Мой новый шеф провел меня к Фаине Романовне, словно угадав мои мысли, и шепнул перед дверью:
– До вечера!
После этих слов я практически впала в кому.
Фаина Романовна что-то печатала на компьютере, увидев меня, кивнула, показала на стул и продолжила печатать.
Француз исчез, а я пыталась унять сердцебиение: неужели правда? Вечером я ужинаю с Королем! Чем обернется этот ужин? Как себя вести, чтобы за первым разом последовал еще и второй, и третий? Или сколько там мне потребуется для оплодотворения…
Что надо делать? Ах да, вспомнила, надо быть внимательной, тонкой собеседницей, принимать зеркальные позы (сидеть, как сидит мужчина), использовать в речи слова, которые употребляет мужчина (только не матерные!), и всем своим видом давать понять, что я восхищаюсь его эрудицией и внешностью. Мне даже не придется притворяться – я действительно восхищаюсь внешностью Француза. Уверена, с эрудицией будет то же самое – приду в восхищение. Наверняка Максим Петрович при своей богемной внешности любит стихи, живопись, историю, путешествия…
Волнение отпустило, я оглядела ничем не выдающийся кабинет и принялась рассматривать Фаину Романовну.
Черные волосы с сильно отросшими седыми корнями, сухая кожа и венчик морщин вокруг рта – интересно, сколько ей лет?
Фаина Романовна наконец оторвалась от монитора, поискала на столе какие-то бумаги, нашла и протянула мне.
Я прочитала приказ о моем назначении, удовлетворенно хмыкнула, увидев цифру в строке "оклад", и поставила подпись, выражая полное согласие с приказом.
Можно было уходить, но неведомая сила удерживала меня возле Фаины.
– Фаина Романовна, – неожиданно для самой себя спросила я, – вы не знаете, Максим Петрович ничем не болеет?
Лоб Фаины собрался морщинами, рот округлился.
– Он такой бледный, – выпалила я.
Фаина вытянула губы в трубочку, венчик морщин стал отчетливым, как у обезьянки.
– Ну-у… в общем, ничего страшного, у Максима давление скачет. Наверное, сегодня неблагоприятный день.
– А то знаете, мужчины подвержены инфарктам, инсультам, а мне бы не хотелось опять искать работу, – сделала я отчаянную попытку объяснить свое любопытство.
– Ничего такого, насколько я знаю. Хотя он давно не проверялся, – доверительно сообщила Фаина, – знаете, не любит врачей.
– О, я его прекрасно понимаю. За что их любить? Сами болеют и корчат из себя бог знает что.
– Н-да, – промычала совершенно сбитая с толку Фаина.
– А на учете наш босс не состоит? – Терять мне уже было нечего. – У нарколога или психиатра?
– Насколько я знаю – нет.
– Ну, он на работе может скрывать свое заболевание, – намекнула я на ВИЧ. Репутация сумасшедшей мне была обеспечена.
– Вообще-то я его жена…
У меня хватило сил изобразить улыбку, поблагодарить Фаину и пожелать приятного вечера, который ей, между прочим, предстояло провести в одиночестве.
К концу дня мной овладело состояние крайней неуверенности.
Что, если я разочарую Француза?
Приехав домой после вечерней дойки, я прочитала боевой листок – статью о мужских предпочтениях, сравнила себя со спутницей Максима Петровича и пришла к выводу, что шансов увлечь избранника у меня 0,4 по шкале вероятности: мы с девушкой были полными противоположностями.
С этой неутешительной мыслью я встала под душ и продолжила размышления.
Максим Петрович, безусловно, отличался от других мужчин.
Начать с того, что Француз давно уже не был охотником. Судя по всему, это женщины охотились на него, а он выбирал! Вот что делает с людьми социальная лестница: с каждой ступенькой вверх желаний все меньше, а обязательств все больше.
Эта мысль подсказала тактику: надо с первой минуты свидания выбить почву из-под ног Максима, чтобы реанимировать в нем охотника.
И я занялась придумыванием фраз, позволяющих перевернуть оценочный фрейм. Что-нибудь типа:
Вы самоуверенны (произносить кокетливо).
