– Нет, не это, – спокойно ответил Дэвид. – Глупо бунтовать против того, что спасает человеческие жизни. Сэм, если ученые не будут тестировать лекарства на животных, они никогда не узнают, как спасать людей от болезней. Неужели Джек против этого?
Если честно, подобные мысли ни разу не приходили мне в голову.
– Ну да бог с ним. – Дэвид пожал плечами. – Джек ведь… как ты его назвала? Ах да, мятежник. Может, теперь модно отвергать то, что помогает людям стать здоровыми. Я, видимо, слишком примитивен.
С этими словами Дэвид встал и ушел, словно больше не мог ни секунды оставаться в моем обществе. Я сидела одна в темноте, и к своему ужасу понимала, что Ребекка права. Я действительно не вижу очевидных вещей. И это не добавляло мне радости.
22
Вернувшись из Белого дома, я неожиданно обнаружила в гостиной Люси. Та мирно сидела на диване и читала журнал.
– Ты… что ты здесь делаешь? – изумилась я. С двенадцати лет Люси ни разу не бывала дома в субботний вечер. – И где Джек?
Неужели они наконец расстались? Неужели мое появление на вечеринке Крис Парке с другим парнем все решило? А если так, то почему мне совсем не радостно, а наоборот, тревожно?
– Джек в столовой, – скучным голосом сказала Люси. – Пишет сочинение по Лоуренсу к понедельнику. Директор сказал, что, если Джек не исправит оценки по литературе, не видать ему аттестата как своих ушей.
Я сняла пальто и плюхнулась рядом с сестрой.
– И что, он читает в столовой?
– Нет, смотрит фильм по книге. Я не смогла выдержать больше пятнадцати минут. Как тебе эта юбочка? – Она ткнула пальцем в фотографию.
– Милая. – Я совершенно ничего не соображала, хотя не пила ничего крепче фруктового коктейля. – А где мама с папой?
– На каком–то благотворительном вечере в помощь североафриканским сиротам, или что–то вроде того. Не знаю. А Тереза не пришла, потому что Тито сломал стопу, двигая холодильник. Я как бы за старшую. Да, кстати! К Ребекке пришла подружка, представляешь? Помнишь, как вы с Крис Паркс играли в Барби? Так вот, угадай, чем занимаются наши суперумницы? Пытаются соорудить бомбу из конструктора. О, посмотри, какой костюм! – Люси ткнула в следующую картинку. – Думаю, мы тебе такой купим на церемонию награждения. Знаешь, осталось всего две недели, и…
– Люси, – тихо сказала я вдруг. Не знаю, почему, но мне ужасно захотелось поделиться с сестрой своими переживаниями. Я открыла рот, и меня понесло. Как ни странно, Люси слушала. Она даже отложила журнал и внимательно смотрела на меня. Раньше мне бы и в голову не пришло рассказывать старшей сестре подробности своей личной жизни. Но раз уж Люси считается в этом экспертом – может, она прольет свет на поведение Дэвида и заодно на мое. К счастью, я ни разу не упомянула Джека. Я говорила только о вечеринке Крис, Фестивале Детства и легенде о притяжении.
Когда я закончила, Люси глубоко вздохнула:
– Мне жаль, Сэм, но все слишком просто!
– Что слишком просто? – Я была поражена. Я только что рассказала сестре о самом сокровенном, а она отреагировала подобным образом! – Что ты имеешь в виду?
– Совершенно ясно, что происходит между тобой и Дэвидом. – Она положила ноги на журнальный столик.
– Да? – У меня снова заколотилось сердце. – И что это?
Люси нарочито зевнула:
– Слушай, даже Ребекка все поняла. А у нее, как говорят в этой дурацкой школе, потеряно ощущение социальных контактов.
– Люси!!! – взмолилась я. – Скажи, что происходит между мной и Дэвидом!
– Ладно, скажу, но обещай меня не убивать.
– Обещаю, клянусь.
– Отлично. – Люси выдержала многозначительную паузу, разглядывая свои руки. Она сделала сегодня маникюр, и каждый ноготок был совершенным розовым овалом. Мои же ногти вечно обкусаны и измазаны краской или карандашом.
