Ой, ну ладно, Лиляна, ты просто в очередной раз получила по башке.
- Ты как? У тебя на лбу здоровенный синяк - выглядит страшно.
- Кристо, - я стараюсь говорить настолько тихо, насколько возможно. Надеюсь, микрофоны не монтированы возле самой постели. - Кристо, ты понял, что произошло?
- Я был с тобой рядом. Ты дёрнула за ручку шкафчика, и дверца отломилась. Упала тебе на голову, - Кристо машинально тоже переходит на шёпот. - А что?
- Не-е-ет, она не так отломилась. У неё была повреждена верхняя петля. Потому что я не дёргала. Я за ручку едва взялась. Если бы ты смотрел в мою сторону, ты бы это увидел. Кое-кто нарочно повредил верхнюю петлю в дверце именно моего шкафчика. Пользуясь тем, что в раздевалке нет видеонаблюдения, только прослушка.
- Если ты так думаешь, почему ты рассказываешь об этом мне, а не Тоту?
- Потому что это сделала твоя сестра.
- Лиляна, тебе сейчас хочется найти виноватого… или тебе кажется, что ты точно нашла.
- Кристо, это сделала она. Девчонка повредила петлю.
- Ты это видела сама?
- Когда мы пришли в раздевалку, никого, кроме неё, там не было. Даже если она была одна там только пять минут, ей бы хватило времени. Вместо отвёртки можно использовать пилочку для ногтей, так все девушки делают.
- Лиляна, послушай…
- Нет, ты послушай. Она меня ненавидит, потому что думает, что я убила её мать. Раньше она только подкалывала меня, но могла пойти на глупость побольше. Она одержима местью. Первое, что она мне сказала - что намерена отомстить.
- Лиляна, ты послушай. Ринка живёт у нас днём и ночью. Если бы она действительно захотела отомстить, она бы уже запросто подсыпала тебе толчёного стекла в чай. Но она просто подросток, а подростки любят производить впечатление и пугать тех, кто им не нравится. Или кого они сами боятся.
- Кристо…
Взгляд моего мужа становится настолько лазерно-голубым, что я осекаюсь на полуслове.
- Из-за того, что она - дочь Люции, её задержали сразу же. Тот, наверное, только и ждал такого момента. И её, и ту дверцу проверили тысячу раз. Никто не трогал петлю, Лиляна, шурупы вылетели так, словно кто-то сильно дёрнул за ручку. Они просто вылетели, и всё. Ринка прошла все тесты. Она зашла действительно за пять минут до нас, но на звукозаписи не слышно ничего, что можно истолковать как выворачивание шурупов, и её отпечатки пальцев только на её шкафчике. Лиляна, посмотри на меня. Ты дёрнула дверь, потому что разозлилась на девочку, это правда. Уверен, её саму напугал такой эффект. Но она ничего не подстраивала специально. Лиляна, это просто подросток, она не хитроумный злодей. Максимум, что она может сделать - насыпать соли тебе в кофе.
- Кристо, нет, ты не понимаешь…
- Лиляна, если ты так боишься, я могу пойти и сказать ей правду. И тогда она будет ненавидеть меня, а не тебя.
- Ты с ума сошёл! Ты вообще чуть ли не единственный, кому она доверяет. Она совсем свихнётся! Её собственный брат - убийца её матери!
- Только поэтому я и молчал. Я не трус, Лиляна, мне просто жалко девочку. Но если ты считаешь, что она намерена тебя убить…
- Нет. Нет-нет-нет. Ты прав. Она мне солила кофе и делала пакости…
- Ты могла мне сказать?
- … да не в этом дело. Она просто всё делала так по-детски. Нет, я, наверное, действительно не рассчитала. И ещё у меня в голове гудит и мысли путаются, вот я и… придумываю чёрт знает что.
- Оставляем всё, как есть? Ты уверена?
- Да-да. Ты не знаешь, меня здесь долго продержат?
- Молись, чтобы не вечность. Вряд ли Тот упустит шанс успокоить твою бурную деятельность.
- Святая Мать!
- По счастью, он ограничен волей императора. А император отдал прямой приказ вернуть тебя к выполнению обязанностей, как только твоё здоровье это позволит. Похоже, он недурно знает своего внука.
- Алилуйя! Я уже представила себе, как встречаю в лазарете тихую безумную старость. Значит, мне лежать здесь неделю, максимум две.
- Наверное. Я каждый вечер буду приходить. Мне разрешили ночевать здесь, сегодня же должны раскладушку принести. И, знаешь, у нас в раздевалке все шкафчики за два часа поменяли на алюминиевые. У них стенки проминаются от прикосновения пальца, - Кристо улыбается так, словно это ужасно смешно. Действительно смешно будет, если окажется, что по указу Тота мне весь кабинет обили поролоном. - Ты голодна? Могу попросить сделать чаю с бутербродами.
