – поймав ее взгляд, грустно улыбнулась женщина, – все пыталась от старости убежать, сама видишь. А только от нее, от заразы, и не убежишь никуда. Все это – жалкие потуги. Результат все равно один. Чтобы на всю эту хренотень денег заработать, – обвела она рукой косметическое хозяйство, разложенное по полочкам, – надо на работу таскаться да подпрыгивать там перед молодыми да наглыми, никакого покою не знать. А раз покою нет, значит, и болезни тут как тут. Вот и получается, что результат у старости один… Лучше уж смириться, махнуть на себя рукой да жить на пенсию, как твоя тетя Таня. Бедно, но спокойно. Хотя кто его разберет, как оно лучше?
* * *
Новый, за ночь продуманный образ потенциальной "офис-менеджерицы" вполне вписался в зеркальное отражение, как будто все это и всегда в ее жизни присутствовало. Тщательная укладка феном, чтоб волосок к волоску, чтоб залихватских вихорков нигде не торчало, потом чуть пудры, чуть румян, чуть помады, плюс к этому черная строгая юбка с белой блузкой, с узкой полоской стильного галстука, да колготки новые, из неприкосновенного стратегического запаса, да полуботинки на шпильке. Все, можно идти.
– Мам… А можно мне с тобой?
Голосок Алишера прозвучал за спиной нетребовательно, но немного с тоскливой ноткой. Она повернулась к нему от зеркала, присела на корточки, глянула в глаза:
– Нет, сынок. Ты здесь останешься. Без меня. Считай, что это твоя первая трудность. Помнишь, как мы говорили? Что смело будем бороться с трудностями?
– Да, мам. Помню. Конечно. Да это ерунда, а не трудность! Подумаешь! Я и один могу, я просто так сказал, не подумав.
– Ну вот и молодец… Сиди тихо, не приставай к тете Тане, ладно? Книжку почитай. И вообще… Мы с тобой жутко удачливые оказались! Смотри, как нам с работой повезло!
– Да погоди ты, Торопыга Ивановна! – сердито махнула рукой тетя Таня, проходя мимо. -
Пусть сначала на нее возьмут, на работу-то, а потом и радуйся на здоровье! Сглазишь ведь!
– Да ничего, тетя Таня! Все будет хорошо. Я буду очень стараться, я им понравлюсь.
– Ну, давай, давай…
– Тогда я пошла?
– Ага. Иди…
Ирина Григорьевна ее внешний вид тоже одобрила. Вслух не сказала, но по лицу было видно, что одобрила. Диле показалось, будто даже вздохнула с тайным облегчением. А что, собственно, она там себе думала? Что навязанная протеже вместо укладки феном хиджаб на голову накрутит? А вместо белой блузки с галстуком – цветастый халат?
– Ирина Григорьевна, вы сразу представьте меня Диной. Так, наверное, лучше будет.
– Ну, Диной так Диной. А ты имени своего стесняешься, что ли?
– Нет. Не стесняюсь. Просто мне так удобнее. Моей русской половине удобнее, пони маете?
– Хорошо. А теперь слушай меня внимательно, девочка. Коллектив у нас очень даже непростой, и тебе надо научиться гнуться во все стороны, в хорошем смысле слова, конечно. В мудром. Я ведь тоже гнусь, знаешь. Я там одна пенсионерка, все остальные молодые, резвые, циничные. Да сама увидишь… В общем, что бы тебе ни сказали, перетерпи.
– Я перетерплю, Ирина Григорьевна. Долго нам еще идти?
– Да нет, вон в том здании наш офис! Рядом совсем, пять минут ходьбы. Потому я и за место держусь, что на транспорте через весь город пилить не надо.
– А начальник ваш – он кто?
– Не начальник, а директор. Семен Максимович. Мы его за глаза просто Сёмой зовем. Да он и есть Сёма – балбес балбесом…
– Как это – балбес балбесом? Он же директор!
