- Опять шахматы? - скинув сапожки, я босиком прошла внутрь - плитка с подогревом для озябших ног была как нельзя кстати. - И как дела?
- Шах и мат, - зевнул Лёшка, в этот самый момент совершив финальный клик. - Восемнадцать ходов. Почти "шотландская партия" на острове Святой Елены, должен тебе сказать.
- Твой любимый Наполеон?
- Он самый. Противник, конечно, не генерал Бертран, но приятно силён, - он захлопнул крышку ноутбука и крутанулся на стуле, поворачиваясь ко мне. - Ну как?
- Алмаз "Джонкер"… Ювелирная работа, - я взглянула на мужа: он походил на мальчишку, в кои-то веки убравшегося в комнате и теперь пытливо заглядывающего в мамины глаза, надеясь на поощрение. - Ты безупречен, как всегда.
Он не улыбнулся, но глаза его просияли.
Он никогда не рассказывал мне о "делах" заранее: моя реакция должна быть естественной - даже для самой себя.
- В этот раз пришлось повозиться, - небрежно заметил он. - Но ты, судя по всему, мной довольна?
- Ещё бы, - подавив тяжёлый вздох, я взъерошила ему каштановые кудри.
Чутьё никогда меня не обманывало. Его - тоже. Следствие зашло в тупик, и год мы играли в странную игру, кошки-мышки, где оба знают, что другой знает, но не могут и не хотят рушить сложившуюся ситуацию. А потом Алёшенька пришёл ко мне с предложением руки и сердца - и с повинной. Тогда я в первый и в последний раз в жизни увидела чёрный чемодан, где скрипка Амати покоилась по соседству с жемчужным ожерельем Александры Фёдоровны Романовой и подлинником "Букета фиалок" Мане; тогда его послужной список насчитывал всего три блестящих ограбления. Я до сих пор не знаю, где он хранит свои сокровища; он лишь говорит, что меня ни в чём не смогут обвинить и, даст Бог, по истечении срока давности он пристроит их в хорошие руки. А если не он, так кто-нибудь другой.
Ещё он говорит, что всего их будет двадцать четыре. Законченный опус: как каприсы Паганини, как прелюдии Рахманинова и Шопена.
С артистической лёгкостью, так ему свойственной, он протянул мне весы, на одной чаше которых лежала его жизнь, а на другой - смерть; и от одного моего слова зависело, погубить его или помиловать. Он любил меня, он не хотел мне лгать. И он готов был принять от меня, - одной меня, - смертный приговор, будь на то моя воля.
Вор и следователи - вещи несовместные. Враги, осуждённые пребывать по разные стороны черты.
Но всё дело было в том, что стоило мне взглянуть в его глаза, и я поняла, что отныне моя сторона - там, где бьётся его сердце, звучит его голос и спорит с вечностью его скрипка.
Через две недели будет очередной аукцион, и вскоре он - через десятых лиц, естественно - узнает об очередном нечистом на руку богаче, купившемся на престиж, но не имеющем ни малейшего понятия об истинной ценности сокровища, попавшего в его руки: не видящего его красоты, пропитывающей его Истории.
Эх, Лёшка, Лёшка… Соловей мой, разбойник и ночной певец…
- Утешаю себя только тем, - всё-таки произнесла я, - что я всё равно тебя поймала… в каком-то смысле.
- Ещё бы! Оковы обручального колечка куда прочнее тюремных наручников, чтобы ты знала. В старину так точно были, а нам стоит брать пример с наших славных предков, - он поймал мою руку. Поцеловал вначале её, а потом кольцо с крупным бриллиантом на безымянном пальце. - Не помнишь, на чём мы остановились утром?
- Папагено, - мигом приуныла я.
Склонив голову набок, какое-то время он созерцал моё лицо. Потом улыбнулся - мягкой улыбкой кота, запертого на ночь в молочной лавке.
- И это тоже, - согласился он, подхватывая меня на руки. - Но чтобы иметь возможность принести тебе кофе в постель, сначала надо тебя туда уложить.
