- Нет, всё в порядке. Всего лишь наступила на ногу, и ничего больше.
- Чертовски жаль.
- Не чертыхайся.
- Давай я по-цыгански забожу тебя тогда, да? Чтоб тебе свою печень без горчицы съе…
- Просто молчи.
- Тогда ты не узнаешь, что тут в дверях стоит тот чеканутый вампир с ребёнком на руках.
Ференц Беренчи! - он сейчас сидит с принцем, подменяя двух его обезноженных нянек разом.
- Так проведи сюда, - я допрыгиваю до кровати, чтобы сесть. - О, Ференц, день добрый… нет, близко не подходите! У меня насморк, сопли с утра были просто до колена. Не хочу заразить малыша. Вы меня пришли проведать?
Рубашка у Беренчи заляпана чем-то вроде манного пудинга со сливой, и улыбка немного встревоженная.
- Я только хотел спросить, а что вы делаете, когда Шаньи не ест? Он пропустил завтрак, обед и полдник, отказывается есть наотрез. Ума не приложу, в чём причина.
Малыш выглядит довольно вялым - прислонился головой к плечу незадачливого няня и рассматривает меня. Может быть, это от голода?
- Вы предлагали ему разную еду? Он что-то просил особенное?
- Да. Нет.
- Температура?
- Нет, я на всякий случай дважды измерял. Русским способом, по-другому мне страшно.
- Вы знаете, что русским способом нормальная температура должна получаться ниже?
- Естественно, у меня там целая стопка книг о детях лежит. Я всё делал, как написано. У него тридцать шесть и восемь русским способом. В книге сказано, что это почти идеально.
- А, э, в горшке всё нормально?
- Ну, я в таком не очень разбираюсь, но оно не жидкое, - Ференц морщит лоб, видимо, пытаясь припомнить ещё какие-нибудь важные признаки. - Оно ведь должно быть коричневым, да? Так оно и есть коричневое.
- Я пока не пойду за обедом, - громогласно заявляет из гостиной сиротка.
- У него целый день рот такой слюнявый?
- Да, вы знаете, просто очень слюнявый. Всё время приходится подтирать, а он ещё и головой мотает, уворачивается от салфетки.
Пожалуй, стоит переключиться и расспросить кого-то более компетентного и наблюдательного. Я перехожу на галицийский:
- Шаньи, малыш, у тебя болит во рту?
- Бо-бо, - подтверждает мальчик, засовывая в рот палец. - Шаньи бо-бо.
Ференц вопросительно смотрит на меня.
- У него наконец моляры пошли резаться. Мы все ждали этого момента, так что можно праздновать. Дай ему погрызть кусок очищенного огурца, прямо из холодильника, прохладного такого. Когда зуб резался прошлый раз, помогало. Если что, можно послать в аптеку за специальным гелем, сейчас выпускают как раз для таких случаев.
- А может быть, ложечку наливки? Я помню, когда у моего младшего брата Рафиша… или у другого, Марци или Дюлы, их было так много, я немного путаюсь… когда у него резался зуб, нянюшка давала ему по ложечке наливки два раза в день, и он просто спокойно проспал весь трудный период.
- Ференц, за последние двести пятьдесят лет методы немного изменились. В частности, травить детей алкоголем перестали. Я уверена, что Ловаш в курсе и потому простит, если вы воздержитесь от рецептов своей молодости.
- Ладно. Спасибо за подсказку. Пойду за огурцом. Выздоравливайте скорее. Шаньи, скажи Лилике пока-пока.
Малыш вяло отмахивается ладошкой, и Ференц, сменив улыбку с тревожной на прощально-добродушную, исчезает. Его место в двери моей спальни почти сразу занимает Катарина:
- Сопли? Я не заметила никаких соплей.
- У меня их и не было. Я просто не хочу ненароком зацепить мальчика, - я осматриваю пятку, чтобы убедиться, что хуже не стало.
- В смысле "зацепить"?
- Ты разве не подслушивала, когда мы с тётей Диной разговаривали?
