- Не думаю, что вы покушались на жизнь императора, а? Хотя теперь уже не удивлюсь. А может, малышку Рац не стоило подселять к убийцам её матери? Как думаете, не надо ли вам составить рапорт императору на этот счёт?
Я выдёргиваю руку из его пальцев.
- Какого дьявола?
- Как, это не след нападения и не попытка суицида? А что насчёт какого-нибудь интересного магического ритуала? Вы, кажется, немало в них продвинулись за последние годы?
Я поправляю рукав формы так, чтобы он закрыл бинт.
- Прогоните прослушку за вчерашний день. Я попыталась разрезать кочан капусты и неловко скользнула ножом.
И весь стол был в крови, потому что я задела вену. Но говорить об этом я считаю немного неуместным. Честно говоря, дело не столько в моей криворукости, сколько в том, что Катарина вовсю старалась её отметить, на примере Святой Мамы объясняя, как режут морковь и чистят картошку нормальные люди. Признать, что её слова меня задевают, было вроде бы не по чину, и я делала непроницаемое лицо - но руки вот дрогнули.
На торжествующий (как мне кажется) вопль сиротки прибежали Кристо и тётя Дина. Пока свекровь обрабатывала мне руку, муж порубал капусту в капусту за считанные секунды и с лицом настолько яростным, что я как-то струхнула за разделочную доску и стол… и чуть сама не начала рубать, когда сиротка торжествующе пояснила мне, что так, мол, как братец троюродный нормальные люди и поступают с овощами, а не примеряются семнадцать раз, чтобы потом раскроить вместо кочана собственную руку.
- Скрыть одну рану можно, сделав на том же месте другую. Не так ли? - Тот постукивает указательным пальцем по столешнице. - Не думайте, что вы - первооткрывательница подобных уловочек.
- У вас паранойя.
- Её очень легко прекратить.
- Да?
- Да. Скажите, как вы покинули зону контроля.
- То есть, вы сдаётесь, и я могу идти с докладом к императору?
Тот шипит сквозь стиснутые зубы.
- Дайте мне ещё неделю, и я выведу вас на чистую воду.
Я делаю вид, что раздумываю.
- Я организую посещение кинотеатра. Любой сеанс.
- О, я не хотела бы так утруждать нашу славную службу безопасности. У неё так много дел…
- Кино и ресторан. Не венгерский. В конце концов, вы - цыганка. Где ваш азарт?
Я откровенно усмехаюсь.
- Ладно. Неделю. Но о втором продлении срока даже не мечтайте. Разве что в следующий раз вам вздумается умолять меня, встав на колени.
- Ну, это мы посмотрим, кто кого и о чём ещё будет умолять, - Тот направляется к двери. Уже взявшись за ручку, он добавляет:
- Покажитесь врачу. Я должен получить доклад о вашей ране сегодня же.
Всю прошедшую неделю "безопасники" пасли меня так плотно, что чуть ли не в открытую сдавали с рук на руки, когда я переходила из одного крыла дворца в другое. Всю прошедшую неделю я только и думала, что мне делать, если Тот сдастся и мне придётся объяснять, каким образом я на несколько часов исчезла из-под носа ИСБ. Всю прошедшую неделю я читала бумаги, исправляла бумаги, подписывала бумаги. Конечно, теоретически Тот мог бы переложить на меня и составление всех этих бумаг, но среди немногих вещей, приводящих его в ужас - мысли о том, как мир погружается в хаос и разрушение без его руководства. Вполне возможно, что он даже графики дежурств моих "волков" просчитывает самолично. И количество выдаваемых им для обучения канцелярских товаров.
"Лиляна, ты Катарину не видела?" - всплывает на экране компьютера сообщение.
"Здравствуй, Госька. Я и тебя не видела, причём со вчерашнего вечера"
"Прости, здравствуй! Посмотри, что у неё по графику"
"Зачем тебе?"
"Пересечься надо. Она попросила кое-что в городе купить, я купила"
"А меня она не могла попросить? Я вроде бы её опекун"
"Но ты же в городе редко бываешь"
"Зато могу засылать туда курьеров и порученцев"
"Ну, я не знаю, почему она тебя не попросила. В общем, скажи мне, где она, или сама забери и ей передай"
"Что передать?"