Марина Ли
ДОЛГ ПЛАТЕЖОМ КРАСЕН
Изнурительный день, полный бесконечных тревог, закончился в душе. Я повесила на крючок халат, положила на деревянную скамеечку сумочку с бельем и косметикой, завернулась в полотенце и на цыпочках вбежала в пустой гулкий зал с душевыми ячейками.
Я не слышала скрипа открываемой двери, но успела почувствовать, как холодок сквозняка метнулся мне в ноги, а затем мою талию обхватили сильные руки, и теплое дыхание коснулось моего уха:
- Ты должна мне, - сообщил Арсений и переместил свои ладони до моих подмышек, от чего сердце моментально ухнуло с места в галоп.
- Должна? - я стукнула его по рукам и оглянулась. - Тебе?
- А кому же еще? - он позволил мне развернуться в кольце своих рук и хитро блеснул глазами, втянув нижнюю губу и прижав ее зубами. - Я же делился с тобой водой в мужской день.
Я смутилась, потому что вспомнила о том, как мы столкнулись с ним здесь в самом начале нашего знакомства. О жарком взгляде, о каплях воды, стекающих по смуглой коже, о губах, нетерпеливо дрожащих на расстоянии, слишком далеком для поцелуя…
- О, вижу, ты тоже помнишь о той ночи! - он мечтательно заломил бровь и прошептал едва слышно:
- Надо обновить воспоминания.
А после этого толкнул меня к стене, я же зашипела, когда моих лопаток коснулся холодный кафель.
- Холодно!
- Извини. Сейчас согрею, - и прижался ко мне, обволакивая своим теплом.
- М-м-м, - промычал, ведя носом по моей безвольно открытой шее. - Как же ты пахнешь!
- Ка-ак?
- Как женщина, которая должна стать моей навсегда.
Я задохнулась от важности его слов, от обещания, звучащего в них, от намека на что-то большее, о чем ни он, ни я не говорили пока вслух. Ну и еще, конечно, от того, что Арсений крутанул вентиль на стене и обрушил на нас поток ледяной воды, одновременно сдирая с меня полотенце и выбрасывая его в общий коридор.
- Зачем оно? - удивился наигранно и, хмыкнув, пояснил:
- Намокнет же.
Вот тут я и сделала первую стратегическую ошибку: заглянула ему в глаза, сразу же нырнув в уже знакомую кофейную бездну, жаркую, как ночи на побережье, когда галька впивается в пятки круглым боком, а морская волна с удовольствием облизывает твои колени, обещая все мыслимые наслаждения ночного заплыва.
Ну, если бы я когда-то бывала на ночном берегу, то это все обязательно выглядело бы именно так. Сейчас же, у края бездны, обещающей наслаждение, я отшатнулась, испуганно вскинув руки к груди, чтобы закрыться от пронзительного мужского взгляда.
Арсений гулко сглотнул и прохрипел:
- Поздно.
- Что? - пятиться было некуда, поэтому я просто отвела глаза, сгорая от внезапно накатившего стыда и страха.
- Я уже все рассмотрел, - он с усилием отвел мою правую руку и прижал ее к стене у моей головы. - И в первую очередь… - симметрично правой легла левая рука, - это.
Северов слегка наклонил голову, и я поняла, что он смотрит на мою грудь, на сжавшиеся в ожидании ласки ореолы и на бесстыдно заострившиеся соски.
- С ума сойти, до чего красиво!
Он оторвался от созерцания явного свидетельства моего возбуждения и посмотрел мне в глаза. Внезапно оказалось, что во рту у меня пересохло, а сама я трясусь, словно лишенный вожделенной дозы наркоман, и едва ворочая языком, скриплю песком в голосе:
- Просто вода холодная.
- Я так и понял, - слишком торопливо согласился он. - Не двигайся.