- Вот ещё. Я слушала музыку с коммуникатора. Через наушники. Я всегда так делаю, когда мне скучно, - сиротка демонстративно вытягивает петлю провода из нагрудного кармана. - Поэтому у меня с собой обязательно есть четыре с половиной часа отменного панк-рока.
- У меня удача закончилась.
Девчонка небезнадёжна: до неё доходит гораздо быстрее, чем до меня.
- Тогда какого чёрта я делаю с тобой в одном помещении?! Я не хочу споткнуться о палас и переломать обе ноги, как Госька!
- Не одна ты очень мстительна. А теперь иди и принеси нам обед. Поосторожнее с горячим супом. Я лично теперь обливаюсь всегда.
Определённо, привычка рычать не красит четырнадцатилетнюю девушку.
Я успеваю разложить пасьянс на прусских картах дважды, пока дверь в коридор не хлопает. Через пару секунд ко мне входит свекровь с довольно большим плетёным коробом в руках:
- Здравствуй! Я поставлю тебе на постель?
- Добрый день! Да, конечно. А что это? О, ты тоже здесь. Поставь столик ко мне поближе.
- Я же не должна прислуживать тебе за обедом? - осведомляется сиротка.
- Вообще-то должна. Так что накрой как следует. Тётя Дина, вы не голодны?
- Эй, вторая порция - моя!
- Если твоя тётушка голодна, то нет. Не клади ложку просто так, под ней должна быть салфетка.
- Я не голодна, только чаю выпью, - к радости Катарины, сообщает свекровь. - Я вчера была на крестинах, ну, знаешь, у Яноша Панченко родился маленький, назвали Данко, и я поговорила со старухами. Мы кое-что придумали для тебя. Угадай, что у меня в коробе?
- Сорок подков? По крайней мере, я слышала, как что-то бренчало, и они приносят удачу, верно?
- Ой, про подкову я не подумала. Стоит прибить тебе одну на дверь. Чтобы отводить опасность.
- Ладислав будет в восторге. Он очень интересуется новыми техниками обеспечения безопасности, знаете?
- Он же не верит в цыганскую магию.
- Ну, я об этом, да.
Свекровь секунды две глядит на меня.
- Почему-то почти никогда не понимаю, когда ты шутишь. И что смешного, тоже.
- Да я просто… нервничаю.
- Понятно. Смотри. Чтобы выменять всё это, мне пришлось разорить свою сокровищницу. Ты же знаешь, нельзя покупать удачу, только дарить или менять. А дарить никто не захотел. Или, скорее, все захотели обновить свои украшения. Вот это, видишь? Зуб Маруси Михай.
- Такой большой?
- Лошадиный. В золотой коронке. Очень удачливый и, поскольку последнее время у Маруси всё гладко, скорее всего, заряжен бахт почти полностью. Носи его прямо в кармане. Я думала прикрепить к нему цепочку, но потом решила, что тебе будет не с чем надеть. Кстати, о подковах, вот эти серёжки теперь не снимай.
- Они же здоровенные, ими пони можно подковывать! Да ещё и из золота, - я взвешиваю очередной талисман на руке. - Это от кого?
- От Ангелы Сапорони. Такая, с большой родинкой над правой бровью. Ну, смотри, можешь спать без серёжек. Но вообще всё это, я думаю, лучше держать под рукой. Никогда не знаешь, в каком из талисманов закончится удача.
- Ясно. О, ладошка, такая была у кого-то в Пшемысле! - кажется, такая вот ладонь с изображением лилии в центре на чём-то вроде монеты называется "ладонь Богородицы".
- Да, твоя старая подруга, Патрина Шаркёзи, сейчас гостит у тёти. Передавала тебе привет. Кстати, единственная, подарившая амулет, а не обменявшая его. Я ей, правда, всё равно дала один перстень, просто так.
- А мне можно что-нибудь? Мне с этой безудачницей теперь каждый день рядом ходить, - сиротка жадно заглядывает в короб.
- Как раз теперь она больше не безудачница. Хоть обнимай её каждый час, ничего не будет.
- Я воздержусь, - обменявшись со мной взглядом, решает Катарина.
