– Сборище психопатов, – сказала Изабель, просмотрев одну колонку. – Не хотела бы я встретиться с одним из них в темном переулке. Вот этот мужчина, который "ищет жену". Звучит грубовато, как будто он хочет купить подержанную энциклопедию. Хочет найти "нормальную, здравомыслящую женщину"; должно быть, развелся с прежней женой, потому что она не желала гладить ему рубашки. Ты только представь себе, как они скандалили, стоя посреди типичной американской кухни со всеми этими комбайнами, блендерами и измельчителями мусора. Наверное, у него была предельно вежливая, благовоспитанная женушка, которая в один прекрасный день, услышав от этой обезьяны очередное: "Дорогая, уж не крошка ли это на кухонном столе?", не выдержала и бросилась на него с ножом. И он "в отличной форме". Что это значит, "в отличной форме"? Как пить дать, притащится на свидание со справкой от врача. Да ну, он просто ищет, с кем бы потрахаться.
– Ты несправедлива, Изабель. Может, он – нормальный парень, ему одиноко, вот он и…
– Я же вижу, что он псих. Нормальные люди не пишут, что им нужна женщина "с роскошным телом".
– Ну, возможно, он просто ни разу не слышал о феминизме.
– Возможно, как раз поэтому женщины не желают слышать о нем, так что ему приходится писать в "Нью-йоркское книжное обозрение" – кстати, не похоже, чтобы он был читателем этого издания. Посмотри, что он пишет в конце: "Особы со снобистскими замашками могут не беспокоиться". Чудовищно.
Может, у него и был вагон недостатков, но все же по куцым строкам в колонке объявлений чувствовалось, что у этого симпатичного, поддерживающего отличную форму богача довольно сильный характер. Безликие обороты многих посланий доказывают, как непросто создать в этом жанре образ Ромео или Джульетты. Скажем, у женщин, написавших третье и четвертое объявление, фантазии хватило лишь на старую, как мир, уловку: любовь к путешествиям.
Любовь к путешествиям? И какие выводы мы можем из этого сделать? Да разве есть такие люди, которые не любят путешествовать, если отправляются они в приятное во всех отношениях место, самолет взлетает и приземляется точно по расписанию, багаж не теряется, а обменный курс – выгоднее некуда? И, с другой стороны, есть ли человек, которому нравится путешествовать, если маршрут пролегает по вражеской территории, прибытие совпадает с началом всеобщей забастовки, от рыбы, съеденной в ресторане на набережной, пучит живот, а кредитные карточки исчезают, пока вы прицениваетесь к ковру на базаре?
Различная судьба брачных объявлений (кому-то приходит сотня откликов, а кому-то – ни одного), показывает, что одни слова и фразы отражают характер человека гораздо эффективнее, чем другие. Как выясняется, в этом смысле есть слова значимые и, соответственно, незначащие. Если бы я сказал вам, что Изабель приготовила лазанью в кастрюле "Пайрекс", вы узнали бы из моих слов только одно: ее лазанья приготовлена в кастрюле "Пайрекс". Никакой новой информации, кроме голых фактов. Тогда как неповторимая манера, в которой Изабель отвечала на телефонные звонки, могла бы дать вам более обильную пищу для размышлений.
– Почему ты всегда ждешь так долго? – спросил я, когда она сидела около трезвонящего аппарата, не снимая трубку, и, похоже, считала звонки.
– Не знаю, – ответила она. – Не хочется, чтобы они думали, будто я с нетерпением жду каждого звонка, понимаешь?
Наверное, о человеке, который умышленно долго не снимает трубку, можно сказать следующее: он полагает, что люди, пользующиеся популярностью, обычно находятся далеко от телефонного аппарата (смешивают коктейли на кухне); он боится выдать звонящему свое желание поговорить по телефону; он уверен, что, ожидая, звонящий проникнется к нему большим уважением.