Наконец сестра глубоко вздохнула:
– Ты его любишь.
– ЧТО? Я ЧТО?
– Ты обещала меня не убивать! – притворно испугалась Люси.
– Не буду, – безразлично сказала я. Итак, после всех излияний я получаю в ответ это? Полную чушь и выдумки? – Только я не люблю Дэвида.
– Боже, Сэм! Конечно, любишь! Ты сама сказала: когда он с тобой говорит, ты краснеешь до ушей, а твое сердце колотится. А когда он обиделся за то, что ты носилась с ним как с переходящим призом на вечеринке Крис, ты хотела умереть. Что это, если не любовь?
– Притяжение? – неуверенно предположила я.
Люси кинула в меня подушкой:
– Это любовь, дурочка! Ровно то же самое я чувствую, когда смотрю на Джека! Ты любишь Дэвида, ясно? И если я не ошибаюсь, он тоже тебя любит! Или любил, пока ты все не испортила!
Я не могла ей возразить. Я не могла сказать, что люблю не Дэвида, а ее парня, практически с того самого дня, как он появился у нас дома.
Кроме того, в словах Люси… была доля правды. Даже если я и любила Джека, мое сердце не колотилось при виде него. И я не краснела, когда смотрела в его глаза, – бледно–голубые, но такие же красивые, как у Дэвида.
К тому же стоило признать: многое из того, что говорил и делал Джек, оказалось бессмысленным. Дэвид прав. Зачем выбивать окна в клинике отца? Зачем бегать голым по городскому бассейну? Ему что, не нравится, что люди носят купальные костюмы? Глупость.
Значит, получается, что Люси не ошиблась? Я волшебным образом разлюбила Джека и… тут же полюбила Дэвида?
Обдумывая это, я пошла на кухню что–нибудь перекусить, а Люси, довольная тем, что решила все мои проблемы, продолжала читать.
Только я откусила кусок от сэндвича с индейкой, как в дверях появился Джек.
– Привет, Сэм! А я и не знал, что ты дома. – Он направился к холодильнику. – Как прошел фестиваль?
– Нормально! – отозвалась я, прожевав индейку. – А ты как? Досмотрел фильм?
– Что? – рассеянно переспросил он, шаря в холодильнике. – А, нет, еще нет. Лучше скажи, Сэм, – Джек захрустел морковкой, – еду я в Нью–Йорк?
Я знала, что рано или поздно этот разговор состоится.
– Джек, – начала я, отложив сандвич. – Послушай…
– Нет, погоди. – Он как–то странно смотрел на меня: – Я понимаю. Ничего не говори. Я не выиграл, да?
Я глубоко вздохнула:
– Да.
Его рука застыла на дверце холодильника. Я знала, что сделала Джеку очень больно, но вряд ли могла что–нибудь исправить. Меня удивило другое – я не ощущала огорчения, хотя только что ранила до глубины души своего любимого!
– Джек, – тихо сказала я. – Прости. Было столько прекрасных работ…
– Черт, не могу поверить! – Джек заорал так, что проснулся Манэ.
– Джек, – начала я. – Если бы я только могла…
– Почему? – Джек смотрел мне прямо в глаза. – Сэм, скажи, почему моя картина не заняла первое место?
– Джек, у нас было очень много работ! Но он не слушал.
– Наверное, потому, что я нарисовал то, что не следовало рисовать? Они не желают знать о том, что волнует сегодняшнюю молодежь?
– Нет! – Я отрицательно покачала головой. – Не совсем так.
Конечно, правильнее всего было бы согласиться, и тогда Джек немного успокоился бы. Но я поняла это только тогда, когда он спросил:
– Да? Так почему же?
– Ты нарисовал не то, что видишь, – объяснила я.
Он умолк и несколько мгновений разглядывал меня.
– Что? – спросил он наконец. – Что ты сказала?
Я попалась!
– Джек, пойми! Ты и правда нарисовал не то, что видел из окна. Картина изумительная, но ты ведь не знаком с ребятами, которых изобразил. И с "Семи до одиннадцати" из твоего окна не видны. Это то же самое, что мой ананас.