"Зелёнку"
"Зелёнку?!"
"Да, литровую бутылку"
"Мне руку мазать, что ли?"
"Нет. Это для волос. Она сказала, краска не прокрасит. А что у тебя с рукой?"
"Немного порезалась. Ну, ладно, занеси мне"
"Да нет, она мне уже сообщение скинула, сейчас мы пересечёмся"
Скорость, с какой сиротка сходится с людьми, поражает. Кажется, её знает по имени последний курьер и первый министр, хотя премьер, конечно, вряд ли - он во дворце уже месяц не показывался, сейчас пора осенних заседаний правительства. Бюджет принимают и всякое такое. Все здороваются с "Ринкой" за руку, треплют по зелёной макушке, похлопывают по плечам; мне достаются только формальные кивки, но это не представляло бы ни малейшей проблемы, если бы с девчонкой не сошлась, как-то моментально и неожиданно, моя единственная сейчас подруга. Госька. Первый же разговор с Госькой после поступления Катарины Рац на службу вылился в перечень достоинств юной курсантки: и вежливая она, и остроумная, и компанейская, и так замечательно играет в шахматы - мама её, видите ли, научила.
И даже Кристо, увидев, что все закрывают глаза на странную причёску троюродной сестры, наконец расслабился и сменил гнев на милость. Так что если мне станет невмоготу от постоянных подколок и грубостей сиротки - и пожаловаться-то будет некому на всём белом свете.
Поэтому я жалуюсь Шаньи. Ему всё равно, а мне пар выпустить.
- Жила-была одна хорошая тётя. Не было у тёти ни папы, ни мамы, зато были у тёти друзья. Друг и подруга.
Сегодня, на моё счастье, в спальне дежурит Пишта Фаркаш. Он не понимает по-галицийски ни полслова, так что не решит, что я с ума схожу.
- У Шаньи нету дъузей, - немедленно расстраивается маленький князь Галицкий. Я на секунду теряюсь.
- Почему "нету", я же твоя подруга, верно? Мы дружим с тобой?
- Дъужим!
- Вот видишь. И с той тётей дружили. Один друг и одна подруга.
Малыш немедленно показывает на каждой руке по указательному пальцу: вот, мол, друг, а вот, мол, подруга.
- Ну да. И тут злая колдунья подкинула тёте в дом девочку. И сказала, что девочка будет у тёти жить. Иначе колдунья тётю превратит в лягушку.
- Лягушки къасивые, - Шаньи явно не впечатляет тяжесть угрозы.
- Да. Но тогда колдунья обернётся цаплей и проглотит лягушку. Так что тётя испугалась. И стала девочку кормить и одевать. А девочка потихоньку портила её вещи. То любимую чашку разобьёт, то суп пересолит нарочно. То любимый шарф затопчет так, что он теперь никуда не годится. И всегда никто не знает, что это она сделала. Только тётя знает, но ей никто не поверит.
- Это пъохо, - констатирует принц.
- Ужасно плохо. Тётя от этого стала грустная. А потом девочка отняла у неё друзей, заколдовав их. Стали друзья видеть в этой девочке только хорошее, а про тётю думать перестали. И не стало у тёти друзей.
Мы немного молчим, думая каждый о своём.
- А кто жениъся? - не выдерживает Шаньи.
- Что?
- Сказка когда женятся. Тогда конец.
- В той стране был принц. Он шёл по лесу и женился на злой колдунье, - мрачно говорю я.
- Да?
- Да. Конец.
Кристо, как всегда ждёт меня снаружи, чтобы вместе дойти сначала до раздевалки, потом до выхода. Нет смысла спрашивать себя, зачем мы должны переодеваться теперь во дворце. Тот вдруг решил, что это очень важно для безопасности.
По крайней мере, хотя бы у мужа хорошее настроение. Правда, задумавшись, он идёт так быстро, что мне трудно за ним поспевать.
- Как прошёл день?
- Нормально. В тире стреляли.
- А я узнала, чем Катарина волосы красит. Зелёнкой. Она попросила у Госьки купить большую бутылку.
