Орнитолог Анабель де Бельшют занимается колониями пингвинов, поэтому дома, в принадлежащем ее древнему роду замке на берегу Рейна, бывает редко. Но, узнав о скоропостижной кончине отца, Анабель спешно покидает Антарктиду и летит на похороны. Прибыв в Бельшют, она узнает, что унаследовала не только замок, но и непомерные долги. Финансовое положение таково, что нет иного выхода, как срочно продать родовое гнездо. Анабель в отчаянии. Впрочем, замок не может существовать без рыцаря, который взял бы на себя заботу о прекрасной даме. И вот однажды на закате появляется всадник - его плащ белоснежен, как просторы Антарктиды, а серебряный щит украшает фигура ягуара…
Содержание:
Часть первая, - в которой я пишу завещание 1
Часть вторая, - в которой рандеву на закате 9
Часть третья, - в которой сны, коммерция и птица-фрегат 14
Часть четвертая, - в которой духи и гроза 25
Эпилог 30
Примечания 31
Натали де Рамон
Рыцарь моих снов
Моей американской подруге Джоан Уайлдер
Часть первая,
в которой я пишу завещание
"Я, Анабель де Бельшют, завещаю замок Бельшют моему брату Алену Жердолю"…
"Я, Терез-Анабель-Стефани де Бельшют, завещаю принадлежащий мне замок Бельшют моему брату"…
До чего же нелепое занятие! Неужели у мсье Брунара нет в компьютере готовых образцов завещания, куда можно было бы просто вставить имена, а не писать от руки, как в каком-нибудь пятнадцатом веке? Только гусиного пера мне не хватает…
"Я, Терез-Анабель-Стефани де Бельшют, находясь в здравом уме и трезвой памяти, завещаю мой замок Бельшют с принадлежащими ему угодьями на берегу Рейна близ городка Люанвиль моему единоутробному брату мсье Алену Жердолю"…
Вот, уже лучше. Я перечитала написанное, пытаясь собственным дыханием отогреть заледеневшие пальцы. Ну и холодина! За окнами - май, все в цвету, а меня трясет от жесточайшего озноба. Или не от озноба, а от содержания моего манускрипта? "Мой замок", "я завещаю мой замок", "мой"… Мороз не только по спине, но и по всем внутренностям организма, еще чуть-чуть - и кости застучат, как сосульки. Даже в Антарктиде мне не было так холодно! Нужно не лениться, а разжечь камин. Нет, потом. Камин будет наградой за готовый текст. Я потянула плед с соседнего кресла и закуталась в него. Ощущение такое, словно я завернулась в кусок льда. Глупости! Плед толстый и чисто шерстяной. Нужно только расслабиться и тогда сразу станет теплее. Так учил меня мой папа…
Мой папа… Мой замок… Я еще раз перечитала не очень ровные строки. Хоть бы одна слезинка! Но все жидкости внутри меня замерзли; вместо слез - какие-то льдистые линзы, из-за которых цепочки букв, выведенные моим круглым почерком на белой бумаге, превратились в вереницы пингвинов на белом снегу. Пронзительно белом, сияющем до рези в глазах…
Пингвины всегда вызывают улыбку. Не презрительно-насмешливую, а улыбку радости, как от встречи с чудом. Природа лишила пингвинов главной птичьей привилегии - свободы полета, - снабдив взамен доброй порцией достоинства, идеально подходящего к элегантному черному фраку с белой манишкой. Ни дать ни взять - наш дворецкий, мсье Арман Герен, та же прямая спина и невозмутимость.
Я не в первый раз в Антарктиде - надеюсь, и не в последний, - и мне как орнитологу, конечно, не пристало приписывать пернатым тварям человеческие качества, я же знаю, что и осанка, и стиль поведения моих любимцев объясняются их физиологическим строением, условиями обитания и так далее, и тому подобное. Но когда изо дня в день большую часть времени проводишь в пингвиньем обществе, эти не ведающие суеты птицы привыкают к тебе и начинают принимать за свою, ты и сама тоже обретаешь среди них друзей и приятелей: Пьер, Матильда, Бруно, Рыжая Лапка, Звездочка… Однако никакого амикошонства с их стороны, наглости или агрессии тем более. Повторяю, достоинство и только достоинство.
