Прижавшийся к Дилиному боку Алишер выслушал похвалу достойно, лишь улыбнулся чуть, потупив глаза. Тетя Таня длинно вздохнула, помолчала немного, потом тяжело поднялась с маленькой скамеечки в прихожей, на которую она приспособила свое грузное тело "присесть на дорожку".
– Ладно, оставайтесь, не то. Хозяйничайте. Если другую квартиру найдете, ключи соседям снизу оставьте. Пользуйте все тут, как захотите…
– А пироги можно в духовке испечь, тетя Таня?
– Да ради бога, пеки, коль умеешь.
Проводив добрую женщину, Диля остаток вечера провозилась с пирогами. Очень старалась. Однако и получилось все так, как надо, – слоеное тесто поднялось в духовке нежно и воздушно, а бараний фарш горячо брызгал изнутри мясным-луковым соком. Просто прелесть, а не самбуса получилась.
Утром Диля заявилась на новое место работы раньше всех. Охранник долго разглядывал ее через стеклянные двери, потом открыл, бурча под нос что-то очень недовольное, и она прошмыгнула мимо него, бережно неся впереди себя пакет с завернутой в полотенце кастрюлькой. Еще и успела аппетитно разместить на большой тарелке свое кулинарное произведение, пока никого не было, и в микроволновке подогреть. И кофе сварила. И бутербродов нарезала – так, на всякий случай. Хотя никто потом к этим бутербродам не притронулся…
– Вот это да! Вот это завтрак! Дина, да ты настоящая мастерица! – весело блестела глазками полненькая бухгалтерша Наташа, уплетая четвертую по счету самбусу. – Тебя, Дин, случайно, не из кулинарного техникума к нам занесло? У вас в Душанбе кулинарный техникум есть?
– Не знаю. Может, и есть, – скромно потупилась Дина.
– А это что, национальное блюдо такое? Вкусно! Как оно называется?
– Самбуса.
– Ух ты! Надо же! Смешно… Самбуса, главное. А все равно вкусно!
Диля осторожно улыбнулась. Послышались ей в этой насмешливой похвале обидные снисходительные нотки, но она тут же мысленно от них отмахнулась, до себя не допуская. Как, впрочем, не допустила до себя и пристального взгляда другой бухгалтерши, Марины, которая, в отличие от Наташи, ни одного пирожка не съела, а лишь глянула на блюдо и скривила губы в едва уловимой брезгливой гримаске.
– А ты и в самом деле в университете училась, Дин? Или Ирина Григорьевна про тебя приврала? – сыпала болтливой скороговоркой и никак не могла уняться Наташа. – А я еще, такая, подумала – неужели в Душанбе университет есть? Представляешь? Вообще-то ты извини, что я так сомневаюсь! Просто у меня дома перед окном стройка идет, и там таджики работают, ну такие, знаешь… Совсем не университетские личности!
Расхохотавшись, она откинулась на спинку дивана, красиво качнув большой мягкой грудью и чуть не расплескав кофе по стильной бежевой блузочке. Диля глянула на нее озадаченно – то ли реагировать на этот монолог, то ли промолчать многозначительно. Вот уж, действительно, и не поймешь, что является более для нее обидным – Маринино надменное подергивание лицом или этот дурацкий смех? А вообще, бог с ним. Ей, в конце концов, без разницы. Тем более вон и другие сотрудники к завтраку подтянулись, еще и не хватить может на всех самбусы с бараниной…
– Слышь, Марин… А когда Лара приедет? – вдруг, перестав жевать, озабоченно спросил белобрысенький субтильный мужчина с узким и бледным лицом – Диля его имя с первого раза и не запомнила. Всего и замечательного в нем было – ядовито-розовый галстук на фоне коричневой рубашки.
– Лара в понедельник обещала приехать… – задумчиво протянула Марина, потом усмехнулась довольно ядовито: – А что, у тебя без Лары тоже ни одна проблема не решается, Славик?
– А то! – подавшись немного вперед, горестно выпучил глаза этот самый Славик. – И все, главное, как назло происходит! Когда Лары нет, начинает изо всех углов всякая хрень выползать. Вон, к примеру, вчера иск на огромную сумму пришел и посоветоваться не с кем… А я без Лары в суд не пойду, хоть меня режьте! Не пойду, и все тут!