Когда тётя Дина, безо всякой опаски обняв и расцеловав меня, уходит повидать Кристо, я оказываюсь обвешена разными цацками, как американский дикарь после торга с добрыми европейцами.
***
Говорят, что в Нише полюбили друг друга парень и девушка. Но он был из христианской семьи, а она из мусульманской, и семьи были против их свадьбы. Они могли видеться только украдкой.
У цыган девушки в невестах долго не сидят: ей нашли жениха из богатой мусульманской семьи. Узнав об этом, парень пришёл в дом девушки и стал умолять отца отдать дочь за него, на любых условиях. Отец посмеялся над парнем, поклявшись, что отдаст за него дочь, если тот к следующей пятнице соберёт калым вдвое больший, чем предложила семья жениха: два веса девушки золотыми кронами. Золотые кроны уже не были в ходу, они были только в цыганских семьях для свадеб и передавались от матери сыну. В одной семье не бывало больше двадцати крон.
Парень ушёл домой. Он взял гитару и сложил песню о своей любви, а потом пошёл на радио и спел её в прямом эфире. Никто не знает, как ему разрешили; но его песню услышало всё Королевство Югославия.
Тогда ему позвонили несколько братьев из разных городов и обещали в назначенный день принести свои кроны. Этого было мало, но парень всё равно пришёл в пятницу, чтобы девушка увидела, что он сделал всё, что смог, а не отказался от неё.
Отец девушки сидел во дворе с большим тазом для денег. Парень положил в таз шесть крон.
- Это всё, голодранец? - спросил отец.
- Нет, сейчас мои братья принесут ещё, - ответил парень.
Отец засмеялся, потому что всё понял. Девушка смотрела из окна наверху.
Потом пришёл один из братьев парня и положил ещё четыре кроны. Потом пришёл ещё брат. И ещё брат. Потом пришёл друг парня. И ещё друг. И ещё друг. Все кидали в таз свои кроны, но их было мало, и отец девушки смеялся.
Потом пришли цыгане, которых парень не знал. И ещё цыгане. И ещё цыгане. Одни были из Нового Сада, другие из Ужице. Цыгане из разных городов. Некоторые приходили и приносили кроны от всей своей махаллы. Все кидали их в таз. Девушка смотрела в окно.
Прошёл час, и два, и три.
К дому девушки подходили и подъезжали цыгане. Одни были одеты бедно, другие богато. Одни были христиане, а другие - мусульмане. Одни кидали по кроне или по две, другие вываливали сразу десять. Таз наполнился доверху, и кроны стали расти уже горой: на палец, на два пальца, на три пальца. Девушка смотрела в окно.
- Если не хватит хотя бы полфунта золота, я не отдам её, - крикнул отец. В его дворе, на его улице, везде толпились цыгане, и приходили новые. И каждый кидал, хотя бы по кроне.
Потом цыгане перестали приходить, и кроны стали взвешивать.
Оказалось ровно на полфунта больше.
Цыгане тут же отпраздновали свадьбу, и это была самая большая свадьба в Нише и самая большая свадьба в Сербии, а больше была только свадьба у известного цыганского артиста в Зенице.
Тридцать лет во всей Сербии у цыган не было золотых крон - только у двух цыганских семей в Нише.
Глава XII. "Голод сильнее любого царя". Цыганская народная пословица
Džukel so phirela
kokal terela.
Я много раз прокручивала в уме, каким будет ужин по возвращении Ловаша, но ни к чему подобному жизнь меня не готовила. Сиротка Рац кидает на постель совершенно маскарадного вида платье из тех, которые последний раз были в моде веке в семнадцатом. Глубокое декольте, пышные рукава, удлинённый лиф… когда-то в похожее меня нарядил Твардовский.
- Подожди, там ещё бельё, воротник и корсет, - сообщает Катарина, убегая. Я смотрю на платье в ужасе. Куда же я буду есть, если ещё и корсет?!
Естественно, без помощи подопечной влезть во всё это, застегнув, затянув и прицепив всё, что надо, там, где надо, мне не удаётся. Из-за разницы в габаритах сиротка вертит меня, одевая, будто куклу.