Правая рука парня выпустила из своего плена мое левое запястье и ушла в сторону, чтобы подкорректировать температуру воды (хотя мне, откровенно говоря, и без того уже давно было очень и очень жарко), а затем вернулась, скользнув кончиками пальцев под грудью. Так нежно и одновременно так жарко. С ума сойти! Я неосознанно прогнулась, мечтая о том, чтобы пальцы скользнули немного выше, уже почти готовая признать свое поражение. Давно готовая…
- Я же не велел тебе двигаться, - прохрипел Арсений у моего уха и, словно в наказание, прикусил мочку, от чего мои ноги немедленно стали ватными, а руки опустились на смуглые плечи.
- Прости, - просипела я и кашлянула в попытке вернуть голосу прежний тембр. Какое там! Я в следующий момент, по-моему, вообще лишилась голоса, потому что парень поднес мою руку к своему лицу и, закрыв глаза, поцеловал ладонь, голубую жилку на запястье, пощекотал языком кожу на локтевом сгибе. Подумать только, как много, оказывается, можно получить удовольствия, когда кто-то целует тебе руки… Нет, не кто-то. С какой-то самоубийственной ясностью я вдруг поняла: не кто-то, а именно он, только он.
- Арсений, - скорее выдохнула, чем произнесла, - Сеня…
Он поцеловал мое плечо, а затем снова заглянул в глаза, и столько в его взгляде было откровенного нетерпения, столько обнаженного желания и такого обжигающего ожидания, что я не выдержала и совершила вторую ошибку за вечер. Я набрала полную грудь воздуха, и безропотно повторила движение мужских губ напротив:
- Я так тебя хочу.
Он замер, словно не веря, наклонился, чтобы вслушаться в шепот, почти не слышимый за шумом воды:
- Пожалуйста.
- Оля! - он обхватил меня за талию, вжимая в себя, торопясь поделиться со мною своей страстной жаждой, поднимая над полом до тех пор, пока моя грудь не оказалась на уровне его рта.
- Хочу попробовать, - прохрипел Арсений, и теперь его дыхание показалось мне прохладным - настолько раскалилась моя кожа, - какая ты на вкус.
Он медленно облизал мой сосок, который своим окаменевшим видом буквально умолял об этой ласке, а затем нетерпеливо втянул его в рот, прижимая языком и хрипло постанывая от удовольствия.
- Везде, - мурлыкнул он, проводя языком по ложбинке между моими грудями, чертя дорожку ко второму соску, - везде.
Молочный пар в душевой вдруг стал густым, каждый вдох давался с трудом, легкие болезненно раздавались, втягивая влажный воздух и совершенно не насыщая кровь кислородом. Именно поэтому, наверное, темнеет в глазах. Поэтому голова идет кругом, поэтому, а не из-за того, что вытворяет с моей грудью этот бесстыдный рот.
Я совершенно покорена, я полностью открыта. Я буквально умоляю о каждой следующей ласке абсолютно любым движением своего тела. А Арсений вдруг останавливается, замирает, часто дыша и откинув голову назад. Я вижу как вздрагивает его горло и неосознанно тянусь губами к его шее.
- Тоже хочу, - хриплю я, - попробовать.
И языком - снизу вверх - до мочки уха, с каким-то садистским наслаждением прислушиваясь к хриплому рыку, следующему за движением моих губ.
Руки с моей талии скользят на бедра и сжимают, снова приподнимая, раскрывая, заставляя обхватить торс ногами. И я выдыхаю долго и протяжно, остро наслаждаясь новым ощущением.
- Это… - не голос, хрип, пытающийся выразить словами невозможное.
- Охренеть, - грубовато рычит Северов, видимо, как и я, утратив возможность подбирать слова и складывать их в предложения.
Он поднимает меня выше, и мое тело, тесно прижавшись к его, скользит вверх по влажной коже.
- Охренеть, до чего хорошо, - выдыхает мне в рот и, наконец, целует.