- Нет. Скорее наоборот - еда в горло не полезет.
- Тогда спи. Сейчас три часа ночи, и тебе надо отдыхать.
- Только ты меня за руку держи.
- Ладно, - Кристо берёт мою ладонь. У него, как всегда, горячие и твёрдые пальцы. Я позволяю себе, наконец, расслабиться, и палата тут же уплывает в горячую и сладкую мглу.
***
По счастью, меня не оставили в дворцовом лазарете. К сожалению, отправив меня домой, Тот приставил ко мне сразу двух соглядатаев - одного вампира и одну человеческую женщину. Просторная трёхкомнатная квартира с окнам на юго-восток стала казаться значительно меньше и унылей из-за их постных рож. К тому же они всё время напоминают мне, что нельзя: читать, смотреть телевизор, громко слушать музыку, танцевать и волноваться. Из развлечений остаётся лежание на кровати и возня на кухне. Терпеть не могу того и другого.
По счастью, хоть сиротка Рац, явно усмирённая допросом ИСБ, ведёт себя тише воды, ниже травы. Хотя я и подозреваю, что такая кротость только до поры, до времени. И вполне возможно, что разводы зелёнки в ванне она оставила нарочно.
Я уже почти решаюсь перекрасить стены в квартире, когда тётя Дина заглядывает ко мне в комнату:
- Лиляна, можешь мне помочь немного?
- Помочь? - это чуть ли не первый раз, когда свекровь просит меня о чём-либо.
- Да, хотела перебрать украшения. Кое-что надо почистить.
На этот раз на столешнице стоит шкатулка со старыми, почтенными произведениями цыганских ювелиров родного для тёти Дины рода Сегеди. Совсем немного золота, а больше серебра и латуни: всем этим перстням и серьгам полторы, а то и две сотни лет. Тогда потомство Дюлы Сегеди жило в хибарках в пригородах Мишкольца.
Некоторые украшения перенабраны - вылущены или, скорее, выпали из своих гнёзд полированные кусочки яшмы, обсидиана, хрусталя и на их место вставлены пироп, меланит и цитрин. Тётя Дина наизусть помнит, с каким кольцом или браслетом произошла такая операция и кто произвёл замену.
Наши с Кристо кольца - из этой шкатулки: матовые двухголовые серебряные кобры. Вторая голова у каждой вместо хвоста, и на пальце кажется - две змеи обнимаются. Эти кольца делал в самом начале двадцатого века для своего первенца и его будущей жены прапрадедушка тёти Дины, Мика Сегеди. Индийские мотивы были тогда в большой моде.
Тогда же были сделаны вот эти серьги, золотые, с гладкими полукруглыми рубинами. Прапрабабушкиным ушам приходилось туго. Но, по крайней мере, она жила уже не в лачуге с рассыпающимися стенами, а в кирпичном домике.
Серебряный мужской перстень с изображением лошадиной головы старше серёжек лет на пятьдесят. Кто его носил и по какому поводу он был изготовлен, наверное, так сходу и тётя Дина не вспомнит - будет, полуприкрыв глаза, долго перебирать имена, будто бусины чёток.
Женское кольцо с позеленевшей от времени бирюзой.
Я беру в руки латунную летучую мышь на кожаном шнурке. Не уверена, что шнурку тоже двести лет, но свекровь находит его вполне уместным и не спешит заменить на какую-нибудь цепочку.
- С этим надо что-то делать?
- Натри её салом.
Я с сомнением гляжу на курносую мордочку мыши:
- Это предохранит её от окисления?
- Я имела в виду шнурок. С мышью всё хорошо.
Сама тётя Дина аккуратно натирает кусочек войлока полировочной пастой: собирается снять зелень с латунного браслета, украшенного нехитрыми узорами и бусинами из цветного стекла.
- Наверное, всё это стоит теперь целое состояние.
- Вряд ли. Латунь - всегда только латунь. В любом случае, глупо продавать память семьи.
- А новые украшения? Те, которые вы сами делаете? Возможно, вы бы быстро стали очень модным ювелиром, - я разыскала в холодильнике несолёное сало, аккуратно отрезала крохотную пластинку и теперь снова сижу за столом.
- Ну, не делаю, а переделываю, - возражает свекровь. - И в любом случае, я слишком привязчива. Мне трудно расставаться даже с вещами.
- Вы скучаете по своему мужу? - я стараюсь размазать сало как можно равномернее прежде, чем начать втирать его. Тётя Дина, похоже, уже почти закончила с браслетом. Она вертит его в пальцах, но уже не трёт: как будто прикидывает, не заменить ли стеклянные бусы. Или вспоминает что-то, связанное с ними.