- Ясно.
- Нам не стоит её отнять?
- Нет. Пусть красится.
- Тебе же не нравилось.
- Ну, ей нравится. А так ещё истерику закатит.
- Но ведь… Это моя майка!!! - я отпускаю руку Кристо и прибавляю ход, буквально влетая в открытую дверь раздевалки.
- Лиляна! - это сзади.
- Эй!!! Дверь открыта! - это Рина, выдирая подол майки из моих рук. Я прихожу в себя.
- Какого чёрта! Ты что, роешься в моём шкафу?
- Нет. Я сняла в сушилке с верёвки. Я не знала, что она твоя.
- Как это не знала?! Да пусть бы и не моя, что, нормально было бы просто взять и надеть майку тёти Дины, по-твоему?!
- Я думала, это моя! Я же не помню всё, что мне купили. Только две недели прошло. Я надела чистую майку, вот и всё!
- Лиляна! - Кристо уже рядом. - Что ты кричишь? Полдворца слушает разборки вокруг копеечной тряпки.
Вдох. Выдох. Вдох.
- Всё. Мы проехали.
Кристо качает головой, закрывая дверь гвардейской раздевалки. Катарина пользуется моментом, чтобы содрать с себя майку и бросить в меня:
- Держи. Было бы из-за чего базар устраивать.
- Оставь себе. Я не собираюсь её носить после тебя.
Кристо соображает, что произошло за спиной, и замирает лицом к двери, не решаясь повернуться.
- Боже мой, пани такая гордая. Действительно, где ей после грязной цыганки донашивать.
- Надень её.
- Мне чужого не надо, - сиротка тянет из шкафа пуловер и натягивает прямо на голое тело. - Я всё, Кристо. Пусти меня.
Когда дверь за ней опять закрывается, муж принимается, как ни в чём не бывало, переодеваться. Я комкаю майку и бросаю в мусорную корзину. В полёте она расправляется и накрывает корзину кокетливым платочком.
- Что это было? Ты взбеленилась на ровном месте, - Кристо едва скользит по мне взглядом, но этого достаточно, чтобы я рассердилась и на него тоже.
- Ты же сам не любишь, когда трогают твои вещи.
- Но это просто майка, взятая по ошибке. Замечу, не чужим человеком, - как всегда в таких случаях, Кристо говорит ровным тоном.
- Извини, - бормочу я.
- Ты беременна?
- Что? Нет.
- Ты проверяешь? Регулярно?
- Ну…
На самом деле, пожалуй, не так уж регулярно. Но ведь и таблетки я пью исправно, ни одного пропуска не сделала.
- Проверь.
- Ладно, - я поворачиваюсь к своему шкафчику, чтобы повесить снятые куртку и рубашку, но, стоит мне прикоснуться к ручке, дверца как-то странно перекашивается и падает мне на голову.
***
Говорят, что один цыганский парень из Кутины сильно проигрался в карты албанской мафии. Бандиты ему угрожали, и, чтобы расплатиться, он рассказал им, что его брат очень богат, показал, где стоит дом брата, и принёс копии ключей от дома. Албанцы обнесли дом, а потом, глумясь, рассказали цыганам, кто их навёл.
Созвали цыганский суд. Однако старейшины, видя молодость парня и из уважения к его отцу, стали говорить о временном изгнании.
Тогда один цыган по прозвищу Сто динаров сказал:
- Парень должен умереть.
Цыгане замолкли, устрашённые, а Сто динаров продолжил:
- За "собачий грех", за подставу своих, всегда изгоняли навек. О каких шести месяцах вы говорите, братья? Но подстава - только половина дела. Другая половина дела такая. То, что в доме не оказалось хозяина с женой и малыми детьми, чистая случайность. А что, братья, происходит со взрослыми и детьми, когда албанские бандиты заходят в дом за наживой?
Цыгане перекрестились. Каждый знал, что тогда происходит.
- За подставление под смерть детей и своих родственников всегда без суда приговаривали к смерти, - сказал Сто динаров. - Кто из вас, братья, оборвёт его жизнь?