Не будь это оскорбительно для Изабель, упоминание о такой привычке могло бы стать весьма оригинальным штрихом к брачному объявлению (опять же, из опасения, что его обвинят в недостаточном почтении к своему герою, Босуэлл написал: "Я хорошо помню, как доктор Джонсон сказал: "Если человек собрался писать панегирик, ему следует говорить только о хорошем, но если он описывает жизнь, то обязан оставить все, как есть"").
– А как выглядело бы твое объявление о знакомстве? – спросил я.
– Господи, я очень надеюсь, что до этого не дойдет.
– Ну а все-таки?
– Вообще-то я подумывала об этом. После разрыва с Гаем, когда мне было ужасно одиноко.
– И что бы ты написала?
– Не надо, а?
– Давай-давай.
– Ну, не знаю, что-нибудь вроде: "Ищу умного, веселого, симпатичного мужчину для общения, секса и встреч по выходным. Мужчин, связанных обязательствами, прошу не беспокоить. Просьба присылать фото и сообщать размер пениса".
– А если серьезно?
– Я серьезно.
– Не может быть.
– Из-за последних слов?
– В том числе.
– Но это и правда важно для большинства женщин, хоть мы любим покричать о том, что главное – не размеры, а умение. Ладно, а почему бы тебе не написать объявление от моего имени, смеха ради?
– Хорошо, дай только подумать.
Изабель вернулась к кроссворду, а я взял карандаш и занялся делом. Как скоро стало ясно, нелегким. Некоторые очевидные положения затруднений не вызвали: она – женщина, живет в Лондоне, двадцати с лишним лет. Но как показать характер? Я вдруг ясно увидел, как Изабель стоит на автобусной остановке около супермаркета, жует морковку и ждет автобуса, чтобы поехать домой. Что это значит? Точно не скажешь, но что-то вроде нетерпения, открытости и, может быть, юмора. А стоило ли упоминать о ее хобби? Об отношении к мужчинам? О том, как она не хотела сочинять это объявление?
Я спросил себя – как справились бы с такой задачей великие биографы? Что написали бы, скажем, исследователи Пруста?
1. ГЕЙ, ПИСАТЕЛЬ, ЖИВЕТ В ПАРИЖЕ, близок к матери, астматик. Любит светское общение, Вермеера, длинные предложения, Анатоля Франса, шоферов, мужчин с женскими именами, Венецию. Боится путешествовать и ложиться спать без поцелуя на ночь. Не умеет говорить кратко. Занят одним большим проектом. Пожалуйста, вышлите фото.
Но даже долгое знакомство с Изабель не помогло мне написать что-нибудь более вдохновенное:
2. МОЛОДАЯ, ПРЕКРАСНАЯ ЖЕНЩИНА (ХОТЯ ОНА НЕ ВСЕГДА ЭТОМУ ВЕРИТ), которая не привыкла писать такие объявления и считает, что людям, которые это делают, следует подружиться с соседями, ест морковку на автобусных остановках, отказалась от садомазохистских отношений, увлекается садоводством, отличный водитель, не умеет программировать видеомагнитофоны, предпочитает маргарин сливочному маслу, каждый понедельник задумывается о том, не бросить ли ей свою работу (работа ей наскучила, она не любит говорить о ней, старается обойти этот вопрос на вечеринках и с подозрением смотрит на тех, кто поступает иначе), большая аккуратистка во всем, за исключением кухни. Ненавидит: корнишоны, фильмы про гангстеров, Мильтона, группу "Rolling Stones", выносить мешки с мусором по вторникам, рыбу, в которой много костей, ложиться спать после полуночи по будням. Время от времени любит: родителей, плавать, сплетничать, вытаскивать "коз" из носа, Боба Дилана, апельсиновый сок, Вацлава Гавела, читать в ванне.
– Ужасно, – сказала Изабель. – По этому тексту ты даже отдаленно не понял бы, о какой женщине идет речь. Она выглядит полной идиоткой.