- Уже почти три года прошло. А ты по-своему?
- Что? - я даже застываю от удивления.
- Мне кажется, у вас с Кристо сейчас опять не очень важно.
- Почему вы так думаете?
- Показалось, - свекровь откладывает браслет и войлок и принимается перебирать и распутывать рассыпаные серёжки - они цепляются друг за друга крючками-близурами и подвесками. - Ему… не нравится, что у тебя не получается?
- Не получается что?! - первая вскочившая мне в голову мысль исключительно непристойна, и я её решительно отвергаю. Ну, не будет цыганская свекровь разговаривать с невесткой о сексе. По крайней мере, такая, как тётя Дина.
- Завести ребёнка. Я знаю, что он всегда этого очень хотел. Может быть, тебе стоит показаться врачу? Раз уж ты всё равно к нему пойдёшь из-за твоей головы.
- Ну, это немного разные врачи.
- Тогда покажись разным врачам.
Втирать в шнурок уже нечего, и я теперь просто верчу его в руках.
- Тётя Дина, это не имеет смысла. Дело не в моём здоровье. И вообще не во мне. Дело в нём.
- Он бесплоден?
- Нет, он не бесплоден, - я оставляю мышь в покое и берусь за медное ожерелье. - Кажется, это надо отполировать.
Свекровь подаёт мне войлок и пасту.
- Тогда я вообще не понимаю, в чём дело. Мне казалось, весной вы помирились. Я не верю, чтобы он охладел к тебе так быстро. Он тобой бредил, сколько я помню. С тех пор, как увидел твоё фото. Таскал эту карточку везде с собой и показывал: это девушка, на которой я женюсь. Ни о чём не думал, кроме тебя.
- Ну да. И моей девственности. То есть я не хочу сказать, что это совсем уж не важно, раз мы цыгане, но каждый раз, как мы с Кристо сталкивались, он немедленно учинял мне допрос и только что к врачу не отводил.
Серёжки, видимо, окончательно распутаны, поскольку тётя Дина опускает руки на колени.
- Не суди его строго, Лиляна. Я думаю, что тут дело уже во мне.
- Немного неожиданный поворот, - хмыкаю я, усердно протирая позеленевшую подвеску в виде звёздочки с восемью пухлыми лучиками. - Вы с него требовали доклад?
- Нет, я… просто он… думаю, боялся повторения моей истории и хотел быть готов. Покрыть грех в случае необходимости. Знаешь, иногда бывает, что девушка молчит до последнего, и всё выясняется на свадьбе. Не всякому жениху ведь возможно открыться, и не от всякой свадьбы отвертеться.
Я не сразу понимаю, что моё лицо выражает отнюдь не вежливую готовность слушать дальше, а, скорее, нечто вроде… очень сильного удивления. Мне с трудом удаётся хотя бы отвести взгляд и прикрыть рот. Естественно, тётя Дина всё отлично заметила: она слегка морщится. Гримаска, которая проскальзывает порой у Кристо.
- Я никому не расскажу, я - могила. Чтобы мне сердцем отца подавиться, - спешу я заверить. - Я вообще не имею таких предрассудков, мало ли как у кого что сложилось. Просто удивилась. Это, ну, неожиданно.
Свекровь поводит плечом, прерывая мои невнятные извинения:
- Да, сложилось. Ты же знаешь, мать Кристо была моей старшей сестрой.
- Нет, - похоже, это одна из тех вещей, о которых я узнаю последней. - Так вы ему что, тётя?
- Я растила его с тех пор, как ему исполнилось шесть лет. Мне тогда едва исполнилось восемнадцать. У меня не могло быть своих детей. Потому что когда я была совсем молода, мне вскружил голову один досужий щёголь. Он говорил мне о любви. Очень красиво. Очень много. И я верила ему. Пока не оказалось, что я беременна и мой возлюбленный не исчез из моей жизни так же стремительно, как и появился в ней.
Тётя Дина качает головой, замолкая на несколько секунд.
- Я не знала, кому открыться. Мне было очень страшно. И я решила рассказать всё моей сестре. Мы были с ней очень дружны. Я решила, что убью себя, если она сдаст меня родителям. А она помогла мне избавиться от ребёнка. Тогда я ещё не знала, что из-за этого не смогу больше дать жизнь ни одному мальчику, ни одной девочке на нашей земле. Таково было определено мне наказание Господом. Но всё же я смогла узнать, что значит быть матерью.
Низкий голос свекрови завораживает меня. Кажется, она не сказала ничего страшного - но я знаю всё то страшное, что не было сказано и даже не случилось… хотя и могло бы.
Хотя, конечно, в наше время уже никто не практикует убийств чести.
Просто это память о них, въевшаяся в нашу кровь.
Блудница да будет побита камнями.