Никто не хотел этого сделать, и тогда вызвался отец парня; но упросил цыган, чтобы ему дали несколько дней - дать сыну исповедаться и уйти с миром.
Через неделю отец парня пригласил цыган к себе в дом, и все увидели, что его сын мёртв - убит ударом ножа в сердце.
Глава V. "Гитара без струн: ни продать, ни поиграть". Цыганская народная поговорка
Na čurdela bari tuga čavores,
tut rodava sari rat, saro dives.
Кажется, я просыпаюсь от гула в голове. Такое впечатление, что мне в неё установили холодильник "Дунай" семидесятых годов выпуска - у нас дома такой стоял, когда мы жили на чердаке. При попытке приоткрыть глаза под веками вспыхивает пламя. Я даже не предпринимаю второй попытки и просто исследую свои ощущения дальше. Так. Я лежу. На довольной жёсткой льняной простыне. И укрыта я тоже простынёй, хотя предпочла бы одеяло: зябковато. Руки и ноги на своих местах, и тем не менее я, как мне кажется, нахожусь в больнице. Эти слабые запахи… такие остаются от лекарств.
Чёрт, ничего не помню.
- Эй, кто здесь? - я окликаю наугад, не сумев определить, мерещится мне чужое дыхание как тот же гул холодильника, или в помещении действительно кто-то есть.
- Госпожа гвардии голова?
Голос женский, молодой, а вот ходит его хозяйка как престарелый носорог: бух, бух, бух, бух. И одежда у неё шуршит, будто накрахмаленная какой-то безумной прачкой.
- Где я?
- В дворцовом лазарете. Как вы себя чувствуете?
- Отвратительно. Что я здесь делаю?
- Вы… э… вы помните что-нибудь?
- Своё имя, например. Но мне это мало помогает.
- Хорошо. То есть, не очень хорошо, но… я должна вызвать доктора сразу, как вы придёте в себя. Он вас осмотрит.
Почему-то мне казалось, что незнакомка сейчас выйдет и побежит по коридору, но она начинает издавать ужасающие звуки каким-то устройством: кажется, оно пищит каждый раз, когда нажимают на кнопочку. Похоже на "вестник", гаджет, распространённый лет пятнадцать назад… но вроде бы тот не пищал так противно.
- Как вас зовут?
- Ефрейтор Джурич.
- Ефрейтор, можно вызывать не так громко?
- Простите. Я уже закончила.
"Вестник" издаёт омерзительно-громкую трель, сообщая о доставке записки. В голове у меня вспыхивают кровавые кляксы. Я не знаю, как их вижу, но они точно там.
- Простите, госпожа гвардии голова.
- Бог простит, - не удерживаюсь я от колкости. Ощущения в голове очень способствуют проявлению моей природной мизантропии.
Врач идёт утомительно долго. У него тоже тяжёлый шаг - правда, и голос солидного мужчины.
- Ну-с, как себя чувствуем? - отвратительно весёлым голосом вопрошает он.
- У меня болит голова. Особенно от звуков.
- Ну-ну-ну, - доктор понимает намёк и переходит почти что на шёпот. - Это временная неприятность. Мы не дали вам обезболивающего, чтобы не смазать клиническую картину. Где именно болит? И как?
Я послушно описываю. Упоминание обезболивающих меня приободряет.
- Замечательно, - констатирует врач. Не иначе, как именно мне достался садист. - А теперь откройте потихоньку глазки.
- Я пробовала. Мне больно.
- Ну-ну-ну! Это мне взрослая, замужняя дама говорит! Рожать - вот это будет больно. А мы с вами просто откроем глазки, чтобы посмотреть зрачочки. Ну-ка?
Я делаю нечеловеческое усилие. Глаза, лишившись защиты век, немедленно переполняются слезами. Лицо врача расплывается огромным розовым блином.
- Вот и умничка, вот и молодец, замечательные у нас зрачочки! Можно закрывать глазки.
- Что со мной? Почему я в лазарете?
- А вы не помните?
- Нет.
- Ну-ну-ну. Соберитесь и скажите дяде доктору: что вспоминается, как самое последнее?
- Ну, э… принц.
- Так-так-так. Что принц?