– Это одно только название, что директор. Отец у него в Хорватии свой бизнес имеет, а для сына здесь фирму учредил.
– А почему – здесь?
– Ну… Там, в Хорватии, у него другая семья, жена молодая, ребенок маленький. А поскольку Сёма тоже ему сын, он его не бросает. Чтобы он вроде как тоже при деле да при деньгах был. Сейчас многие состоятельные люди так поступают. По молодости детей недосуг было воспитывать, вот и выросло поколение Семенов Максимовичей, детей дикого русского капитализма. При няньках да при служанках, но без особого родительского вклада. В удовольствиях они толк знают, а заработать на них не умеют. У нашего Сёмы и сейчас нянька есть, отцом хорошо оплачиваемая. Наш финансовый директор. Ларой зовут. Да ты сама со временем все увидишь… Вот, мы уже и пришли! Ну, с богом…
Ирина Петровна по-хозяйски распахнула перед ней дверь, прошла стремительно мимо охранника, кивнув ему едва заметно. Потом они быстро прошли по короткому белому коридорчику, потом по небольшому холлу с черными кожаными диванами полукругом, с чудом уместившейся в тесном пространстве зеленой растительностью, от карликовых смешных деревцев в аккуратных горшочках до высоких вальяжных пальм, изнывающих под тяжестью собственных листьев. Проходя мимо журчащего пузырьками аквариума, Ирина Григорьевна остановилась на секунду, побарабанила коготками по стеклу. На зов из-за камня выплыла красная пучеглазая уродина – то ли рыба, то ли зверюга плавающая, открыла маленький рот, будто собиралась проговорить что-то. Или обругать.
– Ну что, Симочка, как дела? Кормили тебя вчера или опять забыли? У-ти, красавица ты моя… – сюсюкнула она уже на ходу, направляясь к арочному широкому проему внутри холла.
За аркой оказалась приемная. Юная секретарша подняла от монитора личико, растянула пухлые губы в улыбке, радостной и дежурной одновременно.
– Здравствуй, Наточка. Семен Максимович у себя? – ткнула пальцем в закрытую дверь Ирина Григорьевна.
– Да. У себя. Раздевайтесь, проходите, – милостиво разрешила Наточка, успев окинуть Дилю быстрым оценивающим взглядом. – Там, в шкафу, плечики можно взять…
Балбесом Семеном Максимовичем оказался рыхлый, как недоспелое тесто, но довольно симпатичный парень с голубыми глазами доброго пофигиста. Слушал он Ирину Григорьевну очень внимательно, изредка взглядывал на Дилю, качался в кресле, выпячивал толстой трубочкой губы, будто соображая и прикидывая что-то. Потом, еще раз глянув на Дилю, проговорил со смешком:
– Совсем с ума сошла, Григорьевна? С чего ты решила, что мы тут отделение миграционной службы открывать собираемся? Какая Дина из Душанбе, бог с тобой? Над нами же все в голос ржать будут… Вроде того – совсем дела плохи, раз на гастарбайтеров перешли?
Сердце у Дили подпрыгнуло, стиснулось в горячий комок и будто кровью в желудок плеснуло от обиды. Видимо, и в лицо кровь бросилась, потому что Ирина Григорьевна, нащупав ее ладонь, сильно и незаметно сжала ей пальцы, потом затараторила возмущенно:
– Да вы что говорите, Семен Максимович! С чего вы вообще взяли, что она мигрантка?
– А кто она? Сама же сказала – только что из Душанбе приехала. Прописки наверняка нет.
– Зато у нее регистрация есть! И вообще… У нее мама русская, родом из наших краев, а папа работал там, в Душанбе, главным врачом в больнице…
– А фамилия у папы какая? Неужто Иванов?
