– Дашка, а как у вас с Вахрушевым?
– Нечестно переводить стрелки! У нас с Вахрушевым никаких новостей с постельного фронта. Ну почему из тебя все приходится тянуть клещами? Тебе понравилось?
– Отстань, – попросила я.
– Не отстану, ты же меня знаешь.
Я знала.
– Мне понравилось, – созналась я.
– А ему?
Вопрос поставил меня в тупик. Действительно: понравилось Тихомирову предаваться со мной любви или не очень? Все же мужчины – инопланетные существа. Могут заниматься этим с кем угодно, даже с нелюбимой, даже с малознакомой женщиной. Или вообще – как вариант – с незнакомой.
Мы с Тихомировым все-таки были знакомы, и я надеялась на лучшее:
– Наверное.
– Ты не уверена?
– Как можно быть уверенной в чувствах мужчины?
На Дашку опять напал приступ зуда, она кинулась на поиски склянки с протиранием, склянку свистнул кто-то из болезных, поднялся шум, и я засобиралась.
– Разговор не окончен! Я приеду, как только смогу, – пригрозила подруга, – и ты мне все расскажешь. Все!
Я не удержалась и хихикнула: Дашка, не отдавая себе отчета, терлась ухом о встроенный шкаф.
Семечки, как я установила экспериментальным путем, являются отличным успокоительным средством. Рот и руки заняты, мысли и эмоции замедляют ход. Опять же – удовольствие (при условии, конечно, что семечки свежие, маслянистые, чуть поджаренные и подсоленные), и привыкания к полезным микроэлементам, содержащимся в семечках, не наступает. Еще семечки стимулируют умственную деятельность – утверждаю со всей ответственностью.
Еще один плюс – подсаживаясь на семечки, счастливо избегаешь других наркотиков.
В общем, я сидела в саду, грызла семечки, думала о соседе и следователе, в сотый, тысячный раз сопоставляла все факты. Вывод, к которому я пришла, был неутешительным: Тихомиров вернул письмо автору…
Я ныряла за воспоминаниями, как ловец жемчуга, на такую глубину, что рисковала не выплыть.
…Настроенный на примитивный секс Степка не представлял собой никакой тайны, а тихушник Тихомиров всегда был с двойным дном.
Может, сосед Степан – близкий знакомый Переверзева?
Штука в том, что друзей у Степки не было: этому донжуану были незнакомы моральные нормы, он тащил в постель подружек друзей, за что бывал не однажды бит.
Не было желающих соревноваться со Степаном в искусстве обольщения, не было ему равных.
Нахально-раскованная манера, сокрушительно-неотразимая внешность – девицы падали к его ногам, как переспелые плоды.
Степан Переверзев загубил много девичьих душ, исключение сделал только для дочери генерала.
По поводу этого брака ходили разные слухи, но основная версия была – расчет.
После женитьбы Степа на короткое время выпал из роли соблазнителя, потом все возобновилось. Несмотря на отдельную квартиру недалеко от "Сокола", Переверзев был частым гостем в общежитии. Ни одна вечеринка не обходилась без этого ловеласа. Мартовский Кот – иначе Степана за глаза не называли… Да и в глаза тоже… Боже! Кот Мартовский! "К. М." – мой аноним-затейник…
Все оказалось до обидного просто.
– Это ты!
Степан обмяк и устало опустил плечи:
– Все-таки ты тормоз, Витька.
– Надо поговорить, – предложила я.
– Ты одна?
– Одна.
Я бы с радостью сделала вид, что ни о чем не догадалась, что для меня по-прежнему сосед – всего лишь малосимпатичный тип с поврежденными связками и шрамом вместо лица. Но у меня были вопросы к Степе.
"Что ищет он в краю далеком, что кинул он в краю родном?" – это было не простое бабье любопытство, это было болезненное желание понять, из-за кого я вычеркнула тринадцать лет жизни.
Степан перепрыгнул через ограждение, и теперь мы сидели в саду вместе.
В руках у Переверзева была баночка с пивом, а я продолжала грызть семечки.