– СЭМ, И ЧТО С ТОГО??? – заорал он. Я вдруг испугалась:
– П–пойми. Это не я, Сьюзен Бун тоже велела рисовать то, что видишь!
– Сэм!! Какое мне дело до твоих дебильных занятий? Неужели из–за них ты лишила меня шанса прославиться??
– Эй, что тут у вас? – Люси стояла в дверном проеме и недовольно смотрела на Джека. Тот указал на меня:
– Она… она говорит, что я нарисовал не то, что вижу!!
– Боже, Джек, успокойся! – вздохнула Люси и, взяв его за руку, вывела из кухни. Очевидно Джек плохо соображал, и я, признаться, тоже. Но не потому, что он на меня орал. Нет.
Просто за все время нашего разговора…
Мое сердце ни разу не екнула.
Пульс не участился.
И я даже не покраснела.
В общем, не произошло ничего того, что случалось со мной в присутствии Дэвида. И это могло означать только одно: Люси права. Я люблю Дэвида.
Дэвида, отец которого меня терпеть не может из–за истории с конкурсом.
Дэвида, который подарил мне шлем, похвалил мои ботинки и вырезал мое имя на подоконнике Белого дома.
Дэвида, который никогда не захочет меня простить, после того как я использовала его в качестве приманки, чтобы заставить Джека ревновать.
Дэвида, которого я любила все это время, но боялась себе в этом признаться.
Я перестала жевать и отложила сандвич.
Что я наделала?
И главное… как теперь все исправить?
Вот десять причин, по которым я могу умереть молодой (и это, кстати, никого не огорчит):
10. Я левша. Исследования доказали, что левши умирают в среднем на десять – пятнадцать лет раньше. Все потому, что мир создан для праворуких людей, а нам вечно приходится доказывать свою полноценность. Например, писать в блокноте, хотя пружины впиваются тебе в запястье.
9. Я рыжая, а значит, больше других людей подвержена раку кожи.
8. Я маленького роста, а коротышки умирают рано. Это факт, хотя и малопонятный. Может, потому, что люди вроде меня не могут дотянуться до верхней полки в магазине – той, на которую ставят витамины.
7. У меня нет парня. Серьезно, счастливая любовь продлевает жизнь.
6. Я живу в городе, а значит, дышу загрязненным воздухом.
5. Я ем много красного мяса. Долгожители, например, где–нибудь в Сибири, питаются, как известно, одними йогуртами и злаками. Вряд ли они вегетарианцы, просто все коровы передохли от холода.
Я терпеть не могу йогурт, не говоря уже о всяких кашах, и ем гамбургеры минимум раз в день.
4. Я средний ребенок. Мы умираем раньше, чем старшие или младшие. Этому пока нет научного подтверждения, но я уверена в своей правоте.
3. Я не принадлежу ни к одной конфессии. Родители не занимались нашим религиозным воспитанием, потому что сами агностики. И поскольку они не уверены в существовании Бога, нам запрещено ходить в церковь. А согласно статистике, верующие живут дольше, чем атеисты.
Интересно, а как будут выглядеть мои похороны, если брать в расчет концепцию "пусть–девочки–сами–решат–во–что–им–верить"? Пока я склоняюсь к индуизму, потому что мне нравится идея реинкарнации. Правда, сложно будет отказаться от говядины…
2. У меня собака, а дольше всех живут хозяева кошек. Итак, будь Манэ котом, я приобрела бы пять–десять лишних лет жизни.
И, наконец, главная причина.
1. Мое сердце разбито.
Честно. Я не могу спать, не могу есть – даже бургеры. Я вздрагиваю от каждого телефонного звонка.
И я сама во всем виновата.
А здоровье, как известно, напрямую зависит от работы сердца. Конечно, можно жить без Дэвида – убогой, серой жизнью. Я упустила свою любовь. Я смотрела на мир широко открытыми глазами, но ничего не видела.
Итак, я дала себе срок. Две недели – за это время я должна что–то изменить.