Я впиваюсь пальцами в его плечи, я ногами крепко сжимаю его талию, мне хочется раствориться в нем, вирусом проникнуть под смуглую кожу и остаться там навсегда, потому что жизнь без него - это пытка, пытка, лишающая дыхания.
Я дрожу, пытаясь перехватить инициативу в поцелуе, я повторяю каждое движение языка. Я хочу. Я так хочу тебя. Только тебя. Навсегда.
- Моя… - руки сжимают ягодицы, наверняка оставляя на них след, но мне все равно, я вскрикиваю от наслаждения, которое тесно граничит с болью. И я не знаю, чего я хочу больше - продлить это странное чувство или шагнуть дальше, оставляя его за собой.
- Моя, - повторяет Арсений.
- Твоя, - безмолвно соглашаюсь я, не понимая, куда вдруг исчез жаркий рот.
- Твоя, - испуганно повторяю, все еще не веря в происходящее.
- Только твоя! - кричу, раненым зверем, но реальность уже выдирает меня из моего сна, как всегда, грубо и жестко.
Душевая, наполненная паром, исчезла, а Северов растворился без следа. Есть только я, только моя спальня в Пансионе. Только боль неудовлетворенного желания и неутешительная в своей очевидной безысходности мысль: он нужен мне, как воздух, мой Арсений Северов.
Алина Лис
НАКАЖИ МЕНЯ!
- Может, вот эту шляпку?
- Ага. Безусловно. Шляпка - то, что надо. Именно! - говорит он, не отрывая взгляда от парящего в воздухе светящегося шара, заполненного жидким зеленым огнем. Повинуясь движениям его пальцев, шарик медленно съеживается вослепительную светящуюся точку.
- Ты не смотришь!
- Я и так знаю, что у сеньориты безупречный вкус.
Из точки проклевывается тонкий росток. Вздрагивая, точно живой, тянется вверх, раскрывая тонкие листочки. Фантом мигает, меняет окрас на ярко-оранжевый и на вершине стебля расцветает бутон.
- Как я выгляжу?
- Ослепительно, как всегда.
В центре цветка угадывается фигурка крохотной обнаженной женщины с тонкими стрекозиными крылышками за спиной.
- Элвин!
- Мммм?
- Ну, посмотри же на меня!
Муж не слышит. Его лицо сосредоточено, брови нахмурены, пальцы мелькают в воздухе быстро-быстро.
Музыкант, исполняющий сложнейший пассаж.
Маг за работой.
Обычно я люблю наблюдать, как он тренируется, оттачивая мастерство, но сейчас это зрелище только злит. Зря я что ли полчаса уговаривала его посмотреть на мой наряд?
Кладу руку ему на плечо:
- Элвин!
Цветок идет рябью и расплывается некрасивым пятном. С чувством выругавшись, Элвин сминает его, как неудачный черновик. В воздухе повисает едкий запах гари.
- Франческа, ну что ты творишь? Разве я лезу к тебе, когда ты штудируешь законы?
- Я не штудирую законы, когда мы собираемся на прием.
- У меня не было выбора. Иначе я рисковал умереть от скуки, ожидая пока сеньорита определиться.
- Так помоги мне. Какая шляпка лучше.
- Эта, - кивает он, не глядя.
- Подожди, я померяю.
- Ни в коем случае! Не заставляй меня в этом участвовать или я вынужден буду честно сказать все, что я думаю о твоих шляпках.
Я с досадой кусаю губы. Ну вот - напросилась, называется.
- Они так ужасны?
- Радость моя, - проникновенно говорит Элвин. - Ты могла бы поехать не только без шляпки, но и без платья. Зачем прятать красоту?
Да уж. Мой муж знает толк в комплиментах.
* * *
Я пытаюсь выйти из кареты, но на последних ступеньках Элвин подхватывает меня за талию, чтобы поставить рядом с собой.
- Я и сама могу спуститься! - притворно возмущаюсь я, даже не пытаясь высвободится из его объятий.