– Почему ты выбрал Заречье? – прислушиваясь к гулким ударам сердца, спросила я.
– Как-то запало в голову название. А когда тебя увидел, понял – откуда знаю этот городок. Хотел уехать, а потом передумал. Ты все равно меня не узнала, опасаться было нечего.
– Помнишь Людку Масленникову?
– Помню, – не очень уверенно кивнул Степан.
– Она сказала, что ты погиб.
– А ты так не считаешь?
В душе у меня пышным цветом распускалась жалость к Переверзеву. Так и хотелось прижать страдальца к груди и защитить от всех напастей, жестокостей и несправедливостей.
– Так ты забрался в нашу глушь, потому что утратил былую красоту?
– И поэтому тоже. Но в основном потому, что утратил себя. На работу не устроиться – диплома лишили за халатность. Взрыв и пожар на заводе произошел по моей вине – это доказало следствие. Кстати, следствие вел Тихомиров. Мог посадить, да тесть отмазал. Правда, настоял на разводе. Жена, как только увидела меня в реанимации, собрала мои вещи. Мне из больницы идти фактически было некуда, но я жену не осуждаю.
Благородство было так же чуждо прежнему Степану, как жалость – садисту.
Перемены были очевидны.
– Скажи, а почему симпатические чернила?
– Что? И ты туда же? Да не писал я этих писем!
Сумерки легкой дымкой опустились на нас, размыли профиль Степана, а в модуляциях его сиплого голоса все ближе проступали знакомые интонации.
– Знаешь, что меня с толку сбило? – пропустив мимо ушей возражения Степана, продолжила я.
– Что?
– Профессиональная привычка все выстраивать в цепочку. Сначала пришло письмо, а потом я заметила, что в доме кто-то поселился.
– Еще раз повторяю: я не писал и не посылал тебе никаких писем. Сама подумай: каким идиотом надо быть, чтобы таким извращенным способом объясняться женщине в любви! Вместо того чтобы просто сказать "я тебя хочу", царапать на бумаге лимонным соком или крахмалом – полный бред!
Степка влил в горло остатки пива, метким броском послал банку в бак для мусора и вдруг резко схватил меня за локоть:
– Витька, а давай начнем все сначала!
От неожиданности я подпрыгнула.
– Фу! Напугал. Синяк оставишь, отпусти, – попросила я. В голосе не было уверенности. – Опять разыгрываешь?
До этой минуты Степан был спокоен, даже немного игрив, и я чувствовала себя в безопасности. Внезапно все изменилось. От игривости не осталось и следа, хватка стала мертвой, локоть под пальцами Степана онемел.
Внутри у меня нарастал вой сирены, как будто по неосторожности Переверзев задел вмонтированную в кожу тревожную кнопку.
– Хочешь – уедем куда-нибудь, хочешь – здесь останемся. Я готов для тебя на все! – яростно шептал Степан. – Жизнь обкатала меня, я стал другим, поверь!
Ослепительный и неповторимый миг. Катарсис!
Жизнь удалась!
Тринадцать лет я мечтала увидеть Переверзева у своих ног раскаявшимся, услышать вот это самое признание. Увидела и услышала…
– Перестань, – жалко попросила я, желая проснуться и обнаружить, что это ночной кошмар, – все давно прошло. Я тебе даже благодарна, честно.
Для убедительности погладила Степана по плечу – ничего не значащий жест сочувствия, но этот невинный жест точно сорвал резьбу.
Степан рухнул передо мной на колени, уткнулся головой в подол.
– Пожалей меня, Витя! – смогла разобрать я.
Градус моего напряжения полз вверх.
– Пожалей меня, Витя, – в отчаянии повторял Степан, – пожалей! Я думал, жалость унижает, но это все чепуха! Я согласен, чтобы ты жила со мной из жалости!
Крепкий затылок Переверзева, его плечи (размер 48–50) уже не внушали жалости. К своему стыду, я испытывала панический ужас: что, если Степа действительно тронулся умом?