– Да хоть бы и не Иванов! А Дина, между прочим, в университете училась! Да она знаете, как стараться будет, чтоб место за собой удержать? Она у вас тут землю носом рыть будет! Да вы жить будете как у Христа за пазухой! Понимать же надо…
– Ну-у-у, я не зна-а-аю! – вяло протянул, махнув ухоженной ручкой, Семен Максимович, медленно разворачиваясь на крутящемся стуле и демонстрируя раннюю проплешинку на темени. Вообще, своим рыхлым и нежным обликом он сильно напоминал трехлетнего ребеночка-лапочку – те же мягкие редкие волосики, те же голубые веселые глазки, та же довольная улыбка маленького, залюбленного и зацелованного родителями эгоиста.
– Ага! Вот и договорились, Семен Максимович! Сейчас я ей тут все покажу, все расскажу, и она прямо сегодня и приступит!
– А Лара, когда приедет, что скажет?
– Хм… А кто у нас тут генеральный директор, Семен Максимович? Вы или Лара?
– Я. Я, конечно. Но все-таки.
– А что – Лара… Она, можно сказать, уже с готовым фактом в лице Дины столкнется. Ничего, обойдется, я думаю. В смысле не Лара обойдется, а ситуация сама по себе обойдется…
– Хорошо. Договорились. Идите! Некогда мне тут с вами. Лезут и лезут со всякой мелочью, работать не дают… – неожиданно раздражаясь, проговорил он звонким высоким голосом.
Диля про себя усмехнулась – хорошо, хоть ножками капризно не засучил и на пол с ревом не грохнулся. И на том спасибо.
– Ну, видела? – сердитым шепотом спросила Ирина Григорьевна, когда они очутились в небольшой комнатке с полками, заставленными всякой хозяйственной мелочью. – Поняла, с кем тебе работать придется?
– Да. Поняла, – обреченно закивала Диля.
– Но ты должна зубы сжать и кровь из носу терпеть, чтобы удержаться. Здесь платят, между прочим, очень даже неплохо.
– А сколько я буду получать?
– Как офис-менеджер – шестьсот долларов.
– Сколько?! – ахнула Диля, подавшись корпусом вперед. – За принеси-подай – шестьсот долларов?! У нас такую зарплату только большие начальники получают…
– Ну, ты особо не обольщайся на этот счет. Здесь и жизнь намного дороже.
– Так можно же по-всякому жить… И дорого можно, и дешево можно. Ирина Григорьевна, а Лара – это кто?
– Я ж тебе уже говорила! Это наш финансовый директор. Ох и умнющая девка! Она сейчас в отъезде, у нее отец в Калининграде в больнице лежит. Она тут все основные дела и вершит, Лара-то. А Сёма так, не пришей кобыле хвост, но для видимости будто главнее его и нет. В общем, генеральный генерал. Поняла?
– Поняла…
– Так что работай, Диля. То бишь Дина. Старайся, как можешь, изо всех сил. Из штанов выпрыгивай. Если покажешь себя хорошо, то, может, и надолго тут приживешься.
– А… вы? Вы же после операции… вернетесь?
– А оно еще неизвестно, как будет после операции. Может, я уже и на ноги свои не встану. В моем-то возрасте.
– Да какой у вас возраст…
– Ладно. Замнем для ясности. Мне льстить совсем не обязательно. А вот Сёма, учти, прямую и грубую лесть ужас как любит. Глазки по возможности восхищенные делай, когда на него смотришь. Ну, знаешь, по-женски так, будто бы ты совсем дурочка искренняя.
– В смысле? Он что, приставать любит?
– Ага, размечталась! Он любит, когда его любят, а в обратную сторону он не умеет. Ну, в общем, сама со временем разберешься. Сейчас я тебе все тут покажу, расскажу, со всеми познакомлю. Ой, чуть не забыла, я же главного тебе не сказала! У них тут обычай заведен – по утрам всем вместе завтракать. И это тоже твоя обязанность будет – кофе варить, апельсиновый сок давить, йогурты, колбасу-сыр для бутербродов покупать. На это специальные деньги выделяются. В общем, ничего сложного, как сама понимаешь. А только к вечеру ноги гудят и матерятся так, что до дому их едва волочешь.