- А причёска? - жалобно спрашиваю я. Катарина решительно скручивает косу мне на затылке пучком.
- Конечно, со всеми цыганскими штучками странно смотрится, но снимать не рекомендую, - резюмирует она, критически меня оглядев. - Тебе туфли дать или кроссовки? Считай это очень личным мнением, но в кроссовках удобнее, а под юбкой всё равно ничего не видно.
- А ты мне их зашнуруешь? Я в корсете не смогу.
- Да иди ты! Это не входит в обязанности денщика - потому что обувь неслужебная.
- Пойду босиком. Только куда?
- Салон де Лувр.
- Что, здесь и такой есть?
- Ладно, я отведу. Это возле спальни императора.
Не представляю, когда сиротка успела так изучить дворец - особенно, сожри меня многорогий, часть возле покоев императора, - но тащит по коридорам она меня очень даже уверенно. Наверное, стояла здесь в карауле или что-то типа того. С другой стороны, как давно мы ставим в караул курсантов?
- Полегче, оторвёшь мне руку, - шиплю я, когда скорость девицы Рац начинает приближаться к лошадиному галопу. Ходить спокойно для Катарины отчего-то - настоящее мучение, когда они с учителем танцев проходят мазурку или полонез, то доводят друг друга до истерики.
Остановившись возле одной из дверей, сиротка критически оглядывает меня и грубоватыми движениями матери, снаряжающей ребёнка в детский сад, оправляет на мне одежду.
- Будешь блевать, прикройся батистовым платочком. Я подвесила тебе в нарочный мешочек на поясе, - деловито советует она. - А будет приставать, зови меня, я ему морду подразукрашу. Я дочь мятежницы, мне всё равно карьеры не видать.
Ничего себе самуверенность в четырнадцать-то лет!
- Тебе и морды его не видать, он - взрослый вампир, а ты - "волчонок".
- Ну и что! Зато у меня ногти длинные, а у них глаза не восстанавливаются.
Я фыркаю и толкаю дверь, чтобы поскорее оставить несносное чадо за спиной.
Честно говоря, я почему-то ожидала, что Батори будет одет под стать мне - особенно после его исполненных ностальгии воспоминаниях о былых модах. Однако император встречает меня в самых простых - не считая, конечно, цены и бренда - белой рубашке, чёрных брюках и туфлях. Даже волосы, как всегда, заплетены в косичку. Несмотря на это, среди старинной мебели и деревянных панелей на стенах он смотрится так же органично, как и на стерильно-современной Турецкой веранде.
Ловаш протягивает мне руку, чтобы довести до стола. Действительно, одной мне передвигаться с непривычки нелегко.
- Чудесно выглядите в этом платье. И отвратительно - в серёжках. Вам не тяжело их носить? Каждой можно было бы подковать пони.
- Четверть.
- Простите?
- Одной серёжки хватило бы подковать четверть пони. У них четыре ноги, - я кое-как усаживаюсь на любезно отодвинутый Батори стул и не без опаски оглядываю стол. Не имею ни малейшего представления, что там ели в семнадцатом веке. Впрочем, выглядит примерно так же, как венгерская кухня.
- Рататуй, петух в вине по-бургундски и киш на десерт, - поясняет император, указывая поочерёдно на лечо, тушёную курятину и пирог. - Вино тоже бургундское.
Невероятно.
Батори снова ухаживает за мной сам, наполняя мою тарелку кусочками петуха и тушёными овощами, а затем - уже так и тянет сказать "как всегда" - устраивается напротив с бокалом вина. В тускловатом свете настенных ламп перстни на пальцах как будто светятся, приковывая взгляд. Удивительно, но при нормальном освещении они почти выпадают из виду.
Интересно, кого он убил своей любовью, только превратившись в вампира. Ведь без этого он не смог сохранить свою… способность заделывать бастардов и законных принцев.
Ну и чушь мне последнее время в голову лезет.
- Я гляжу, нога у вас в порядке?
- В общем, да. Завтра официально выхожу на службу.