Я совершенно не стремилась оказаться в объятиях Степана – не потому, что он так плохо выглядит, нет. Потому что тринадцать лет назад он меня "кодировал" и добровольного согласия на провокацию я не давала.
Даже реванш взять не хотелось, хотя сейчас, когда Степка такой жалкий, мне бы это удалось, скорее всего.
Попыталась освободиться – Степан только крепче стиснул мои колени.
Вечерние насыщенные тени загустели, расползлись и перетекли в ночные сумерки.
Вечер обещал быть…
Я в панике слушала тусклое шипение Переверзева – ни одной спасительной мысли не приходило.
– Не помешаю? – прогремел над головой голос Тихомирова.
Следователь появился из-за дома. Я не слышала стука калитки и шагов по гравию – не иначе, крался по лужайке, как по тропе войны.
– А мы тут по-соседски делимся секретами выращивания кресс-салата, – брякнула я.
– Я так и подумал. – Ручной любитель холодца и квашеной капусты Дмитрий Тихомиров раздувал ноздри и бил о землю копытом.
Я с оскорбленным видом поджала губы.
Степан нехотя разомкнул объятия, поднялся и стоял, отряхивая колени.
Я даже не успела ничего понять, как Тихомиров молниеносным ударом сбил Степку с ног.
Переверзев упал и не подавал признаков жизни.
– Дима, ты спятил? – прошептала я.
От потрясения и страха пропал голос и отказали ноги.
– Вставай, – Тихомиров встряхнул Степку, – поднимайся, любитель сладенького, иначе я тебя пришибу и закопаю прямо здесь, под яблонькой.
– Дима! – просипела я, почти как Степан.
– Иди домой. – Тихомиров сдернул меня со скамейки и подтолкнул к дому.
Я беспомощно оглянулась.
Степан открыл глаза и, как мне показалось, с интересом наблюдал за мной.
– Убери руки! – Под этим взглядом я обрела голос и бросилась к пострадавшему.
Степка морщился, потирая ушибленный локоть – задел о скамейку при падении.
– Ты решила остаться с ним? – ледяным тоном поинтересовался Тихомиров. Под враждебным взглядом Тихомирова я силилась поднять Степана, тянула его с земли, а Степка и не думал мне помогать.
– Дим, ему нужна помощь!
– Если ты сейчас же не отойдешь от него, между нами все кончено, – услышала я.
– Что ты несешь, Дима?! – Поддерживая Переверзева, я крутила головой, пытаясь поймать взгляд Тихомирова, но следователь упрямо не сводил глаз со своих туфель.
– Ты услышала меня? – Голос Дмитрия звенел металлом.
– Дим, ну зачем ты так? – выговорила я, прилагая героические усилия, чтобы не разреветься. Губы подергивались, глаза налились слезами, изображение расплылось.
– Ярославна горько плачет на стене в Путивле, – бросил Тихомиров, круто развернулся и покинул сад.
Калитка грохнула с такой силой, что окна на веранде едва не выбило ударной волной.
– Скатертью дорожка, – просипел Степан, хватая меня.
– Убери руки! – прорыдала я.
Переверзев, скалясь, вскочил, отступил к забору, перемахнул его и приземлился на своей территории – чистый кот. Мартовский.
Рысакова была великолепна: платье в стиле шестидесятых, с кокеткой под грудью шестого размера, прическа и макияж в стиле Брижит Бардо – во всем чувствовалась Веркина акулья хватка. У Стефано не было шансов. Мне показалось, макаронник начал это понимать – уж больно затравленным был его взгляд.
Официально Верка отбывала в Турин в командировку.
Жуков и Француз оставались руководить ОАО "Стефановера" на время отсутствия Рысаковой.
На будущих полях для гольфа кипела работа, шла раскорчевка, гудела техника.
– Мальчики, не ссорьтесь, – наставляла партнеров Рысакова, – вернусь – головы поотрываю, если накосячите.
– Брось, все будет о’кей, – заверил Жуков Верку.
– Смотрите у меня.