– Разве?
– И потом, объявление слишком длинное. Я ни за что не отправила бы его в газету, ведь оно раза в три длиннее любого другого. И ты должен был написать, чтобы они присылали фото, я очень привередлива в этом смысле. Если уж я решусь встретиться с незнакомцем, он должен быть симпатичным.
Знак, что в биографии пришло время поставить точку, явился мне совсем неожиданно. Я ехал в метро и случайно подслушал разговор двух пожилых дам, которые, судя по всему, обсуждали подарок для мужа одной из них.
– Так что ты собираешься купить Ларри?
– Ума не приложу, в этом году нет никаких идей.
– Так, может, бутылку виски?
– Я знаю, что он на это скажет.
– И что же?
– Он скажет: "Может быть, я слеп и глух, но тебе нет нужды превращать меня еще и в пьяницу".
Точно знать, что человек ответит, даже если он далеко и ты не можешь в этом убедиться! Это ли не верный признак, что ты узнал его достаточно хорошо? Хотя многие считают, что семейная жизнь становится удручающей, когда длится слишком долго (что, впрочем, относится и к любовной прелюдии, и к записи на курсы керамики), я могу лишь позавидовать редкому умению немолодых супругов заканчивать фразу именно теми словами, которые произнес бы другой.
Могу ли я утверждать, что до такой степени понимаю Изабель?
Я представил себе суровый экзамен:
Обведите кружком правильный вариант ответа или окончание фразы Изабель:
1. Изабель: "Чудесно, что ты сможешь пообедать у меня в пятницу на обед, и, пожалуйста, не забудь…"
a) Принести бутылку белого вина
b) Прийти около восьми
c) Позвонить в дверь два раза
d) Заранее поесть, потому что еда будет ужасной
e) Включить счетчик, когда поставишь машину на стоянку
2. "Ты очень красивая".
а) Я знаю
b) Спасибо
c) Тебе что, кто-нибудь за это платит?
d) Ты тоже
3. "Можно ли доверять мужчинам?"
a) Нет
b) Да
c) Я предпочитаю женщин
d) Да, и они обещают не кончать тебе в рот
4. "Твои родители действительно чудесные люди".
а) Как мило с твоей стороны
b) Я бы тоже так думала, не будь они моими родителями
c) Мне хотелось бы проводить с ними больше времени
d) Мне больше нравятся твои
5. "Что-то мне тоскливо сегодня".
а) Не волнуйся, все будет хорошо
b) Мне тоже
c) По крайней мере, погода отличная
d) Готовься к худшему, чтобы потом обрадоваться хорошему
Какое-то время я верил, что сдал экзамен на отлично:
1. (d)
2. (c)
3. (d)
4. (b)
5. (d)
Глава 11
Послесловие
Биографам редко хватает мужества в последних строках своего труда признать, что они не смогли до конца проникнуть в тайну личности своего героя, – ведь это означало бы, что великие символически отвергли своих исследователей. Вряд ли прилично, написав добрых восемьсот страниц о Достоевском, начать посыпать голову пеплом, сокрушаясь, что причины, побудившие его написать столь странную книгу как "Братья Карамазовы", навеки останутся загадкой, или, завершив жизнеописание Кеннеди, смущенно заметить, что высадке в заливе Кочинос по-прежнему нет разумного объяснения. Когда биографу не хватает знаний или понимания, он, как правило, не теряет присутствия духа и, даже если понятия не имеет, какой масти была лошадь Наполеона, без запинки сообщает нам хотя бы то, что ему известно доподлинно: осел Наполеона, которого звали Фердинанд, был гнедым.
– Что-то не так? – спросил я Изабель.
– Да нет.
– Тогда почему у тебя такое лицо?
– Если мое лицо тебя не устраивает, пойди и поищи другое.