- Спать уложила. А потом… потом с мужем мы шли в раздевалку…
- Ну-ну-ну!
- Всё.
- Не так уж и плохо… если вы вспомнили именно нужный день. С мужем о чём вы говорили?
- Что у него были занятия в тире.
- Замечательно. По крайней мере, вы потеряли не больше часа.
- А что было в тот час?
- Вы уронили на себя дверцу шкафчика в раздевалке. Прямо на голову.
- Как?!
- Ну, если верить вашему мужу, дёрнули за ручку слишком ожесточённо. После ссоры с подопечной.
- Это она! - я даже сажусь, возбуждённая своим озарением, и тут же корчусь от вспышек боли. - М-м-м…
- Поспокойней, поспокойней. Сестра, подготовьте обезболивающее.
- Да, господин полковник.
- Мой муж… Где он? - я стискиваю ладонями голову, потому что иначе, мне кажется, она разлетится на куски, как брошенный в стену арбуз. - Позовите моего мужа!
- Конечно, госпожа гвардии голова. Только не напрягайтесь. Расслабьтесь, а то колоть неудобно, - это медсестра.
- Ефрейтор Джурич, вызовите сюда капитана Коваржа. Немедленно, вы слышите?
- Мы всё слышим, госпожа гвардии голова. Успокойтесь, - это врач.
- Речь идёт о вопросе безопасности!
- Да, госпожа гвардии голова. Лягте вот так, так лучше, - сестра разминает меня на кровати, как фигурку из мокрой глины на гончарном столе. - Вы сами видите, что так удобней. Расслабьтесь. Надо закончить тесты, и сразу после этого я приведу господина капитана.
- Госпожа гвардии голова! - взывает ко мне голос врача. - Небольшой тестик остался. Улыбнитесь, пожалуйста.
- Вы издеваетесь?
- Ну, скажите "сыр", только рот максимально растягивайте в стороны. Ну-ну-ну!
- Сы-ы-ы-ыр, мать вашу…
- Поспокойней, госпожа Хорват, здесь незамужняя барышня. А теперь высуньте язык, как можно дальше.
- Кхххххх…
- Вот и замечательно.
Я выполняю ещё несколько идиотичных указаний прежде, чем доктор успокаивается и отсылает сестру за Кристо.
- У вас, моя милая, небольшое сотрясеньице мозга, - поясняет мне врач, как будто я ещё не догадалась. - Такое бывает, когда на голову падают деревянные предметы. Мы вас тут несколько дней продержим в тишине и покое, покормим лекарствами, и встанете свеженькая и бодренькая.
- Где вы были, доктор, когда я гвазданулась о чугунную лестницу в усадьбе одного моего чудесного родственника, - боль потихоньку отходит, и мизантропия понемногу уменьшается до размеров одобряемой обществом лёгкой меланхолии. В палате, оказывается, горит только одно бра, а плафоны на потолке всего лишь тускло белеют. Несколько минут назад я могла бы поклясться, что комната залита светом.
- Это у вас от лестницы шрамик, да?
- Угу.
- Вот вы какая у нас опытная. Лестницу пережили - и шкаф переживёте. Главное, не падать духом, да, моя милая?
- Вы галицианин? - я, наконец, осознаю, что врач говорит с достаточно сильным славянским акцентом.
- Да, госпожа гвардии голова.
- Тогда какого чёрта мы говорим по-немецки?
- Наверное, потому что мы в Венгрии, госпожа гвардии голова. Что, полегче у госпожи головы с головой?
- Да, спасибо.
Кристо, как всегда, заходит без стука.
- Ну, вот и господин капитан. Я вас оставлю, но прошу не забывать, что комната находится под наблюдением и потому радоваться друг другу слишком бурно не надо, - схватывается врач. - Моё почтение.
Его старомодно-белый халат плохо скрывает пристёгнутую под мышкой кобуру.
Кристо подтаскивает к кровати стул, на котором прежде сидела медсестра, и садится на него верхом. Он так редко делает - только когда я отлёживаюсь после болезни. Как будто от этой ребяческой позы серьёзность ситуации хоть чуть-чуть уменьшится.