После нескольких дней пасмурного недружелюбного неба утро выдалось замечательно солнечным и просторным. Мне очень хотелось заснять на камеру, как из яйца вылупится малыш Рыжей Лапки. По моим подсчетам это должно было произойти именно сегодня. Я даже придумала имя - Ясное Утро.
Пингвины занимались своими делами, а я, укутанная как капуста, неподвижно сидела на складной табуреточке и ждала, стараясь не потерять из виду Бруно и Рыжую Лапку. Накануне мне приснился чудесный сон: яркий, цветной и подробный, как поставленный с размахом сказочный фильм. Мне трудно поверить, что у большинства людей сны черно-белые, мои же - цветные всегда. Надо будет написать об этом сне папе, ему нравятся мои "фильмы", тем более что сегодня я видела маму. Она умерла много лет назад, у нас с папой нет другой возможности пообщаться с ней, кроме как во сне. И написать папе еще одно письмо нужно сегодня же, потому что после обеда с транспорта прилетит вертолет, а это последний вертолет и последний транспорт на ближайшие полгода.
…Под белым шатром во дворе нашего замка накрыт длинный праздничный стол. Резные столбики-опоры наивно увиты лентами и цветами. Стол также щедро украшен гирляндами и букетами из живых цветов. День очень погожий, и я хорошо вижу каждый лепесток. Солнечные зайчики резвятся на серебряных блюдах и кувшинах.
- Поторопи гостей, - улыбаясь, говорит мне папа. Поверх смокинга на нем огромная шуба, как на портрете русского певца. - Пора, моя девочка.
Он протягивает мне другую шубу из какого-то незнакомого меха. Я удивляюсь, ведь сейчас лето.
- Ягуар защитит тебя от снега, - объясняет папа, а я вдруг вижу, как с абсолютно голубого неба дружно летят снежные хлопья.
Странно, что я не заметила их раньше, похоже, снег идет давно: весь двор покрыт ровным пушистым искрящимся ковром, и цветы на его фоне выглядят особенно нежными.
Я вхожу в комнаты для гостей. Там много девушек и женщин в роскошных старинных нарядах, которые они почему-то снимают и переодеваются в современные платья. Лица кажутся мне знакомыми.
- Зачем? - спрашиваю я. - У вас красивые одежды!
- Все это давно вышло из моды, - говорит моя мама. - К тому же они нам всем бесконечно надоели!
Мама улыбается и показывает глазами на картины, развешанные по стенам. Портреты пустые! То есть интерьеры и драпировки - на месте, но персонажей в них нет! И я понимаю, что все эти занятые переодеванием дамы - мои бабушки, тетушки, прабабушки, пратетушки и пракузины, сбежавшие из своих рам. Вот почему так хорошо знакомы их лица.
- Застегни мне "молнию" на спине, - просит мама. - Папа, наверное, заждался.
- Еще бы, - говорю я, застегивая "молнию" белого струящегося платья. - Мы скучаем по тебе.
- Я тоже, - говорит мама, надевает фату, и мы все уже спускаемся по лестнице: впереди мама и я, а за нами свита из всех мыслимых и немыслимых родственниц и родственников.
- Наконец-то, моя любимая, - улыбается папа и уводит маму от меня.
Все родственники здороваются со мной, мужчины отпускают "внучке" старомодные галантные комплименты. Как и женщины, они тоже в современной одежде, но поверх фраков и смокингов, из-под пол которых выглядывают клинки и шпаги, у многих надеты тяжелые филигранные цепи, а на согнутых руках сидят соколы и другие охотничьи птицы.
С голубого солнечного неба продолжают лететь снежинки. По заснеженному двору кавалеры ведут дам к трапезе. Драгоценности сияют, и я опять думаю, что напрасно они переоделись, в старинных нарядах шествие выглядело бы еще прекраснее. Все рассаживаются за стол, папа и мама не отводят друг от друга счастливых глаз, но тут выясняется, что мне не хватает стула. Я шепчу об этом папе на ухо.
- Тебе еще рано, моя девочка, - ласково говорит папа. - Ложись спать. Дай я поцелую тебя на прощание.