Нон комильфо (произносить холодно, с презрением).
Не разочаровывайте меня (с грустью и нежностью).
После душа мне стало легче настолько, что я уже в состоянии была думать о наряде.
Через пару минут выяснилось, что гардероб находится в плачевном состоянии. Единственное вечернее платье с открытыми плечами, в которое я облачалась на Новый год последний раз три года назад (тогда я еще верила в Деда Мороза), не подходило к случаю, потому что выдавало меня с головой.
Сорок минут потратив на примерки, я выбрала демократичный стиль – коричневую юбку миди и светлую блузку в романтическом стиле.
В восемь вечера, минута в минуту, раздался звонок.
– Витольда? – Бархатный голос Максима Петровича прозвучал из трубки как выстрел.
– Да, Максим Петрович, я слушаю. – От волнения голос сорвался и дал "петуха".
– Я стою напротив вашего дома.
– Может, зайдете?
– Я на такси.
– Так отпустите машину.
– Думаете?
– Конечно, – удивилась я, – такси, слава богу, не проблема.
Я открыла калитку, Максим Петрович прошел за мной в дом, и мы оказались одни, не считая Триша.
– Чувствуйте себя как дома, – попросила я гостя.
Гость огляделся, обошел комнаты и вернулся на кухню, где я готовила чай.
Руки Максима Петровича обвились вокруг моей талии, обжигающие губы с нежностью касались моей шеи, я уже была готова плюнуть на отсутствие достоверных сведений о состоянии здоровья Француза (показания жены не в счет, она – лицо заинтересованное), и тут в дверь позвонили.
– Принесла нелегкая этого Жукова, – вырвалось у меня.
– Что ему надо?
– Земельные паи. Я не впущу его, не волнуйтесь, – успокоила я своего избранника.
Поспешила во двор, открыла калитку и попыталась осадить настырного Арсения:
– Арсений, ты не вовремя. Я не одна, так что извини.
Потрясенный моим видом, Жуков оглядел меня с головы до ног непочтительным взглядом (практически ощупал) и нахально поинтересовался:
– Кто у тебя?
– Жуков, что ты себе позволяешь?
Пытаясь закрыть калитку, прищемила норовившего протиснуться Жукова, но Арсений подставил ногу, и моя попытка провалилась.
– Уходи. – Я готова была разреветься.
Этот самоуверенный болван срывал мне свидание с Королем!
– Кто у тебя? – Арсений повысил голос, оттеснил меня и внедрился во двор.
– Какое твое дело? Ты мне кто?
– Я не позволю так с собой обращаться! – внезапно заорал Арсений. – Ты что думаешь, что можешь так со мной поступать? Я сейчас вышвырну твоего хахаля! Кто он? Кто?
Жуков со зверской рожей наступал, я выставила руки вперед, пытаясь остановить спятившего Арсения, но он отодвинул меня и оказался на середине дорожки, ведущей к дому.
В этот момент через ограждение со стороны соседа перескочил огромный зверь. Оскалив зубы, зверь (это был Тихон) замер между крыльцом и Арсением и предостерегающе зарычал.
– А, так ты с соседом снюхалась? Ну, ты еще пожалеешь, – прошипел Жуков, вынужденный ретироваться.
"Ревнив, подвержен приступам агрессии, – дописала я характеристику Жукова, – боится собак".
Избавившись от рехнувшегося Арсения, я с опаской двинулась к крыльцу. Тихон помахал мне хвостом и тем же манером вернулся на свою территорию.
Тут я увидела соседа и невольно вздрогнула.
Степан стоял, привалившись к двери дома, и скалился, отчего приобрел сходство с голливудским монстром.
– Развлеклись? – выдавила я.
– Давно мы с Тишкой столько удовольствия не получали, – со злорадной усмешкой ответил Степан.
– Сомнительное удовольствие – травить людей собакой. Я сразу поняла, что с вами что-то не так.
– А что, не надо было нам вмешиваться?
– Я бы справилась своими силами, – с достоинством ответила я, – впредь не лезьте в мою жизнь.
