7. В 1794 году, став женой Джеймса Мэдисона, претендента на пост президента Америки, она получила статус "неофициальной первой леди", потому что Томас Джефферсон, остававшийся еще президентом, был вдовцом.
6. Тогда–то она решила, что квакерская идея о богопротивности яркой одежды – полная чушь, и появилась на инаугурационном балу мужа в золотом тюрбане со страусиным пером.
5. В дальнейшем она еще больше отошла от квакерских традиций и каждую среду устраивала приемы, где собирались известнейшие политики, дипломаты и другие представители элиты общества. В какой–то степени это помогло примирить друг с другом федералистов (сегодняшних республиканцев) и республиканцев (сегодняшних демократов}.
4. Во время войны 1812 года она спасла не только портрет Джорджа Вашингтона, но и уйму важных государственных документов. Когда Белый дом захватили англичане, она погрузила все в поезд и отправила в Мэрилендский банк. Таким образом, Долли была не только смелой, но и предусмотрительной.
3. Большинство американцев ее недолюбливали за то, что Мэдисон начал войну. Когда Белый дом сгорел, Долли стучалась во все двери с просьбой приютить ее, но ей отказывали, пока оно не додумалась назваться вымышленным именем.
2. Один из ее сыновей оказался бездельником и мотом. Он почти разорил семью.
И, наконец, главный малоизвестный факт.
1. Она была страшной уродиной.
20
На следующей неделе Сьюзен Бун отменила занятия – в четверг был День Благодарения.
Я решила, что во вторник извинюсь перед Дэвидом. Хотя Катрина настаивала на том, что я ни в чем не виновата, интуиция подсказывала мне обратное. Я даже решила пригласить Дэвида поиграть со мной, Катриной и Полом в боулинг на следующей неделе. Там–то уж точно не будет Джека, и Дэвид поймет, что я позвала его ради него самого.
Не знаю, почему мне так важно было оправдаться перед Дэвидом, сказать ему, что я действительно не похожа на других, что мне вовсе не нужен парень моей сестры, что я сама придумала разрисовать ботинки маргаритками. Я очень хотела, чтобы все вернулось на свои места.
Но Дэвид не пришел, и мне не у кого было спросить, почему. Может, он заболел? Или уехал с родителями за город (от этом говорили в новостях)?
Итак, я одиноко сидела в своем новеньком шлеме и чувствовала себя полной дурой. Дурой потому, что Дэвид не появился как раз тогда, когда я собралась извиниться, потому что чувствовала себя виноватой!
Я уже смирилась с существованием этого непонятного влечения, хотя не собиралась отказываться от Джека! Да, он вел себя как полный придурок, но это не значит, что я его разлюбила! Надеюсь, он меня тоже не разлюбил.
Кстати, если Дэвид пропустил занятия, желая избежать со мной встречи, он попался, как говорит Тереза. Теперь я бываю в Белом доме каждую среду и твердо решила найти Дэвида. Если, конечно, мистер Байт, пресс–секретарь президента, не слишком загрузит меня работой.
По закону подлости именно это он и сделал, потому что наконец начали приходить рисунки на конкурс. Со всей Америки – и с Гавайских островов, и с соседней улицы (например, работа Джека). Мне предстояло выбрать лучшую.
Одни рисунки оказались совсем плохими, другие были необыкновенно хороши, и все – очень интересными.
Больше всего мне понравилась работа Марии Санчес из Сан–Диего. Она изобразила двор, через который протянулись бельевые веревки. На них висели простыни, а вдалеке виднелся забор… и люди. Выломав из забора доски, они пытались бежать от полицейских, а те избивали их дубинками. Мария назвала картину "Свободная страна? ". Именно так, с вопросительным знаком.
Мистер Вайт был в ужасе.
– У нас же не политизированный конкурс!
– Верно, – согласилась я, – но именно это Мария Санчес увидела из своего окна. Она ничего не выдумала. – Мистер Вайт не ответил. Лично ему понравилась работа Анжи Такер из Мэйна. Анжи нарисовала домик на берегу моря и изобразила все очень славно, не спорю. Но от Мэйна до моря – час езды на машине.