Он прижимает меня к себе, гладит по волосам, улыбается и целует. В первый момент я обижаюсь, но вдруг понимаю, что я совсем маленькая - лет шести, не больше - и мне действительно еще рано пировать со взрослыми. Мама тоже улыбается и протягивает мне что-то на ладони. Прежде чем взять подарок, я вглядываюсь: это крошечная серебряная фигурка.
- Пингвин! - взволнованно шепчу я. - Совсем как настоящий!
- Какой же это пингвин, - говорит папа, - смотри внимательнее!
Я склоняюсь над маминой рукой - узкая ладонь, длинные пальцы - фигурка растет на глазах!
- Рыцарь! - поняла я и, не успев взять игрушку, проснулась.
Жаль, конечно, что во сне я была совсем маленькой и не могла поговорить с мамой ни о чем серьезном, но все равно: такой радостный сон! Папа и мама вместе, и у них свадьба! Ведь точно свадьба, если мама в белом платье и фате. И эти цветы, и волшебный теплый снег с летнего неба…
Реальный снег ритмично заскрипел за моей спиной. Кто-то идет. Я обернулась. Наш радист и компьютерный гений замахал рукой. Он приближался осторожно, чтобы не переполошить пингвинов, но достаточно быстро.
- Что-то случилось? - спросила я, искоса поглядывая на пингвинов: только бы новенькому Ясному Утру не пришло в голову именно сейчас выбираться из скорлупы. И на всякий случай включила видеокамеру.
- Анабель… Ты… Я не умею… В общем, вот… - Он протянул мне сложенный листок бумаги. - Только что получил для тебя сообщение от мсье Брунара.
Мсье Брунар - ближайший друг, адвокат и поверенный моего отца, можно сказать, мой крестный. Придерживая включенную камеру на коленях, я развернула листок. Две строчки, написанные без запятых рукой радиста…
- Ты поплачь, Анабель. Плачь! Надо плакать!
Я разгладила бумажку. "Дорогая Анабель крепись твоего отца нашего дорогого барона больше нет с нами ждем тебя твой Эдуар Брунар". Я сняла очки, протерла пальцами стекла, снова водрузила на нос, обвела взглядом пингвинов. Яйцо Рыжей Лапки зашевелилось! Я схватила камеру и начала снимать. "Нашего дорогого барона больше нет с нами"… "Нет с нами"… "Нет с нами"… "Нет с нами"…
- Давай, я поснимаю! А ты поплачь, Анабель! Поплачь! Вертолет будет часа через три, ты успеешь поплакать!..
Но слез у меня не было. Ни тогда, ни сейчас. Только ощущение холода, которое неумолимо росло по мере того, как я приближалась к нашему замку. Несколько суток я провела в пути, и почти два дня - уже дома. Но нет ни слез, ни сна. Только этот зверский, прямо-таки потусторонний, изводящий холод. Впрочем, я несколько преувеличиваю насчет сна. Конечно, за это время я сколько-то спала, особенно в самолетах и в аэропортах. Но с моей стороны было бы слишком неблагодарно назвать банальным словом "сон" те блаженные минуты забытья, когда я виделась и разговаривала с папой…
…Папа в брезентовой куртке и в старых сапогах подрезает грушевые деревья. К слову сказать, мой папа - профессор биологии и у него все растет словно по волшебству. Рядом, почему-то под зонтом, помещается наш дворецкий Арман Герен и руками в неизменных белых перчатках подает моему папе садовые инструменты.
- Папочка! - Я бросаюсь к нему на шею.
Папа обнимает меня и говорит, что у нас гости. Я оборачиваюсь и вместо дворецкого вижу рыцаря в серебряных доспехах и в белом плаще, щит рыцаря украшает фигура ягуара, а забрало шлема опущено.
- Я не вижу его лица, - говорю я.
- Дождись заката, - отвечает мой папа и протягивает мне зонт, оставшийся, видимо, от дворецкого. Ручка зонта в виде кочана капусты. - Будет гроза, не бойся…
И я очнулась в кресле самолета. В иллюминаторах безмятежно плыли облака; стюардесса разносила напитки.