До смерти.
- Когда мне было почти восемнадцать, мою сестру укусила бродячая собака. Как оказалось, бешеная. Сестра не придала значения укусу, а, когда болезнь проявилась, было уже слишком поздно. Она умирала очень мучительно. Но почти до самого конца была в сознании и всё понимала. Сестра, - тётя Дина делает короткий, резкий вдох, и я понимаю, что то был подавленный всхлип. - Сестра заставила отца Кристо поклясться, что он женится на мне и притом покроет мой грех. Она сказала, что не доверит сына никакой другой женщине, только мне.
Могла бы я, умирая, подумать о том, что моей смертью можно спасти младшую сестрёнку? Не уверена, что вспоминала бы и о ребёнке. Говорят, гибель от бешенства - настоящие многодневные пытки. Я ловлю себя на том, что тоже коротко и резко вздыхаю.
- Не прошло и года, как муж моей сестры выкрал меня, а потом пришёл к моим родителям. С повинной, свидетелями и простынёй. Надо ли говорить, что свидетелями были его дружки, и они были слишком пьяны тогда, чтобы даже подумать о проверке: чья именно кровь на простыне. Мы стали мужем и женой. А через два года я поняла, что не смогу затяжелеть больше никогда, - тётя Дина прикусывает губу. - По крайней мере, Кристо тебя любит… я думаю, несмотря ни на что. Боюсь, я любила своего мужа куда больше, чем он меня. Вряд ли он перекинулся со мной хотя бы сотней слов за всю нашу жизнь вместе.
- Он бил вас? - я вспоминаю несколько жутких историй о нелюбимых жёнах. Они, кажется, и становились нелюбимыми из-за слишком чистой простыни на свадьбе. Не могу даже представить себе, чтобы у кого-то поднялась рука ударить в красивое, чеканное лицо моей свекрови.
- Нет. Никогда. Ни разу не упрекнул меня прошлым. Ни тем, что я пуста. Он был хороший муж. Я не знала ни побоев, ни недостатка в одежде, еде. И Кристо тоже очень хороший муж. Он… был уверен, что твой венгр совратил тебя, как меня совратили когда-то. Или воспользовался твоей беспомощностью. Кристо с ума сходил от этой мысли. Но никогда не собирался от тебя отказываться. Никогда. Только покрыть грех, если необходимо.
Она взглядывает на меня, прямо, жёстко. После двух или трёх минут молчания я понимаю, что должна ответить: тайна в обмен на тайну.
- Кристо… не совсем такой "волк", как я или ваш покойный муж. Такие, как он, называются "белыми волками". Это, в общем, очень здорово, потому что он куда сильнее обычного "волка", почти такой же сильный и быстрый, как вампир. Но… если я понесу от него, то умру, не успев даже выносить ребёнка. Мы узнали незадолго до свадьбы, и… Честно говоря, я подумывала отказаться выходить за него замуж. Но, в общем, не отказалась. И он тоже не отказался, хотя мог бы просто выбрать обычную девушку, которая родила бы ему сына. Я думаю, он грустит иногда… может быть, о том, что взял именно меня. Но мы не в ссоре. Совершенно точно.
Тётя Дина медленно кивает и вдруг спохватывается:
- Ринка! Что ты слушаешь под дверью?
Я резко оборачиваюсь: возле кухни, оказывается, топчется наша сиротка в байковой пижаме. Девица Рац прямо и дерзко смотрит мне в глаза и отвечает:
- Я не слушаю. Я пришла какао себе сделать.
Она проходит за моей спиной, шумно набирает воду в электрический чайник и щёлкает кнопкой на нём.
- Почему ты не на курсах?
- У меня утром температура была, я дома осталась. Кристо мне написал освобождение как твой зам, - сиротка плюхается на соседний стул, как ни в чём ни бывало. Если у неё и есть немного стыда, то он надёжно спрятан под замок до лучших времён. Я откладываю в сторону начищенное ожерелье и, извинившись перед свекровью, ухожу в свою спальню.
Мне ужасно противно думать о том, сколько всего о моей личной жизни услышала Катарина Рац. В раздражении я бросаюсь на кровать. Когда я обнимаю подушку, чтобы удобнее уткнуться в неё, моя рука натыкается на конверт.
***
Говорят, что одна цыганская девочка в Надьябоне очень здорово сочиняла стихи. Она их записывала карандашом на белёной стене в хатке. Каждую весну хатку белили заново, и она сочиняла и писала новые стихи.
Однажды приехал важный человек, учёный и поэт. Он прочитал стихи и пришёл в изумление. Сказал, что девочка очень талантливая. Потом он уехал.
Девочка выросла, вышла замуж, родила детей, женила детей, дождалась внуков и умерла.
Ни одного стихотворения не осталось.