Я никак не могла отдать первое место этой работе.
Как и картине Джека.
Да, конечно, она была изумительна, как и все, что делал Джек. Три парня, одетых небрежно и даже неряшливо, стояли на парковке магазина "С семи до одиннадцати", а вокруг валялись разбитые бутылки и окурки. В их глазах читалась полная безысходность, и мысль была ясна – показать отчаяние нашего поколения и тоску городской жизни. Все так, но… Джек не мог увидеть это из своего окна. Во–первых, "С семи до одиннадцати" находится на углу улицы, а во–вторых, двор у Джека засажен огромными деревьями. Возможно, вид из его окна скучноват, но неправды я не могла допустить. Как бы ни была влюблена.
Значит, Джек тоже не победит.
Мистер Вайт устал со мной спорить и замолчал. Воспользовавшись паузой, я спросила:
– Простите, а нельзя мне ненадолго отлучиться? Я хотела зайти в жилую часть и… поздравить Дэвида с Днем Благодарения.
– Нет! – довольно грубо отказал мне мистер Вайт. – У нас еще куча работы. В субботу Фестиваль Детства, и президент хочет, чтобы ты там была.
– А Дэвид придет? – У меня появилась надежда.
Мистер Вайт тяжело вздохнул. По–моему, он проклинал тот день, когда я помешала Лари Вэйну Роджерсу убить его шефа. Однако не потому, что мистер Вайт мечтал о смерти президента. Нет–нет! Он сожалел о том, что в перестрелке не убили меня.
– Саманта, – вздохнул он. – Я не знаю, кто там будет еще, но послы восьмидесяти стран там будут точно. И я очень прошу тебя – постарайся выглядеть как юная леди, а не как диск–жокей.
Я оглядела свой наряд. На мне были черные гетры, черный (когда–то в красную клетку, как и все шотландские юбки) килт и любимая черная водолазка.
– Я что, правда похожа на диджея? – спросила я, восприняв его слова как комплимент.
Мистер Вайт возвел глаза к потолку и спросил, можно ли как–нибудь прикрыть мой гипс. Я уже рассказала Дэвиду, что собираюсь изобразить там патриотические символы – орла, Статую Свободы и, возможно, небольшой портрет Долли Мэдисон. Уже человек двадцать попросили меня отдать им гипс, когда я его сниму, но Тереза предложила устроить аукцион в Интернете.
"За него можно получить несколько тысяч долларов! – проявила она меркантильность. – Продают же люди куски Берлинской стены. А тут гипсовая повязка девочки, которая спасла свободный мир".
Я еще не решила, что буду делать с гипсом. В любом случае, снимать его еще очень нескоро. Но я прекрасно понимала, что волновало мистера Вайта: марлевая повязка истрепалась и с нее во все стороны торчали нитки.
– Может, твоя мама что–нибудь придумает. – Он просительно взглянул на меня. – Ну, какой–нибудь платок.
Увы, мистер Вайт ровным счетом ничего не смыслит в искусстве. Когда он закончил давать мне указания, было уже пять часов. Времени на поиски Дэвида не оставалось – я опять его упустила.
Настроение у меня было совсем не праздничное, даже несмотря на то, что на ближайшие четыре дня отменили немецкий. Если Дэвид не появится на Фестивале Детства, мы не увидимся пять дней, а звонить ему я не хотела.
* * *
Тереза пекла тыквенные оладьи, но не нам, а своим родственникам: мама не возражала, потому что в День Благодарения мы всегда уезжали к бабушке.
– Что с тобой? – спросила Тереза, когда я вошла на кухню и начала грызть крекеры, вместо того чтобы как обычно заныть: "Почему ты готовишь всякую вкуснятину, только когда приходит Джек!"
– Ничего. – Я сидела за столом и разглядывала обложку книги, которую читала Ребекка. Слава богу, это оказался не женский роман, а научная фантастика.