– А при чем тут Лара, Славик? Ты же у нас юрисконсульт! А Лара – финансовый директор.
– Да ладно тебе, Марин… Не придирайся к словам, и без тебя тошно. Так в понедельник, говоришь, она точно появится?
– Ну да. Мне Семен Максимович сказал. Он тоже ее ждет не дождется.
– А что у нас сегодня? Четверг? Значит, одну пятницу пережить осталось?
– Ну, ты, Славик, без Лары как малое дитя без мамкиной титьки, ей-богу! И не стыдно тебе?
– А ты, что ль, другая? Можно подумать…
– Ребята, не ссорьтесь! – развел руки в стороны крепкий мужик с красиво подстриженной бородкой и продекламировал, нарочито картавя: – Лара всякому важна, Лара всякому нужна! И у нас, у менеджеров, тоже куча бумаг без подписи скоро сдохнет, так что не вы одни такие обездоленные! Ждем-с, ждем-с!
Позавтракав, они дружно разошлись по своим кабинетам, и даже спасибо Диле никто не сказал. Не принято у них, наверное. А потом и думать некогда про это "спасибо" стало, потому что повалились на ее голову проговариваемые капризным приказом задания, и непонятно было, которое из них срочнее и в какую сторону наперед мчаться – то ли в Маринину налоговую инспекцию бумаги отвозить, то ли Славиков договор на почту, то ли в магазин цветочный бежать за букетом по поручению Максима Семеновича. Приспичило ему с этим букетом. Сам, что ли, не мог к вечернему свиданию с дамой подготовиться?
В общем, домой она вечером шла без сил и совсем без настроения. Поселилось внутри нехорошее чувство загнанности, будто на нее весь день палкой замахивались. Да еще и на улице стояла пеленой серая морось, сквозь которую будущее рисовалось полной безнадегой, тоской и одиночеством чужих квартир. От вче рашней эйфории по поводу головокружительного трудоустройства не осталось и следа, наоборот, очень хотелось поплакать, сильно, навзрыд. "Сейчас в ванной закроюсь и пореву! – решила она, прибавляя шагу. – Заберусь под горячий душ и буду стоять долго-долго, пока все слезы не вытекут…"
Ключ никак не хотел попадать из дрожащих ладоней в замочную скважину, но вскоре с той стороны двери послышалось отчаянное звонкое тявканье, и довольное Алишерово личико само нарисовалось перед ней:
– Мам, а тетенька нам собаку принесла! Сказала, что она с нами пусть поживет! Ее Шуриком зовут, мама!
– Погоди, Алишер… Она ж просила только кормить и гулять… Мы так не договаривались!
– Не знаю, мам! Она сама так сказала! Говорит, ей с людьми веселее будет. Ой, да пусть, мамочка! А когда у тебя выходной будет?
– Послезавтра…
– Ну вот! Мы возьмем Шурика и пойдем в город гулять! Здорово же, правда?
– Хорошо, пойдем. Конечно же пойдем…
Плакать ей вдруг расхотелось. Да и в самом деле, чего плакать-то? Ну, безнадега, это понятно. Из-за нее можно и поплакать, конечно. Хотя от этой процедуры она в надежду точно не превратится. Зато и одиночество, которое только что тоскливо плелось в паре с безнадегой, вообще полностью обломалось! Какое же одиночество в таком шуме, простите? Собака лает, Алишер что-то верещит, сплошной звон стоит в ушах, и никакого покоя нет уставшей от офисных трудов женщине…
К выходным небо расчистилось. Уже в пятницу вечером подул сильный ветер, захлопал открытыми форточками, а утром в субботу Диля проснулась от звонкого голоска Алишера:
– Мам, вставай! Солнце на улице! Светит, как у нас в Душанбе!
– Ну уж, скажешь тоже, как в Душанбе… – недоверчиво приподняла голову с подушки Диля.
– Да правда, мам! Сама посмотри!
– Ммм… Я еще посплю немножко, ладно?
– Ну, мам! Ты же говорила, что мы гулять пойдем! Я и Шурику уже пообещал…
– Пойдем. Конечно пойдем. Раз обещал.
– Тогда вставай!
– Встаю.