23
Итак, я чувствовала себя ужасно глупо, стоя на крыльце Сьюзен Бун. Если честно, в последнее время я постоянно ощущала себя глупо. Правда, сейчас у меня для этого были все основания: я явилась к Сьюзен Бун без приглашения, в воскресное утро, и ждала перед ее дверью, пока кто–то откроет. И была уверена – если мне все–таки откроют, то только со словами: "А ты, девочка, что здесь делаешь?"
Конечно, Сьюзен была бы абсолютно права, но я боялась, что если позвоню перед тем как прийти, она скажет: "Сэм, поговорим на уроке во вторник, ладно?"
Но я не могла ждать до вторника: сердце у меня разрывалось и я должна была узнать, что делать. К родителям было бесполезно обращаться, а уж к Люси – тем более. Знаете, что она сказала? "Надень узкую мини–юбку и извинись. Боже, это же так просто!" А Ребекка нахмурилась и бросила: "А я тебя предупреждала!" Тереза до сих пор не вернулась от Тито, а Катрину спрашивать было бесполезно: она думала исключительно о Поле.
Итак, я без звонка и без приглашения заявилась к Сьюзен Бун. Нет ничего хуже, чем стоять под дверью, зная, что тебе вряд ли откроют. Хотя нет, еще хуже стоять под дверью с пятью багетами в рюкзаке и знать, что тебе вряд ли откроют.
Я решила, что нехорошо приходить с пустыми руками, хотя, признаюсь, хотела при этом и подлизаться к Сьюзен: еще не один человек на свете не отказывался от багета, испеченного нашей соседкой–француженкой.
Мне стоило большого труда достать этот хлеб. Я встала очень рано и повела Манэ гулять не в парк, как обычно, а в противоположном направлении – к дому нашей соседки. Пес, естественно, упирался, и у меня чуть руки не оторвались, когда я тащила его в нужном мне направлении. Заполучив золотистые, свежеиспеченные багеты, я почувствовала было голод, но тут же устыдилась: люди с разбитым сердцем, как известно, ничего не едят.
А потом был аттракцион под названием "прокатись в нью–йоркском метро с пятью батонами, торчащими из рюкзака", который я не решилась бы повторить. Все хихикали и показывали на меня пальцем, особенно школьники из Национального географического общества. К счастью, я додумалась надеть кепку Люси и никто не узнал во мне Девочку, Которая Спасла Президента. Когда дети стали слишком уж явно перешептываться и откровенно разглядывать меня, поезд приехал на нужную станцию и я поспешно вышла.
До дома Сьюзен было довольно далеко, и по пути я успела еще раз обдумать свое отчаянное положение: что со мной случилось, если я иду за помощью к человеку, которого пару недель назад ненавидела?
Почему–то мне казалось, что она и только она сможет объяснить мне, что произошло на самом деле и как исправить ситуацию. Сьюзен научила меня видеть и наверняка сможет научить, как с этим жить.
Я очень хотела с ней поговорить, но, услышав приближающиеся к двери шаги, столь же сильно захотела убежать.
Но не успела. Раздался щелчок замка, и передо мной предстала Сьюзен Бун в бриджах, забрызганных краской, с белыми волосами, заплетенными в две косы.
– Саманта, откуда ты здесь взялась? – с изумлением спросила она.
Я быстро стащила рюкзак и предъявила багеты.
– Я… ну… проходила мимо, – мямлила я, – и решила занести вам хлеб. Он очень вкусный, правда, это моя соседка испекла.
Увидев Сьюзен, я вдруг поняла, что не надо было приходить. И как это пришло мне в голову? Она просто моя учительница рисования, и ей дела нет до проблем одной из учениц.
На плече Сьюзен сидел ворон Джо. Он оживился и радостно прокаркал:
– Джо хорррропшй! Джо хоррроший! – Кажется, он не узнал меня в кепке.
Сьюзен улыбнулась:
– Проходи, Сэм. Очень мило с твоей стороны зайти… с хлебом.
Дом Сьюзен был очень похож на студию: мало мебели, много света и устойчивый запах краски.