– Ну, за шестьсот-то долларов можно…
– Ага. Давай. Флаг тебе в руки. Что ж, идем, хозяйство принимать будешь…
Ноги действительно к вечеру "загудели" и "заматерились", как образно выразилась Ирина Григорьевна. Хотя вроде ничего особенного они и не делали. Разве что по магазинам прогулялись, где Ирина Григорьевна закупала обычно всякую офисную канцелярщину. Ну, в супермаркет продуктовый еще зашли, продуктов купили, чтобы офисный холодильник заполнить.
– А они только бутерброды на завтрак едят или можно еще что-нибудь приготовить? – задумчиво спросила Диля, когда они возвращались в офис, нагруженные пакетами.
– В смысле? Чего приготовить? – удивленно вскинула на нее глаза Ирина Григорьевна.
– Ну… Можно дома испечь что-нибудь вкусненькое, например…
– Не знаю. Я никогда такого не практиковала. Еще чего – домашним баловать. Потом на шею сядут и сама не заметишь, как в обязанности войдет. А впрочем… Вот возьми да и прояви фантазию! Может, оценят. Хотя это вряд ли… Сама же видела, какой там народец! Чем больше для них стараешься, тем меньше тебя уважают. Но тебе на первых порах и в самом деле надо прогнуться. Так что валяй. Пеки свое вкусненькое.
– А я тогда самбусу им завтра принесу! Можно было бы и кетламу испечь, и чевати, но тандыра-то я все равно нигде не возьму!
Ирина Григорьевна остановилась, глянула на нее насмешливо и несколько настороженно, потом проговорила тихо, будто сама своих же слов стесняясь:
– Ты это, Дин… Ты не очень-то словечками этими щеголяй, ладно? А то звучит как-то… не по-офисному. Боюсь, не поймут тебя. Ты не обижайся, но… лучше не надо. Тем более ты же сама решила не Дилей, а Диной стать. Вот и становись потихоньку. А, кстати, тандыр – это что?
– Это печка такая, в которой лепешки пекутся – кулча, кетлама, чевати…
– А, поняла! Я как-то в кино это видела. Тесто в руках раскатывается, а потом – шлеп! – и к горячей стенке прилепляется. Вкусно, наверное. А самбуса – это что?
– Это слоеные пирожки с бараниной.
– А для них тандыр не нужен?
– Нет. Их в духовке можно испечь.
– А… Так это навроде наших беляшей? Ну, стало быть, и пеки свою самбусу на здоровье! Завтра всех стряпней и поразишь…
Домой Диля против ожидания припозднилась – пришлось в супермаркет заскочить за продуктами. Да и не в один. Хорошая свежая баранина нашлась только в третьем по счету, и потому застала она тетю Таню уже на выходе из квартиры. Тут же сунулась было проводить ее на вокзал, но женщина отмахнулась сердито:
– Да что я, сахарная барыня, что ли, провожать меня? Оставайся уж, домовничай… Да смотри, чтобы все в порядке было! Я тебе доверилась, так что не подведи. Хотя и рискую я, оно понятно… Ну да ладно, пусть в память о Маше будет. Она бы моей Тамарке, если доведись, тоже бы помогла. Добрая она была, Маша-то, и душою тонкая. Помню, все подряд книжки запоем читала, стихов наизусть всяких знавала – страсть! Жалко, пропала ее жизнь ни зазря…
– Ну почему же – пропала? Она не про пала… – опасливо возразила Диля, дернув плечами.
– А мальчонка-то у тебя и впрямь спокойный, не балованный, себе на уме, – не слушая ее, продолжала рассуждать тетя Таня. – Хотите, говорит, бабушка, я вам стихи почитаю, чтобы скучно не было? И так, шельмец, чешет эти стихи складно, как настоящий артист в телевизоре! Чудеса, да и только.