Она села на постели, потрясла немного головой, потом встала, прошлепала босыми ногами к окну. На улице и впрямь было солнце – неожиданно яркое, горячо проникающее сквозь основательно поредевшие листьями тополиные ветки, хотя наверняка и обманчивое в этой видимой глазу горячности. Точно, воздух из открытой форточки плеснул в лицо холодком, знобко прошелся по плечам, по груди, и Диля поежилась, обхватив себя худыми руками.
– Мам, ну пойдем уже… – тихо простонал за спиной Алишер. – Сколько живем, а города не видели…
– Пойдем, пойдем! Сейчас, я только умоюсь. Завари чай, пожалуйста.
– Давно уже заварил! И позавтракал, и Шурика накормил.
– Молодец. Я сейчас мигом соберусь…
Для начала они решили обследовать самый центр города, что расположился вдоль закованного в гранит берега реки. Шли мимо витых чугунных ограждений, мимо тяжелых и надменных в своей серой помпезности сооружений, мимо блеклых, слегка отдающих желтизной газонов, оглядывались по сторонам, не давая друг другу никаких комментариев. Диля скосила глаза, глянула осторожно в Алишерово личико, пытаясь угадать впечатления, но ничего, кроме обычного любопытства, на нем не увидела. Впрочем, она и собственных впечатлений не смогла бы точно определить, хорошие они были или плохие. Там, в Душанбе, в той еще жизни, мамин город представлялся по ее рассказам совсем другим, не похожим на эту серую грозную громадину. Представлялся ласковым, немного сентиментальным и уютным, как старый диван с круглыми ва ликами из довоенной кинокартины. И центр города на маминых черно-белых фотографиях тоже выглядел другим. Не было там ни белого гранита, ни фонтанов, бьющих из середины реки, ни стеклянных сине-голубых вы соток, выстроившихся на втором плане и будто охраняющих лакированную помпезную старину.
– Алишер, вон кафе прямо над водой. Пойдем посидим? – предложила она весело. – Я бы, например, кофе с удовольствием выпила. И пирожное бы съела.
– Ага. Пойдем. Погоди, Шурик свои дела сделает…
Шурик, отбежав на длинном поводке в глубь газона, спрятался под чахлым кустиком и напрягся, изо всех сил выпучив свои влажные круглые глаза. Диля сделала несколько шагов вперед, приподнялась на цыпочки, пытаясь разглядеть, с какой стороны можно подняться на распластавшуюся над водой деревянную террасу кафе. И тут же вздрогнула от грубого, раздавшегося за спиной окрика:
– Ты чё творишь, морда черномазая? Кто тебе тут гадить позволил?
Обернувшись, она растерянно уставилась на двух странного вида парней, выстроившихся по бокам от Алишера худосочными изваяниями. Руки в бока, черные куртки, широкие штаны с карманами, некрасиво болтающиеся на тонких ногах, туго стянутые на скошенных лбах повязки-банданы, плавно перетекающие в тронутые искренним гневом лица. Юные совсем. Надменно глупые. С пушком на щеках. И будто перевернутые наружу злобной изнанкой, страшной, дурно пахнущей, пугающей. У нее аж ноги отнялись на секунду, заледенели пустотой в коленках, и внутри что-то опасливо пискнуло, толкнулось нетерпеливо в грудь – беги, хватай сына, спасайся…
– Ребята, погодите! – кинулась она на помощь Алишеру, растерянно поднявшему к ним свое круглое узкоглазое личико. – Не надо, ребята! Это мой сын, отпустите его! Мы сейчас отсюда уйдем, и собаку уберем…
– Ну да. Гадить вы, черномазые, все мастера, а убирать за вами кто должен? Мы? – старательно изображая голосом крутую взрослую хрипотцу, подступился к ней один из парней.
– Так это не мы гадим, это Шурик! – испуганно подтянул за поводок упирающуюся и повизгивающую собачонку Алишер. – Он больше не будет, честное слово!
– Кто? Шурик? Это что, собаку зовут – Шурик? Зачем же ты, черномазый, свое поганое животное русским именем называешь? А? Кто тебе это позволил? – тихим, будто севшим от гнева голосом подступил к Алишеру второй парень, и мальчишка отпрянул от него, вжимая голову в плечи. На лице его маской застыло испуганное изумление, маленький рот приоткрылся, будто он хотел что-то сказать, но не мог найти подходящих слов. Зато Шурик заскулил так отчаянно, будто его маленькой собачьей жизни угрожала неминуемая смертельная опасность. А может, так оно и было на самом деле.