– Как скажете. – Паяц поднял обе руки, как бы признавая поражение.
Я презрительно фыркнула и вернулась домой, где застала Максима Петровича на диване за чтением женского романа. Хм!
– Это был Жуков? – проявил интерес Максим Петрович, не отрываясь от книжки. На этой странице Франческа соблазняла любимого, сохраняя инкогнито! Я почувствовала, что краснею. Не за Франческу – за Француза.
– Да, Жуков. Мы не договаривались, он пришел неожиданно, – оправдывалась я.
Француз отложил роман и поделился впечатлением:
– Интересная книжка.
– Угу, – промычала я.
– Жуков влюблен в тебя по уши.
– Вы ошибаетесь, ему не я, ему паи нужны.
– Неужели какие-то паи могут быть нужнее тебя?
Бархатный голос брал в плен, черные глаза мерцали, аромат дорогого табака и острого, как нож для колки льда, парфюма проникали в сердце. Максим Петрович опять обнял меня, притянул к себе.
Перед моим взором возник розовощекий, крепенький младенец. Я откинула голову, встречая поцелуй, обвила шею Француза, его руки легчайшими движениями расстегивали пуговки на блузке. Максим Петрович учащенно дышал, подбираясь губами к ложбинке на груди, и тут снова раздался звонок.
– Да что ж такое? – простонал Максим Петрович. – Ты можешь не открывать?
– Могу, – пролепетала я и потянулась к Максиму Петровичу всем телом – не представляю женщину, которая бы осталась равнодушна к продуманным прикосновениям искушенного в любви мужчины.
Отвратительный, требовательный звонок повторился. Судьба категорически отказывалась помогать мне. Почему? За что?
С виноватым видом я отстранилась от Максима Петровича, откинула волосы, застегнула блузку.
"Будь ты неладен", – пожелала я Арсению, который маячил за забором.
– Открывай, или подожгу твой курятник! – орал Жуков, колотя в калитку.
– Я сейчас наряд вызову и посажу тебя на пятнадцать суток за хулиганство.
– Курва! – От Жукова за версту несло самогоном.
Я отдала должное: за что бы Арсений ни взялся, он делал это профессионально. Набраться по самые брови за рекордно короткое время – умелец, ничего не скажешь!
– Ну, все, мое терпение лопнуло, – пригрозила я и подалась в дом, чтобы набрать 02.
Не потребовалось.
Сосед Степан мелькнул во дворе и оказался у моей калитки.
– Какие-то проблемы? – послышался его сиплый голос.
Я притормозила на веранде, с любопытством прислушиваясь.
– О! А я думал, ты у Витольды в гостях! – пьяно удивился консультант.
– Как видишь, я дома. Может, и ты пойдешь домой?
– Не лезь не в свое дело, – развязно предупредил Степана Жуков.
– Зря ты так, я помочь хочу.
– Помощник, – взвился Арсений, – сам небось не прочь отыметь Витьку.
Я поморщилась: "Фу, как грубо".
– Кого? – с угрозой в голосе переспросил Степан.
– Кого-кого, соседку!
– Какую? Эту, что ли?
– Нет! Старуху из дома напротив! "Каку-у-у-ю", – передразнил Жуков.
– Она не в моем вкусе!
Вот, значит, как? Не в его вкусе, оказывается!
Оказывается, у нас есть вкус!
– Так я тебе и поверил, – напирал Жуков, – небось рука устала от движений в режиме "помоги себе сам"?
Я даже охнуть не успела – послышался звук глухого удара, что-то хрустнуло, кто-то чертыхнулся, и началось!
О мою калитку бились два тела, забор издавал жалобные звуки, грозя вот-вот рухнуть. Майская, 13 превратилась в горячую точку.
Бормотания и воинственные кличи (консультант временно взял верх над чудовищем Франкенштейна) сменились ругательствами и рычаньем – теперь сосед подмял Жукова.
Я приоткрыла калитку и спросила:
– Как вы тут?