- Надеюсь, новый кабинет вам понравится. Он теперь такой… светлый, просто как вторая детская. И мебель такого же размера. И никаких зеркал и серебряных пресс-папье. Ну, это, правда, уже приятный сюрприз для Лаци.
- Звучит замечательно, - на вкус французский вариант лечо тоже мало отличается от венгерского. Зачем вообще придумывать ему отдельное название? Петушатина в вине мне кажется интересней.
- Хотел бы я видеть лицо Ладислава, когда вы ему рассказали соль шутки, - Ловаш мечтательно улыбается. - Подумать только, даже я сообразил быстрее!
- Поэтому вы и император, а он - нет, - решаюсь я приправить беседу лестью. Будет недурно, если Батори растает и не будет задавать лишних вопросов, когда я попрошу его кое о чём.
- Нет, я император, потому что магия крови превращает меня в сюзерена, а его - в вассала, - педантично уточняет Ловаш. - Но мне понравилось. Если сегодня вечер комплиментов, продолжай.
- Ну, тогда я рада, что вы не надели что-то настолько же идиотское, как шмотки на мне или тряпочки на стенах этой комнаты, потому что в рубашке вы выглядите лучше всего.
- По крайней мере, в рубашке от "Дер Штутцер". Но ты неправа, тебе действительно очень к лицу твой наряд. Между прочим, выгодно подчёркивает длину шеи.
- Зато ноги вдвое короче, а они и так были далековаты по параметрам от модельных.
- Для семнадцатого века ваши ноги просто идеальны. Два-два, я жду свой комплимент.
Я некоторое время жую мясо, чтобы собраться с мыслями. Никогда не была действительно сильна в лести. Может быть, это ещё одна причина, почему в цыганском сообществе я всё узнаю последней. У нас, так сказать, не принято подавать чай без сахара.
- Вы красиво двигаетесь. Думаю, вы должны хорошо танцевать.
- Разве что павану или менуэт. После них я стал забывать танцы уже лет через десять после выхода из моды, а на танго вообще решил закончить с этим видом развлечений. Хотите научиться паване?
- В этом платье? Я не могу ни двигаться, ни дышать. И кажется, есть уже тоже не могу.
- Вот именно под такие платья павана и приспособлена. Медленные движения. Очень медленные. Дающие возможность показать свой наряд со всех сторон и не перетрудиться.
- Ну, если там нет прыжков и каких-нибудь объятий…
- Прошу вас, это же не пейзанские ногодрыгалки! Павана так целомудренна и уныла, что в монастырях её не танцевали исключительно от нехватки партнёров противоположного пола.
- Звучит отлично. А музыка?
- Скажу по секрету, подходящие по теме диски всегда лежат в тематических салонах. Мне нравятся такие игры.
- Ах, вот оно что!
Ловаш отставляет недопитый бокал и подходит к чему-то, что выглядит как обычное бюро. Однако под откидной крышкой обнаруживается музыкальный центр, и комнату заполняет медлительная музыка.
- Идите сюда.
- Может, начнём от стола? Я не хочу устать раньше, чем даже попробую танцевать, - теперь, когда в моём желудке плещется в вине половина петуха и неизвестное количество рататуя, корсет кажется особенно тесным.
- Как скажете, - Батори перемещается ко мне как будто одним длинным, быстрым, плавным движением и протягивает руку, помогая подняться. - Просто повторяйте за мной. Сначала шагаем… вот… так… величаво… важно… сверкая… чудесными подковами в ушах… разворачиваемся лицом… реверанс… реверанс… боком…. реверанс…
Мелодия закончилась, её сменила похожая, но вроде бы немного побыстрее.
- Тут надо взять темп чуть больше, но танец немногим сложнее. Это итальянская версия. Они различаются ещё и по городам, но я слабо разбираюсь в таких деталях. Итак, руку. Шаг… шаг… шаг… поклон…
Я почти вхожу во вкус, когда мой живот, а затем и грудные мышцы схватывает судорогой. От боли и нехватки воздуха даже темнеет в глазах, и я чуть не падаю. По счастью, Батори догадывается ухватить меня свободной рукой за талию.
- Эй, осторожнее! Лилике?