– Я говорю не про само лицо, а про его выражение, – осторожно уточнил я.
– Я говорю не про само лицо, а про его выражение, – повторила она, изображая ученого мужа, застигнутого приступом астмы.
– Какая муха тебя укусила, а?
– Никто меня не кусал. Я такая, какая есть.
– Что-то не так.
– Все так.
– Разве ты всегда такая?
– Да.
– А я что, брежу?
– Да.
Разгадка могла лежать на поверхности, но не оставлять мне шансов. Изабель предпочла бы провести этот воскресный вечер не со мной, а с кем-то другим; ей осточертел человеческий род; ее созвездие вошло в неблагоприятную фазу; какая-то биохимическая реакция протекала не так, как нужно. А может быть, все было еще проще. Где-то в промежутке между солнечным утром и вечерним туманом я чем-то обидел ее, причем сделал это бездумно – как туристы, которые своими башмаками на толстой подошве истребляют поселения муравьев, и продолжают считать себя честными людьми, достойными входить в церковь и принимать таинства.
Я постарался воскресить в памяти историю этого утра. Мы встали, пошли за газетами, Изабель первая просматривала каждый лист и только усмехалась, когда я роптал, что это несправедливо. Она пошла в ванную раньше меня, я не устраивал свинарника ни там, ни на кухне, застелил кровать и положил подушки, как ей нравилось (большие клетчатые – к стенке, маленькие синие – к краю), она поболтала по телефону с тремя подругами и несколько раз совершенно искренне воскликнула: "С ума сойти!".
– Вечно ты думаешь только о себе, – фыркнула Изабель, словно это лишний раз подтверждало, что ее настроение здесь ни при чем.
Разумеется, у меня тут же возникло искушение ответить (ведь если в человека стреляют в баре, то он машинально выхватывает из кобуры револьвер), что этим утром, благодаря статье о социальных реформах в Индии, меня крайне взволновала судьба восьмисот сорока миллионов человек. Может быть, это произвело бы впечатление на Изабель, которая явно читала новости невнимательно? А может, разговаривая по телефону, она задумалась о судьбе падающих за окном осенних листьев, которые мокрым ковром ложатся на газон и прилипают к ветровым стеклам автомобилей? Гниют ли они или их убирает старик, которого наняли, чтобы он подметал газоны зеленой пластмассовой метлой (хотя сам он гораздо охотнее уселся бы с сигаретой в зубах на низкой каменной ограде в двух домах от нашего)? Должно быть, она не нашла никакого ответа и не пришла ни к чему, кроме псевдо-глубокомысленных сентенций о роли природы в большом городе и о том, что в недрах земли мусор превращается в перегной.
– Я не всегда думаю о себе, – ответил я наконец.
– Почему ты так уверен?
Уверенности не было, в меня просто стреляли.
– Иногда я думаю о тебе, – сказал я с чувством.
– Да перестань, – буркнула Изабель таким тоном, как будто собиралась соврать учителю физкультуры, что не может идти на урок, потому что у нее месячные. – Почему ты никогда не догадываешься, что человек имеет в виду? Почему тебе вечно нужно все разжевывать?
– Может, потому что мозгов не хватает?
– Не пытайся острить. Меня от этого тошнит.
– Так в чем же дело?
– Ничего особенного, поэтому я сразу тебе ответила, что все нормально, я просто расстроена.
Я был готов исследовать прошлое в поисках неведомого злосчастного события, но, как выяснилось, мне не имело смысла погружаться в минувшее дальше, чем на десять минут назад.
– Не хочешь выйти прогуляться? – спросила меня Изабель, и это был последний вопрос, который она задала на понятном для нас обоих языке.
– Нет, – ответил я и покашлял, чтобы прочистить горло.
В комнате повисло молчание. Только птицы щебетали в саду, да вдали прогрохотал поезд, прибывающий на станцию "Хаммерсмит", да несколько листьев (десять или двадцать, со всех пяти деревьев, растущих возле дома) спланировали на землю, сорванные порывами влажного западного ветра.