– Уйди, подлая! – взвыл Жуков, лежа лицом в землю. – Все зло от баб! Лучшие мужики гибнут из-за таких вот…
Я вернулась в дом, мечтая слиться с Королем, но рука судьбы опять порушила мои планы.
Улицу огласил вой сирены, напротив дома остановился "уазик".
Я припала к окну и увидела, как из "уазика" высыпали люди в форме.
"Соседи вызвали", – догадалась я и только теперь обратила внимание на поведение своего гостя.
Напоминая цветом молодой салатный лист, Максим Петрович подкрался к окну, едва заметным движением отодвинул штору, взглянул одним глазом на улицу и тут же отпрянул.
Жуков между тем не сдавался, буйствовал, брал калитку штурмом, пару раз попал ногой в забор.
– Всю душу вынула! – орал Арсений, когда его запихивали в "уазик". – Витя, разговор не окончен! Я вернусь!
– Мне лучше уйти, – с тревогой сообщил Француз, – есть выход на другую улицу?
– Есть, только на пустырь, – промямлила я и повела Француза через огород.
Ночь поглотила несостоявшегося донора, а вместе с ним мои надежды на зачатие в этом месяце.
Совершенно убитая неудачей, я вернулась на диван, взяла в руки роман и попыталась слиться в воображении с Франческой. Не получилось.
В дверь снова позвонили. Это был старший по наряду – Коля Колпаков, мой одноклассник.
С обреченным видом я прошла к калитке, открыла и битый час втолковывала Колпакову, что гостей не ждала, что Арсения Жукова знаю шапочно, что претензий у меня к нему нет, поэтому писать заявление я не буду, а пусть его пишет тот, у кого эти претензии есть. Добрые люди нашлись, заявление написали. Возмутителей спокойствия наконец увезли, в наступившей тишине слышен был разрывающий душу лай Тихона.
* * *
На уроке по химии мы с Зойкой пили чай с конфетами, которые передала мне Дарья, решали задачи, учили формулы и обменивались жизненным опытом.
– Мальчишки все дураки, – авторитетно заявила девочка, обнаружив зачатки шовинизма, – дураки и хвастуны. Представляешь, у нас все девчонки влюблены в Митьку Хромова, уже все с ним целовались, а я – нет. Полный придурок. Как в такого можно влюбиться? А ты в кого-нибудь влюблена?
Зойка зашелестела оберткой "Белочки", сунула в рот конфету.
– Ни в кого, – призналась я и последовала Зойкиному примеру, тоже развернула "Белочку" – сладкое меня утешало.
Ночь выдалась тяжелая, беспокойная.
Степан и Жуков какими-то неведомыми способами избежали пожизненного заключения и уже через час после задержания оказались в соседнем дворе, братались и клялись в вечной дружбе. Инопланетные существа – мужчины, сколько о них ни читай.
Подавленная бегством Француза, я легла спать и даже заснула.
Мне приснился какой-то кошмар, липкая от страха, я распахнула глаза, уставилась в темноту и услышала жуткий, потусторонний звук. Я подскочила на постели, прислушиваясь. Если сейчас выяснится, что сосед – оборотень, что я буду делать?
Но все оказалось поправимо: под моими окнами звучала ария герцога из "Риголетто" в исполнении ансамбля "Волчья стая".
– Сердце красавиц склонно к измене, – жутко фальшивя, голосил Жуков, – и к перемене, как ветер мая!
– С нежной улыбкой в страсти клянутся, плачут, смеются, – безбожно перевирая Верди, подхватил пьяный голос Жорки, соседа справа. – Нам изменяя!
– Вечно смеются, нас увлекают и изменяя-я-а-а-ют также шутя! – Голоса слились в протяжный вой.
Исполнителей легко можно было подвести под статью "подстрекательство к самоубийству".
Рука потянулась к телефонной трубке, но я подавила в себе желание вызвать милицию. Уместнее была неотложная медицинская помощь, причем мне.
Захватила подушку, перестелила постель в дальней комнате (бывшей маминой), хлопнула пустырника, закрыла окна, но заснула, конечно, не сразу.
Мысли крутились вокруг Француза.