…Я лечу в самолете и пью сок.
- Оставь мне глоточек, - просит папа, он сидит в соседнем кресле.
Но я уже выпила все и чувствую неловкость. Папа улыбается и показывает глазами на человека, сидящего впереди нас. Кресло загораживает этого человека целиком, я вижу только его выгоревшие на солнце достаточно светлые волосы. И вдруг мы с папой уже не в самолете, а в Лионе, у входа в метро. Папа машет мне рукой и быстро спускается вниз.
- Папа! Папа! - кричу я и пытаюсь бежать за ним, но полицейский останавливает меня:
- С пингвинами нельзя, мадам. Нельзя с пингвинами…
В Риме я сделала последнюю пересадку и купила билет до Лиона: это был ближайший рейс во Францию, хотя вовсе не ближайший аэропорт от моего родного Люанвиля. Неважно: в Лионе я возьму прокатную машину и через пару часов буду дома. Я позвонила Брунару, поделилась своими планами.
- Как ты, Нана? Почему не позвонила раньше? - спросил папин друг и поверенный. - Мы с Аленом тебя потеряли!
- Эдуар… Дядюшка Дуду! Это… Это правда?..
Он вздохнул.
- Я и сам до сих пор не очень-то верю… Где ты, Нана? Может, успею тебя встретить?
- В Риме. Через полтора часа вылетаю в Лион, не успеешь.
- В Лион? Отлично! Твой брат сейчас там. У него же лионская невеста! Позвони, они тебя встретят.
О романе и очередном разводе брата я знала, но Моник увидела впервые. Она была замечательно красива, и, несмотря на свои переживания, я все же подумала: что такая высокая красивая девушка могла найти в моем приземистом и толстом сорокапятилетнем брате?
Ален многозначительно подмигнул, определенно прочитав мои мысли, обнял Моник и томно уточнил:
- Скажи, сеструха, моя Моник самая лучшая?
С одной стороны это было противно: брат всегда именно таким способом и тоном нахваливал всех своих женщин, а с другой - даже успокаивало: Ален, как обычно, хвастается подругой, значит, в мире ничто не изменилось и с папой ничего не произошло. Если бы…
Но я кивнула и, встретившись глазами с Моник, постаралась изобразить улыбку.
- Дорогой, по-моему, это лишнее, - виновато сказала она.
- Ты действительно очень красивая, - сказала я. В конце концов, она не виновата в моем горе. - Поздравляю, Ален.
Брат просиял самодовольно. Моник укоризненно посмотрела на него. Ален посерьезнел.
- Пошли заберем твои вещи, Анабель, и поехали. Переоденешься по дороге.
- Запарилась небось в пуховике? - сочувственно спросила Моник и по-свойски подергала мой стеганый рукав. - Снимай, я отнесу в машину, а вы сходите за багажом.
Только сейчас до меня дошло, что среди весенней аэропортовской публики моя антарктическая экипировка выглядит одиозно, но расставаться с пуховиком не хотелось.
- Спасибо, мне не жарко, - сказала я. - А багажа у меня нет, только эта сумка.
Брат понимающе покивал.
- Акклиматизация. - Подхватил мою сумку, и мы пошли к стоянке. - То-то смотрю, моя сеструха заторможенная.
- Ты не заторможенная, - вступилась Моник, - ты просто устала с дороги. Ляжь на заднем сиденье и поспи. А выпить не хочешь? Котик, где твоя фляжка с коньяком? - Она порылась в "бардачке" и протянула мне плоскую початую бутылочку. - На-ка, глотни, зараз оклемаешься.
"Ляжь", "Котик", "зараз оклемаешься" резало слух, но голос и глаза Моник излучали искреннее сочувствие.
- Спасибо. - Я отвернула крышечку и сделала глоток. Коньячное тепло приятным ручейком пролилось в мои оледенелые внутренности.
- Пей, пей! - У Моник были потрясающие, прямо-таки рекламные зубы и улыбка. - Сейчас согреешься и уснешь. Нам долго ехать. Пей, пей все, до конца!
- Не спаивай мою сестру, - сказал Ален, выруливая на трассу.