– Тогда перестань вздыхать, – проворчала Тереза. Она всегда была не в духе перед праздниками.
Я снова вздохнула, и Ребекка отложила книгу.
– Ты грустишь, потому что нет Джека, – констатировала она. – Не стоит. Они с Люси пошли в видеопрокат, чтобы взять папе фильмы на праздники, и скоро вернутся.
Я фыркнула:
– Почему это я должна грустить без Джека? – Ребекка закатила глаза, а я не унималась: – Он мне не нравится, Ребекка. Ты знаешь, о чем я.
– Конечно, не нравится, – без всякого энтузиазма подтвердила сестра, продолжая читать.
– Именно что нет. Он парень Люси!
– И что? – Ребекка медленно перевернула страницу.
– То, что он мне не нравится!!! – Я вышла из себя.
Боже, неужели мне придется всю оставшуюся жизнь скрывать свои чувства? В школе только и говорят, что о нас с Дэвидом, более того, даже в новостях показали небольшой сюжет, который начинался фразой: "В городе атмосфера не только праздника, но и юной любви".
Неудивительно, что Дэвид не появился у Сьюзен Бун. Вокруг студии снова толпились репортеры: "Сэм, расскажи, что у вас с Дэвидом?"
И тут я кое–что вспомнила:
– Кстати, если мне так нравится Джек, то о каком притяжении между мной и Дэвидом может идти речь? – ехидно спросила я.
– Просто ты не видишь очевидного, – мгновенно отреагировала Ребекка.
Что она имела в виду? Благодаря Сьюзен Бун я научилась видеть так, как не умела никогда раньше. В прошлый раз мы рисовали грейпфруты, и мои грейпфруты оказались самыми лучшими. Прямо–таки королями грейпфрутов. Даже Сьюзен сказала: "Сэм, ты делаешь невероятные успехи*.
Как человек, который ничего не видит, может делать невероятные успехи в живописи? Я спросила об этом Ребекку.
– Что ж, значит, кроме яиц и грейпфрутов, ты ничего не видишь, – не растерялась она.
Пришлось сказать ей то, что все старшие сестры говорят младшим, когда те разозлят их не на шутку. Люси до сих пор успешно практикует в отношении меня такие указывающие определенное направление слоганы.
Но мне всегда не везет. Тереза, услышав мою реплику, отправила меня в комнату и запретила выходить. Подумаешь! Будь на то моя воля, я бы вообще всю жизнь просидела в своей комнате и спускалась только затем, чтобы поесть или посмотреть "Баффи – истребительницу вампиров". И все. Каждый раз, когда я выхожу из комнаты, случается какая–нибудь неприятность. То я спасаю президента, то мне заявляют, что я не вижу очевидных вещей.
Итак, я остаюсь здесь навеки.
21
Меня все–таки заставили выйти и поехать к бабушке на праздничный обед.
Когда мы вернулись, я мигом взбежала по лестнице и хотела было снова закрыться, но мама сказала, что звонил мистер Байт. Если я не появлюсь на Фестивале в субботу, сказал он, разразится международный скандал.
Честно говоря, мне уже порядком надоело быть послом ООН. Даже больше, чем учить немецкий. При каждой встрече Джек спрашивал меня: "Ну что, я еду в Нью–Йорк?" Такой приз получал победитель конкурса, не считая славы и выгодных предложений продолжить работу.
Каждый раз мне приходилось глупо улыбаться и говорить: "Джек, мы еще не выбрали лучшую работу". На что он неизменно отвечал: "Но ведь лучшая – моя, разве нет?" "Посмотрим!" – обещала я, хотя точно знала, что Джек не займет первое место. У меня просто не хватало духу сказать ему об этом.
Итак, в субботу мне пришлось пойти на Фестиваль Детства, который оказался тошнотворным официальным приемом. Я была на нем единственным подростком.