Неужели родить ребенка от Короля мне не светит?
Отчаяние настигло меня, слезы обожгли глаза. "Ну почему, почему я не ящерица?"
* * *
На ферме царил хаос.
Коровы мычали, коллектив сбился в кучку у кабинета Гены Рысака, в воздухе разлился апокалипсис, как будто в чьей-то секретной лаборатории разбилась склянка с вирусом-убийцей и все обречены, но еще на что-то надеются.
– Нас закрывают, – упредил мой вопрос Миша Загорулько.
– Ну и что?
– Как – что? Ты не поняла? За-кры-вают!
Я не видела повода волноваться: все идет по плану. Лабораторию переносят, фермы объединяют. Коллективы сливаются или объединяются – что не так?
Но Загорулько объяснил:
– Не объединяют, а закрывают, Витя. Жуков раздал всем по тридцать тысяч рублей, обещал остальное после сделки. А сам кинул нас.
В голове помутилось.
– Как это?
– Каком кверху.
Грубость Загорулько вернула мне способность соображать:
– А где Рысак?
– Со вчерашнего дня Рысака никто не видел.
– Надо съездить к нему домой, – предложила я.
– Вот ты и поедешь.
Меня подхватили под руки, вывели из конторы, сунули в молоковозку, и мы с Василием Митрофановичем затряслись по ухабам и колдобинам.
Верка Рысакова, лохматая и злая как фурия, открыла на мой звонок.
– А-а, Петухова, входи, – кивнула она, – полюбуйся на вашего начальника.
Верка буквально втолкнула меня в спальню.
Раскинув члены, на двуспальной супружеской кровати почивал Геннадий Павлович.
Мы с Веркой затихли, рассматривая тщедушное тельце, поросшее чахлой растительностью: я – стыдливо, она – с ненавистью.
– Вот, утром с экспресс-доставкой грузов получила.
– Откуда?
– А шут его знает, – пожала плечами Верка, – сказали, в городе был.
Рысачиха хлопнула дверью спальни, а я не удержалась – двумя пальцами зажала нос управляющего. Гена перешел на храп, но веки не открыл. Поэкспериментировав с дыханием спящего, поочередно закрывая то рот, то нос Рысака, я не добилась никаких результатов, вытерла пальцы о пододеяльник и покинула спальню.
– Вер, придет в себя – позвони, а? – попросила я. – Коллектив в панике, нас рейдеры захватили.
– А-а, вот в чем дело! Хорошо, позвоню, – легко пообещала Верка.
Меня поразило хладнокровие супруги управляющего. Захватили ведь не только нас, но и Палыча! Что бы означало спокойствие Рысачихи?
Верка слыла бабой разбитной, в противовес мужу.
По логике вещей, на мои слова она должна была реагировать иначе. Например, стащить супруга с кровати, сунуть под холодный душ, вызвать медицину катастроф, МЧС, авиацию, спецназ и ОМОН. Ничего подобного.
В комнате на диване стоял чемодан с женским барахлом: Верка методично складывала вещички.
"Сбежать надумала, что ли?" – насторожилась я.
– В отпуск еду, в санаторий, – перехватив мой взгляд, объяснила Верка, – по графику моя очередь наступила. Ты же знаешь, у нас в администрации с этим строго. Хочешь не хочешь, а иди в отпуск.
Рысачиха наводила марафет, как если бы это был обычный, ничем не выдающийся день.
Муж теряет работу и впадает в запой, а жена едет в санаторий…
Семейная жизнь и раньше не привлекала меня, а теперь показалась полной бессмыслицей. Одиночество – это и есть брак, а брак – это и есть одиночество.
Не на шутку встревоженная, я вернулась на ферму, отчиталась перед коллективом о результатах рейда по вражеским тылам, вернее, об отсутствии результатов, выдала анализы и поехала в город, в Ассоциацию фермерских хозяйств.
Каково же было мое удивление, когда я не обнаружила по известному адресу ни Француза, ни вывески на его двери – вообще никаких следов присутствия председателя ассоциации и его супруги Фаины!