- Ой, родной сестре глотка коньяка пожалел! Забыл, как сам надрался, когда ваш отец… - Моник испуганно прикрыла рот руками. - Простите, вырвалось нечаянно, - добавила она минуту спустя.
- Ну, напился, - миролюбиво протянул брат. - Отец все-таки. Как теперь без отца?
Я вздрогнула. Ален никогда не называл отцом моего папу! У них были дивные отношения, но брат всегда обращался к нему по имени - Артюр… Я допила коньяк. И вдруг подумала: надо же, в общей сложности я прикончила почти сразу не меньше двухсот граммов очень крепкого напитка - стакан! - а ощущение такое, как если бы я выпила точно такое же количество горячей воды - в желудке чуть-чуть потеплело, и только! Неудивительно, что трезвенник-брат "надрался"…
- А ты поесть не хочешь? - спросила Моник. - Можем остановиться у ближайшего кафе. Ты ведь наверняка давно не ела. Котик в первый раз нормально поел только сегодня утром. У меня. У вас в замке невозможно! Там творится такое!..
- Потом, детка, - раздраженно перебил брат. - Анабель все увидит сама. Оставь ее в покое.
- Но ей обязательно нужно поесть! Она не выдержит! Я, можно сказать, чужой человек, и то в шоке!
- Что там? - спросила я, с удивлением осознавая, что от их возбужденной болтовни мои глаза начинают слипаться.
- Полный кошмар! Котик, вон кафе. - Моник махнула рукой в сторону обочины. - Тормози, давай перекусим.
- Я не хочу, - вяло пробормотала я. Мысль о том, что сейчас нужно будет подняться с мягкого сиденья и идти куда-то, вызвала у меня панику. - Что в замке?
Ален выразительно покашлял.
- А у тебя есть черное платье? - неожиданно спросила Моник. - И черная шляпка?
- Нет, наверное…
Брат закряхтел.
- Вот видишь, Котик, я тебе говорила, что нужно было купить траур для твоей сестры тоже. Где мы теперь возьмем ей что-нибудь приличное? А ты запретил мне говорить об этом в аэропорту! А надо было думать, пока мы были в Лионе!
- Купим по дороге, - сказал брат.
- Где по дороге? В Безансоне? Еще скажи, в Бельфоре или в вашем Люанвиле! Позапрошлогодние модели с распродажи?
- Я не собираюсь возвращаться обратно в Лион, в магазин твоей матери.
- И напрасно. У моей мамы лучший бутик в городе! И она отдаст нам по оптовой цене!
- Так позвони ей, пусть пришлет с посыльным.
- Котик, ты гений! - восторженно воскликнула Моник и звонко чмокнула его в щеку. - Анабель, какой у тебя размер?
- Размер? - Я усилием воли открыла глаза. - Сороковой, наверное. Только, кажется, я за эту зиму похудела…
- Да? - Моник задумчиво смерила меня взглядом. Конечно, через пуховик, надетый поверх двух свитеров и байкового белья, трудно судить о пропорциях дрожащего в них организма. - Как у меня? Тогда, может быть, тебе подойдет то, которое мы с Котиком мне купили? А я закажу себе у мамы другое. Помнишь, Котик, то, муаристое, с шитьем и разрезом? - Моник начала торопливо нажимать на кнопочки мобильника. - И еще, Анабель. У тебя есть черные туфли?
- Да. Дома где-то были…
Я произнесла слово "дома" - и очень отчетливо увидела свои комнаты: гостиную, спальню, кабинетик, гардеробную с рядами полок и вешалок. На одной из них сидел пингвин и с интересом наблюдал, как из треснувшей скорлупы высвобождается новорожденный пингвиненок в черных туфлях на розовато-рыжих лапках…
- Но они ведь наверняка вышли из моды! - Голос Моник прогнал видение. - Давай закажем новые, знаешь, с таким каблуком и стильным носом! Платье длинное, нужен каблук!
- Платье? А оно какое?
- Платье отпад! Шикарное! Вот здесь все в облипку, - она показала на своей груди, талии и руках, где "в облипку", - а подол по земле и пушистый!
- Пушистый? Это как?
Пушистый пингвиненок вышагивал по полке гардеробной на экстравагантных каблуках…