– А ты вернешься? – с подозрением глядя на Веркин багаж, спросила я.
– Не сомневайся.
Однако сомнения на Веркин счет были не только у меня.
У стойки регистрации объявился Геннадий Павлович.
Гена находился в состоянии аффекта. Пьяный до безобразия, Палыч нетвердой походкой направился к супруге, но, не дойдя пару шагов, споткнулся о собственную ногу и растянулся на мраморном полу терминала.
– Недоумок, – процедила Рысакова.
Из кармана Палыча выскользнул и поехал по мрамору складной нож. Вокруг террориста моментально образовалась пустота, в которой несчастная фигура Палыча ничего, кроме жалости, не вызывала. Палыч подтянул колени к животу и сунул ладошки под небритую щеку.
Стражи порядка, взявшиеся из ниоткуда, ловко защелкнули на Гене наручники (тренировались на трупах, должно быть), подобрали холодное оружие и утянули нашего управляющего из зоны регистрации под руки. Безжизненные ноги Палыча в сандалиях, надетых на застиранные носки, волочились по мраморным плиткам.
Стефано в оцепенении провожал взглядом фигуры в форме, пока те не исчезли из виду. Настроение было испорчено.
– Звоните, – предупредила на прощание Верка, – докладывайте обстановку. Я на связи, если что-то пойдет не так – плюну на все и сразу вернусь.
Стефано и Верка пошли на посадку, а я с Жуковым и Французом – в опорный пункт милиции, за Палычем.
* * *
Не успела Верка покинуть воздушное пространство России, как все пошло "не так".
Прокуратура в лице следователя Д.С. Тихомирова заинтересовалась совместным российско-итальянским предприятием, а конкретно – двадцатью га земли, стремительно выведенными из сельскохозяйственного оборота.
– Явился этот шакал, потребовал учредительные документы, договор продажи земли между муниципалитетом и ОАО, справку о состоянии счетов и печать. Сказал, будет проверять правомочность сделки. Тихий и ласковый, обнимает по-братски за плечи, а сам так и норовит ужалить. – На Арсении лица не было, когда он ворвался в лабораторию.
– Жуков, это же рейдерский наезд! Ты же мастер в таких делах! – вспомнила я.
– Так я и не дал ничего. Сказал, что руководство отсутствует, крутился как уж на сковородке, но ничего не дал этому твоему…
– Тихомирову? – Я внутренне подобралась.
– Ну да. Мстительным оказался, как Усама бен Ладен.
Без сомнений, Тихомиров мстил, только не за то дело, а за другое… или за оба дела сразу.
– Арсений, ты хочешь сказать, Тихомиров фанатик?
– А ты не видишь?
– Фанатик справедливости?
– Тихомиров – фанат Витольды Юрьевны Петуховой, а не справедливости!
Мы со следователем не виделись больше двух недель, с того момента, как он обозвал меня Ярославной.
И вот теперь Тихомиров взялся за ОАО "Стефановера".
Было это случайностью или Дмитрий Сергеевич копал под меня с того момента, когда коллектив отозвал иск к Жукову и Французу, – сложно сказать. Но факт оставался фактом: теперь надо было ехать к следователю и…
Ехать не хотелось.
Триш сидел на стуле, как культовое животное обернув вокруг лап хвост, не сводил с подруги зеленых, как у Тихомирова, глаз и совершенно непонятно на что-то надеялся – Дашка так полировала куриные позвонки, что после нее Тришу делать было нечего.
– Дашка, я не знаю, чего он хочет, – безостановочно повторяла я.
На самом деле этими словами я признавала собственное фиаско, полный, абсолютный крах девичьих надежд, грез и ожиданий – эти рудименты обнаружились на дне души и требовали незамедлительного и беспощадного искоренения.
– Угадай с трех раз.
Не знаю, зачем я жаловалась Дарье – она не в состоянии была относиться серьезно к моим проблемам, потому что все проблемы, в ее представлении, связаны с семьей, а раз у меня таковой не имеется, то и проблем не может быть.
– Тогда почему он ушел?