– А ну, дай сюда свое животное! – вдруг быстро наклонился к собаке парень, норовя схватить ускользающий собачий загривок цепкими пальцами с обгрызенными по самое ничего ногтями.
– Ребята, ладно вам… Ну чего вы к нам привязались? – попыталась уладить дело миром Диля, оттаскивая Алишера вместе с Шуриком в сторону и прижимая его к себе за худые плечики. – Прошу вас, отстаньте…
– Да пошла ты! – злобно ощерился мелкими желтыми зубами тот, который пытался схватить Шурика. – Вали давай отсюда! Приехала тут со своим узкоглазым…
Злобное матерное выражение в прибавку к "узкоглазому" легко слетело с его злых губ, ударило походя, обожгло Дилины щеки. Шагнув за ними вслед, парень снова наклонился, пытаясь ухватить дрожащую собачонку, и совсем уже было дотянулся до нее, но Алишер вдруг выскользнул из Дилиных рук и рухнул маленьким тельцем прямиком на Шурика. И свернулся твердым клубочком, пряча отчаянно визжащую собаку там, внутри, меж асфальтом и подтянутыми к пузу коленками. Голова его тоже подтянулась вовнутрь, образовав из тела что-то навроде капсулы для Шурика. Прошло всего несколько секунд, растянувшихся в тягостное ожидание дальнейших событий. Хотя и смешно с ее стороны было ожидать, что события будут развиваться в хорошую сторону. Глянув в лица парней, она тут же поняла, что будет дальше. Алишера будут бить. Да и он сам будто к этому приготовился, напряг сильно спину, выставив вверх худосочные локотки. И голову поглубже вовнутрь втянул, как черепаха.
Кинув отчаянный быстрый взгляд во все стороны и убедившись, что никто не бежит их вытаскивать из сложившейся дурной ситуации, Диля набрала в себя побольше воздуха и упала плашмя на Алишера, успев торопливо подумать: "Хорошо, что джинсы надела, а не юбку…" Почуяв под собой дрожащее тельце сына, она последовала его примеру, то есть тоже подтянула коленки, закрыла сбоку руками и подогнула по-черепашьи го лову внутрь, заключив его в свою собственную капсулу. И тут же ощутила жгучую боль в правом боку – ага, бьют. Значит, парень одним сильным пинком попытался столкнуть ее с Алишера. Другой вцепился в ее джинсовку на спине, сграбастал, потянул вверх, как мешок с мукой, сдавил худыми цепкими пальцами плечо, выворачивая его наизнанку. Потом ей показалось, что они вместе с Алишером полетели куда-то, перекатились, и вот вроде бы она уже лежит спиной на асфальте, отчаянно дрыгая ногами и не выпуская тело Алишера из рук, и вонзается в голову то ли крик Алишера, то ли захлебывающийся визгливый лай Шурика. И снова пинок под бок. И снова – боль. И голова вдруг летит в сторону, и зубы лязгнули от удара, но, главное, удалось-таки перевернуться, снова спрятать Алишера под собой. И даже закрепиться коленками и локтями об асфальт – хрен вам, больше не перевернете! Насмерть за пинаете, а не перевернете!
Впрочем, больше никто ее и не пинал. Что-то странное происходило вверху, будто не имеющее к ним с Алишером никакого отношения. Голоса, звуки ударов, матерщина. И сквозь эту какофонию – таджикская вдруг речь! Неужели у нее галлюцинации начались? Или она сознание от боли потеряла, перенеслась в прежнюю свою жизнь, где ее никто и никогда не бил?..
Осторожно повернув голову, она увидела перед собой переплетающееся месиво из тяжелых ботинок и старых раздолбанных кроссовок, и одни из ботинок вдруг ткнулись в них с Алишером, и кто-то перелетел через эту живую преграду, глухо шлепнувшись в траву газона. Потом кроссовочная и ботиночная суета успокоилась, и перед ее лицом оказались только кроссовки, и твердая рука легла ей на плечо. Мужской голос прошелестел сверху:
– Вставай, девочка… Не бойся, бритоголовые ушли. Пойдем скорее отсюда, они вернуться могут!