А потом? А потом я ничего не сказал, по наивности решив, что на этом разговор окончен; обычный разговор, к которому, как я надеялся, мы сможем не раз вернуться с той же сердечностью и теплотой.
Я совершил ошибку. Как туповатый полисмен, проходящий мимо трупа подозреваемого, я упустил из виду характерную особенность Изабель, которую должен был заметить, размышляя о ее разрыве с Эндрю О’Салливаном или хотя бы вспоминая ту историю с тараканом, утопшем в португальском ресторане.
Изабель не спрашивала, хочу ли я пойти погулять, а требовала, чтобы я пошел.
Каким образом это требование уместилось всего в несколько слов: "Не хочешь выйти прогуляться?"
То, что казалось вопросом о намерениях другого человека, на самом деле было декларацией ее собственных намерений.
Изабель часто произносила фразы, которые следовало развернуть и надуть, как воздушный шар, чтобы понять их смысл. Удивительно, но она не любила просить о чем-то напрямую, предпочитая замаскировать просьбу общими рассуждениями на нужную тему (к примеру: "Прогулки – чудесный способ убить время") или заговорить с одним человеком о том, чего она в действительности хотела от другого ("Сара, ты сегодня не собираешься пойти погулять?").
В следующие выходные мне пришлось отменить встречу с Изабель из-за неожиданно свалившейся на голову работы.
– Значит, в эти выходные мы уже не увидимся, – протянула она, когда я сказал, что не смогу пообедать с ней в субботу.
Не усвоив предыдущий урок, я мог бы и не заметить, что в ее словах скрыто желание услышать: "Да нет, конечно, увидимся. Мы обязательно что-нибудь придумаем", – и мог бы просто ответить: "Ну да, так получается", – в идиотской манере мужчины, который принимает слова за чистую монету, даже когда его любимая говорит, что хотела бы переспать с другим.
– Ты хочешь переспать с Малькольмом? – в изумлении спросил я, услышав это от Изабель. – Он же далеко не красавец.
– Неважно. Все равно хочу. Не похоже, чтобы жена как следует удовлетворяла его.
– А по-моему, как раз похоже, – задумчиво ответил я, невольно вспоминая, как эти двое смотрятся вместе.
Изабель вздохнула. Я уже знал эти вздохи, означающие, что непонятливость некоторых людей решительно ставит Изабель в тупик. Мне опять не удалось правильно расшифровать ее послание. Она не искала мишень для измены, а всего лишь хотела добиться от меня проявления ревности.
Короче говоря, общаясь с Изабель, нужно было держать ухо востро, поскольку ее слова далеко не всегда выражали то, что она чувствовала на самом деле. Она могла сказать: "Извините", – если кто-то наступал ей на туфли, или побормотать: "За столом тесновато, не правда ли?" – если сидящий рядом мужчина упирался локтем в ее ребра. Если собеседник не догадывался, что она имеет в виду, Изабель могла неожиданно вскипеть и взорваться, как паровой котел без предохранительного клапана. Помнится, я минут десять насвистывал какую-то мелодию (кажется, вариацию на тему "Аве Мария"), когда она вдруг захлопнула книгу, которую читала, и воскликнула:
– Не мог бы ты прекратить этот проклятый, мерзкий, глупый… – с такой яростью, что у нее даже перехватило дыхание.
– Ты о чем? – осведомился я.
– О свисте.
– Извини. Он тебе мешал?
Живя с Изабель, приходилось постоянно остерегаться, словно вокруг были натянуты невидимые куски проволоки, о которые можно было споткнуться, затронув какую-то тему, на первый взгляд совершенно невинную и безопасную. Разве я мог, к примеру, предугадать, что такая проволока натянута между стаканами и посудомоечной машиной?