Мистер Байт очень просил маму проследить, чтобы я оделась, как полагается. В итоге мне опять купили новое платье. Бархатное, хотя, к моей радости, черное. Ободранный гипс оказался не лучшим к нему аксессуаром. Мама обернула повязку своей шелковой шалью, которая постоянно развязывалась и мешала. Пришлось снять ее совсем.
Многие, наверное, думают, что это очень здорово: прием в Белом доме, на котором присутствуют не только президент с женой, но и премьер–министр Франции, и представители почти всех стран мира. На самом деле, все это ужасно скучно.
Официанты с подносами, уставленными бокалами шампанского, сновали среди гостей. Тем, кому еще не исполнилось двадцать один (то есть мне), подавали отвратительный фруктовый коктейль. Я сказала, что обычная газировка была бы более уместна для этого приема, но меня не поняли. Меня бы понял Дэвид, и когда я его заметила, то поперхнулась и чуть не выплюнула коктейль на посла Шри Ланки.
Посол посмотрел на меня неодобрительно, а Дэвид – как на муху, случайно залетевшую в тарелку. Его, как я поняла, тоже заставили одеться правильно: в черный костюм и галстук. Правда, Дэвиду это очень шло. Я бы даже сказала, что он выглядел… сексуально.
Я ужаснулась своим мыслям. Да, я всегда считала Дэвида милым и даже красивым, но сексуальным?! Мне стало ужасно жарко. Взглянув в зеркало, я поняла, что мои худшие предположения подтверждаются: я была красная, как помидор.
Если это все–таки притяжение, пусть Ребекка заберет его обратно!
Дэвид, конечно, был слишком хорошо воспитан, чтобы не подойти ко мне. Он вежливо улыбнулся:
– Привет, Сэм, как дела? "Отвратительно!" – Я так хотела сказать ему правду, но вовремя сдержалась:
– Хорошо, спасибо.
Наверное, мои извинения в присутствии послов всех стран мира были бы не слишком уместны.
– А ты как? Во вторник тебя не было на занятиях…
– Да, были кое–какие дела, – холодно отозвался Дэвид.
– Ясно, – грустно сказала я, с трудом сдерживая желание закричать: "Дэвид, прости!! Мне так стыдно! Я знаю, что поступила ужасно! Ты когда–нибудь сможешь это забыть?"
Президент обратился к собравшимся и попросил рассаживаться по местам: должен был начаться концерт.
Я села позади Дэвида и, разглядывая его левое ухо, думала: "Как же мне все исправить?" После концерта президент представил меня музыкантам, и виолончелист галантно поцеловал мне руку. Если честно, впервые меня целовал посторонний мужчина, и это было странно и неприятно.
– Ну, и как твоя работа? – весело спросил пианист.
– Отлично, – ответил за меня отец Дэвида. – Только у нас некоторые разногласия по поводу победителей конкурса.
– Какие разногласия? – с изумлением спросила я. – Победитель Мария Санчес.
Честно, у меня и в мыслях не было развязывать международный скандал и тем более спорить с президентом США.
– Если Мария Санчес – та девочка, которая изобразила полицию с дубинками, она не поедет в Нью–Йорк.
Он отвернулся и заговорил по–французски с премьер–министром.
Я забыла обо всем. Я даже забыла о Дэвиде, о неудобном платье и том, что эту работу мне дали лишь в знак благодарности. Но она мне не нравилась. Я точно принесла бы больше пользы, если бы не сидела в офисе и не швыряла об стену мячик. Внезапно я поняла, что президент назначил меня послом ООН исключительно для поднятия собственного престижа.
Все это я, конечно, не могла сказать вслух. Единственное, в чем я была уверена, так это в том, что Мария Санчес должна победить любой ценой.
И тогда я дотронулась до руки президента и, жалобно посмотрев на него, сказала:
– Простите, но это действительно самый правдивый рисунок. Да, она показывает Америку не с лучшей стороны, но это ничего не значит!
Президент удивился:
– Саманта, прости, но ты говоришь невозможные вещи. Выбери другой рисунок, например, тот, где изображен домик на побережье.
И он снова повернулся к премьер–министру.