- Договорились. В следующий раз все сделаешь сама, - хмыкает он, целуя меня за ухом. Там, где под тонкой кожей бьется голубая жилка.
От мимолетного прикосновения горячих губ по телу расходится сладкая дрожь. Ноги слабеют, чтобы не упасть, я обнимаю своего мужчину. Перед закрытыми глазами встают непристойные, но такие возбуждающие картинки, и я вдруг понимаю, что шнуровка платья затянута уж слишком туго…
Элвин мгновенно ловит мой изменившийся настрой. Прижимает к себе крепче и целует еще раз - теперь в полураскрытые губы. Настойчиво и властно, поцелуем, который способен воспламенить и монахиню.
Забыв обо всем, кроме друг друга, пьяные объятиями и прикосновениями, мы так и замираем у входа во дворец княгини.
- Может к грискам этот прием? - выдыхает он, прерывая поцелуй.
- Нельзя. Ты же знаешь.
- Ладно, - мурлычет он мне на ухо. - Во дворце княгини полно уютных чуланчиков, сеньорита. И мы еще не все из них опробовали.
- Нет.
Кровь бросается мне в лицо, как всегда, когда я вспоминаю о том случае, когда поддалась на его уговоры.
В чулане было тесно, стояли какие-то ведра, тазы, швабры. Элвин притиснул меня к стене и долго, ругаясь, задирал одежду - как назло, в тот день я надела пышное платье со множеством юбок. Было неудобно и безумно страшно, что нас застанут. Я балансировала на одной ноге, цеплялась за его шею, чтобы не упасть, и кусала губы. В голове билась одна-единственная мысль "Только не стонать!". А не стонать было невозможно - он врывался в меня резко, глубоко, и мое тело отзывалось сладостными спазмами на каждое движение. Хотелось кричать в голос от осознания своей развратности, порочности, от обжигающего стыда и такой же обжигающей похоти…
Шаткий шкафчик рядом трясся в такт нашим толчкам, и в этот момент я услышала за дверью рядом голоса - мимо шли фэйри. Я представила, как кто-то из них, привлеченный звуками из чулана, заглядывает внутрь, чтобы увидеть нас. Меня. У стены, с раздвинутыми ногами, лиф расшнурован, юбки задраны, одна нога лежит у него на бедре, а он берет меня прямо так, не снимая одежды, как шлюху…
Невыносимо стыдно и страшно. Сладостная отрава этого страха и стыда стала последней каплей! Я прокусила себе губу до крови, чтобы не закричать, но даже не заметила этого. Слишком хорошо, мучительно-хорошо было. Фэйри остановились за дверью, перемолвились несколькими словами, послышался смех. Мы замерли, сдерживая стоны.
Стоит мне закрыть глаза и вызвать в памяти этот чулан, я вспоминаю то мгновение. Стыд, страх, безумное возбуждение, сводящее с ума ощущение мужчины внутри, горячие и жадные губы, сильные пальцы, стискивающие ягодицы - позже оказалось, что он наставил мне синяков.
И голоса фэйри за хлипкой дверью.
Наслаждение было невероятным. Долгим, почти болезненным. Мы, задыхаясь, сползли по стенке. И еще минут двадцать просто сидели в обнимку. Не осталось сил даже на разговоры.
А потом я почувствовала себя ужасно развратной и грязной. Чуть не расплакалась. Элвин поцеловал меня в нос и сказал, что я маленькая ханжа. Но совершенно изумительная и замечательная ханжа.
Когда мы выбрались обратно к гостям, княгиня все поняла по моим припухшим губам и растрепанной прическе и не уставала весь вечер тонко издеваться по этому поводу. И я сидела с каменным лицом, внутри умирая от стыда, и делала вид, что не понимаю ее намеков.
Элвин же только потешался, наблюдая это зрелище. Его таким не проймешь, он абсолютно бесстыжий.
Нет уж! Пусть я до сих пор обмираю от возбуждения при мысли о том чулане, повторить подобное я не готова. Не сегодня.
И вообще никогда!