– Чего непонятного? Тихомиров решил, что у него, как пятнадцать лет назад, нет шансов.
– А спросить у меня он не мог?
– О чем спрашивать, если ты кидаешься за Степкой со слезами? "Ах, пустите меня, ах, ему, бедненькому, больно", – изобразила Дарья. – Кому не ясно: старая любовь не ржавеет и все такое…
– Тупица. Он – не ты, – поспешила я внести ясность, увидев, как выкатились Дашкины глаза.
Мы с Дарьей заседали уже два часа, у подруги истощился запас шпилек, критики и руководящих указаний в мой адрес, а мне легче не становилось.
Курица в горло не лезла. И не только курица.
Две недели я отказывалась от еды, на что у меня были объективные причины. К тому же у меня был классический повод для бессонницы – встреча с первой любовью и разрыв с последней.
С одной стороны, личная жизнь, не успев начаться, дала трещину, оставив меня все там же и все с теми же (Триш, приходящая Дашка, двадцать шесть бесполезных Петуховых, Палыч etc.). С другой стороны, бизнес грозит накрыться медным тазом, а вместе с ним и все мои надежды на молочный завод! Ну а с третьей…
– А Степан домогается тебя?
Я каждый день ждала, что Степан пойдет в лобовую атаку. Что атака будет лобовой, я не сомневалась. Степка даже с порченым фасадом оставался донжуаном и умудрялся соблазнять баб (пример соседки Татьяны, которая навещала его, тому подтверждение).
– Домогается.
– А ты?
– Оказываю сопротивление.
– Крепость ты наша, – без тени сочувствия припечатала подруга, – а по ком сердце ноет?
– По себе. Достали все. Никого видеть не хочу.
– А придется.
Вахрушева, как обычно, проявляла чудеса взаимовыручки и взаимопонимания.
Я подавила вздох:
– А я вот возьму и Верку вызвоню. Пусть возвращается, встречается с Тихомировым и решает проблему.
– А, собственно, чего ты уперлась? – Вахрушева осоловелым взглядом обвела тарелки и откинулась на спинку стула. – Не понимаю, что, так трудно позвонить, встретиться и узнать, чего он хочет?
Дашка не очень-то разбиралась в большинстве вещей, а уж сытая и подавно.
– Не трудно догадаться, – проворчала я, – допустим, он хочет аннулировать сделку по продаже земли. Подведет кучу статей под это, и получится, что мы все преступники и от него зависит судьба каждого из нас. Власть портит людей.
– Ну, тебе-то ничего не грозит, кроме замужества, – намекнула Дарья.
– Думаешь, мне от этого легче? А наше дело?
– Подожди, ты ведь можешь ему предложить долю, – сразила осведомленностью Дашка, – менты сейчас это практикуют: наезжают и просят в качестве отступного долю.
– Ничего он не получит.
– Что так?
Подруга опять взялась за куриную шейку, а я была уже близка к истерике от отвращения: к себе, курице, Тихомирову и в целом к жизни.
– Дело принципа. Следователь прокуратуры вымогает у бизнеса – да это ни в какие ворота! Мне за него уже стыдно. Так что я с ним об этом даже говорить не стану.
– Ну и дура.
Дашкины слова оказались последней каплей.
– Да, дура! – Слезы затопили глаза, горло и нос.
Я уткнулась в салфетку и издала паровозный гудок.
– Гос-споди, – всполошилась Вахрушева. Ей (да и мне тоже) еще не доводилось наблюдать меня в таком состоянии. – Вить, попей водички.
Дашка сунула мне чашку с водой. Увидев чашку, я завыла еще горше: Тихомиров всегда отпаивал меня водой в трудные минуты жизни!
– Почему я не ящерица?
– Прекрати! – выкрикнула обалдевшая Дашка. – А то я скорую вызову!
Не могу сказать, что на меня больше подействовало – Дашкин визг или угроза вызвать скорую, но я пришла в себя.
– Даш, – призналась я, – я так не рыдала даже из-за Переверзева.