Я не могла прийти в себя от огорчения и отчаяния! Он не воспринимал мои слова всерьез!
Я уже говорила, что от рыжих можно ожидать чего угодно? Так вот, я открыла рот и сказала так громко, что в зале воцарилась тишина:
– Если вы не согласны, незачем было поручать мне судейство. Потому что своего решения я изменить не могу. Мария единственная из всех нарисовала то, что действительно видит из окна. Нельзя избежать проблем, закрывая на них глаза.
Президент посмотрел на меня как на ненормальную, но в ту минуту я и правда была не в себе.
– Ты что, лично знакома с этой девочкой? – спросил он наконец.
– Нет. Но я знаю, что ее картина лучшая.
– По твоему мнению?
– Да, по моему мнению.
– Что ж, тебе придется изменить свое мнение, потому что эта картина не может представлять Америку на международном конкурсе.
И президент отошел к другим гостям. Я была на грани истерики и даже не заметила, как подошел Дэвид.
– Сэм! – тихо позвал он. – Не стоит.
Будь я в нормальном состоянии, я бы удивилась тому, что Дэвид со мной заговорил. И не только заговорил, но и решил ободрить после того, как его отец продемонстрировал всему миру, какое я ничтожество. По крайней мере, так мне казалось. Дэвид осторожно взял меня за руку и повел в ту комнату, где вырезал на подоконнике мое имя.
– Сэм, – начал он. – Это не так уж важно. То есть, я знаю, для тебя это важно, но ведь не вопрос жизни и смерти.
Он был прав. Это не война, не голод и не стихийное бедствие.
– Знаю, – согласилась я. – Но все равно так поступать нечестно.
– Возможно, – кивнул Дэвид. – Но пойми, есть многое, чего мы не знаем.
– Что, например? – спросила я. – Неужели ты думаешь, что какой–то несчастный рисунок может спровоцировать международный конфликт?
Дэвид снял галстук и облегченно вздохнул:
– Нет, но, может быть, им нужна позитивная картина, которая показывала бы хорошую Америку.
– Но ведь суть конкурса не в этом! – Я почти кричала: – Представитель каждой страны должен изобразить то, что видит из окна. В правилах ничего не было сказано о характере рисунка. У нас ведь есть свобода слова, это не Китай какой–нибудь!
Дэвид присел на ручку моего кресла:
– Есть, ты права.
– Да, у всех кроме посла ООН.
– И у тебя тоже есть, – задумчиво сказал Дэвид, и я поняла, что он имел в виду.
– Дэвид, а ты не мог бы с ним поговорить? – робко спросила я. Как и в тот раз, в комнате было темно, и лишь свет уличных фонарей падал из окна. – В смысле, со своим папой? Тебя он бы послушал.
– Сэм, мне очень жаль тебя расстраивать, но я никогда не говорю с отцом о политике.
И Дэвид меня действительно очень расстроил, несмотря даже на то, что сожалел об этом.
– Но это нечестно! – снова закричала я. – Ее картина лучшая! И только она заслуживает первого места! Дэвид, прошу, попробуй! Обещай мне! Ты же его сын, он тебя послушает!
– Не послушает, поверь, – тихо сказал Дэвид.
– Конечно, если ты даже не попробуешь!
Дэвид не стал обещать. Видимо, он вообще не хотел принимать в этом участие и потому пытался сделать вид, будто я делаю из мухи слона.
Я так расстроилась, что не удержалась и выпалила крутившуюся в голове мысль:
– Джек бы попробовал.
И хотя я сказала это просто так, от отчаяния, Дэвид мгновенно сделался холодным и чужим:
– Ах да, конечно! Джек – отличный парень.
– Может, и не отличный, но он не боится рисковать! Знаешь, он перебил все окна в клинике своего отца, потому что тот прописывает пациентам лекарства, которые тестировались на животных.
Казалось, на Дэвида это не произвело никакого впечатления.
– И что? По–моему, очень глупо.
– Конечно, – усмехнулась я. – Очень глупо бороться за права животных.