Не успела я снять кепку, как на меня набросился Джо.
– Джозеф! – прикрикнула на него Сьюзен. – Отстань от Сэм. Сэм, пойдем–ка лучше на кухню.
Я хотела было сказать, что зашла только на минутку, но Сьюзен снова улыбнулась, внимательно взглянула на меня, и я, как загипнотизированная, пошла за ней.
Стены на кухне были выкрашены ярко–голубой краской, такого же цвета, что глаза Сьюзен. Вместо того чтобы залить пакетики кипятком, моя учительница заварила чай по всем правилам и нарезала багет. Затем достала горшочек масла, варенье и поставила все на стол.
Попробовав хлеб, Сьюзен с изумлением сказала:
– Просто невероятно! Такой вкусный багет я ела только в Париже.
Мне, конечно, было приятно.
– Как вы отпраздновали День Благодарения? – спросила я, немного осмелев. Конечно, вряд ли художники интересуются такими пустяками, как национальные торжества, но ничего более умного, увы, не пришло мне в голову.
– Неплохо, спасибо, – кивнула Сьюзен. – А ты?
– Тоже неплохо, – неуверенно отозвалась я.
И снова повисла тишина. Если честно, неловко не было: уютно свистел чайник, за окном чирикали птицы. Наконец Сьюзен заговорила;
– Знаешь, есть у меня один план на лето.
– Правда? – с энтузиазмом подхватила я. – Какой?
– Я решила не закрывать студию, чтобы ребята вроде тебя или Дэвида могли приходить в любое время и рисовать. Устроить нечто вроде летнего лагеря.
Услышав имя Дэвида, я вздрогнула:
– Ух ты, здорово!
Чайник закипел. Сьюзен дала мне синюю кружку с надписью "Матисс", себя взяла желтую "Ван Гог" и, сев обратно, внимательно на меня посмотрела:
– А теперь, Сэм, расскажи мне, зачем ты пришла,
В первое мгновение я решила соврать что–нибудь насчет того, что собиралась к бабушке и зашла по дороге, но взглянула на Сьюзен и не смогла.
И тогда я рассказала все – и про Джека, и про Дэвида, про президента, конкурс и Марию Санчес. А закончила словами:
– И самое ужасное, что вчера я узнала – у Долли Мэдисон был только один ребенок от первого мужа, а не от Джеймса Мэдисона. И мы с ней не родственницы.
Я говорила, глядя в кружку с чаем, и теперь, подняв голову, поняла, что ничего не вижу. Может, потому, что глаза мне застилали слезы,
Сьюзен слушала мои откровения, ни разу не перебив. Теперь она глотнула чая и медленно проговорила:
– Но, Саманта, разве ты не понимаешь? Дэвид уже объяснил тебе, что делать.
Я с недоумением посмотрела на нее. Джо, спикировал и радостно выдрал у меня клок волос, но я даже не ойкнула.
– Что… что вы имеете в виду? Он ведь сказал только, что не будет говорить с отцом насчет Марии и конкурса.
– Да, – мягко улыбнулась Сьюзен. – Но ты его не услышала, Сэм. Слушать и слышать не одно и то же, равно как и смотреть и видеть.
Вот! Я знала, что обращаться надо именно к Сьюзен. До этого мне и в голову не приходило, что можно слушать человека, но не слышать его.
– Дэвид, – продолжила Сьюзен, – упомянул, что у тебя, как у всех граждан Америки, есть право на свободу слово.
– Да. И что с того?
– У тебя, – сказала Сьюзен с нажимом, – у тебя есть право на свободу слова.
– Да, да, это ясно, но что… – И вдруг я все поняла: – Боже, нет, – выдохнула я. – Неужели он действительно ЭТО имел в виду?
Сьюзен спокойно отломила кусок багета:
– Знаешь, Сэм, Дэвид всегда говорит то, что думает. Он ведь далек от политики и хочет быть архитектором.
– Не может быть, – прошептала я. Оказывается, я ничего не знала о Дэвиде, кроме той истории с сервировкой стола. И мне стало очень грустно: ведь теперь, наверное, уже поздно расспрашивать.