Последнее обстоятельство заставило ее разомкнуть на Алишеровом, а может, и на Шуриковом пузе руки – они уже ничего толком не чувствовали. Кто-то подхватил ее за локти, легко поднял на ноги, и ей, наконец, удалось взглянуть в лица своих спасителей. Ей-богу, это были таджики! Отмеченные вечным загаром родные лица, черные глаза, черные брови, специфический разрез глаз, азиатские высокие скулы и неприхотливая простецкая улыбка. Нет, но так не бывает… Как же они осмелились? Здесь, в чужом городе, ввязались в драку со скинхедами?.. Такого просто по определению быть не могло!
– Мальчик, вставай! – поднял с асфальта Алишера второй спаситель, принялся отряхивать въевшуюся в джинсовый костюмчик грязь. И без того мелко дрожащий Шурик напрягся, грозно тявкнул, и слегка ухватил спасителя за палец, и тут же заскулил виновато, будто извиняясь за свою нервную несдержанность.
– С тобой все в порядке? Тебя не задело? Нигде не болит? – сунулась к сыну Диля, но тут же и осеклась, увидев, как напряглось непролитыми слезами мальчишечье личико, как из последних сил оно крепится, чтобы не выпустить слабые немужские слезы на волю. Улыбнувшись через силу, она протянула руки, возложила их сыну на плечи и совершенно серьезно, стараясь придать голосу побольше материнского тщеславия, произнесла: – Молодец, сын! Молодец, не отдал Шурика! Я горжусь тобой, честное слово! – И, обращаясь уже к двум спасителям, которые смотрели на этот пафос несколько недоуменно, добавила: – Представляете, мой сын двоих скинхедов не испугался! Они собирались собачку у нас забрать, а он не отдал…
– Ай, молодец! – расплылся в улыбке небритыми щеками один из спасителей и чуть сдвинул со лба засаленную черную шапочку. – Настоящий мужчина будешь, значит!
– А вы тоже молодцы… Спасибо вам, ребята! Тоже их не испугались, заступились за нас! Спасибо!
– Да вообще-то это не настоящие скинхеды были… – скромно выступил из-за спины небритого и в шапочке тот, который был помоложе, – эти под скинхедов просто косят, больше на словах, чем на деле. А от настоящих просто так не уйдешь, они стаями ходят, как шакалы. Илхома один раз так изувечили – три месяца в больнице лежал.
– Это я – Илхом, – представился тот, что в шапочке. И, показав рукой на другого спасителя, уточнил: – А это брат мой, Сафар. Он недавно из Душанбе приехал.
– Так и мы три дня всего здесь живем… Тоже из Душанбе приехали… – тихо проговорила Диля и поморщилась от боли в боку. – Хотели вот погулять, город посмотреть…
– О! Так вы, значит, наши! Ты таджичка, да? Точик? Значит, мы за своих заступились?
Диля помолчала секунду, потом уверенно подтвердила:
– Выходит, что так… За своих… Я таджичка, да.
Не захотелось ей почему-то рассказывать этим ребятам про свою русскую половину. Черт его знает почему. Что-то щелкнуло в голове, повернулось в другую сторону. А может, просто обыкновенного сочувствия захотелось, искреннего участия от братского, с неба свалившегося незатейливого землячества.
– Ой, точик, дорогая, какая же ты грязная… Ай-ай, как домой пойдешь? – сочувственно по-цокал языком Сафар, оглядывая Дилю. – Штаны вон сзади порвала, ногу голышом видно… Далеко живешь, точик?
– Далеко. Но это ничего, я машину поймаю.
– Зачем машину? – встрял в разговор Илхом, тот, который был в шапочке. – Я здесь недалеко квартиру снимаю, пойдем к нам. Жена моя тебе штаны зашьет, одежду почистит. У меня хорошая жена, три месяца назад из Душанбе приехала. Зебе ее зовут.
– Ой, да неудобно… – слабо махнула рукой Диля.
На самом деле ей очень хотелось пойти. Конечно же. Хотелось, чтоб кто-то похлопотал над ней, пожалел, поохал и чтоб неведомая Зебе приняла ее по-свойски, пошепталась о своем, о пустяковом, о женском. Душа внутри прямо-таки на дыбы встала, затребовала срочного выхода из напряжения, и она, враз одумавшись, быстро проговорила, трогая рукой прореху на штанах, образовавшуюся в самом что ни на есть неприличном месте, прямо под ягодицами: