- Итак, что вам нужно? - деловито начала Екатерина. - Вам нужно, чтобы Алиса не стала женой того единственного человека, которого она любит. Вы хотите убить этого человека? Хотите. Но, кроме того, вам желательно, чтобы Алиса никогда не узнала имени убийцы. Ведь вы ее любите и еще не потеряли надежды. Так вот, это сделать нетрудно, если вы поможете мне.
- Я готов! - решительно произнес Панигарола.
- Тогда слушайте. Ваши страстные проповеди прославили вас, вы - тот человек, который способен зажечь сердца. Теперь вы замолчали; так вам захотелось. Но сегодня я прошу вас, маркиз, начните вновь проповедовать, выступайте во всех церквах Парижа, обличайте и призывайте…
- Мне теперь не до проповедей!
- Безумец! Вы забыли, что Марильяк - гугенот! Монах тяжело вздохнул и промолчал.
- Сейчас у нас перемирие, и, надеюсь, оно будет соблюдаться, - продолжала королева. - Но есть среди гугенотов сотня горячих голов, которых ничто не образумит. Вот от них-то и надо избавиться. Слышите, Панигарола? Судебный процесс я начать не могу, это ознаменует начало новой войны. Но, если гнев народный сметет этих людей, допустим, в Париже начнутся беспорядки и их убьют… Конечно, король осудит убийства и накажет виновных. Я тоже выступлю против. Но после этого мир между католиками и гугенотами станет прочным. Как нам добиться таких результатов? Следует разжигать страсти, скажем прямо, подстрекать чернь. Мы откроем клетку зверя и укажем ему на жертву. Вот для этого необходимо ваше страстное красноречие!
Монах молчал, но глаза его горели лихорадочным огнем. В его воспаленном воображении уже звучали проповеди против гугенотов. Панигарола оказался во власти мрачных грез: он представлял себя проповедующим с амвона, призывающим к убийствам и разрушениям. От его речей запылает город, прольются потоки крови, а он тогда придет к Алисе и скажет ей:
- Смотри, Париж горит! Париж умирает! Чтобы убить Марильяка, я уничтожил город!
Панигарола, теряя самообладание, пылая, словно в лихорадке, схватил Екатерину за руку и прошептал:
- Завтра, мадам, завтра я начну проповедовать в церкви Сен-Жермен-Л'Озеруа.
- Об остальном не беспокойтесь, - ответила Екатерина. - И, знаете, маркиз, чудеса все-таки бывают и, я уверена, она вас полюбит.
- Меня? Не может быть… - с невыразимой тоской простонал Панигарола.
- Да! Алиса полюбит вас… Я ее хорошо знаю. Ваши страдания она презирает, но, когда вы явитесь к ней победителем, внушая ужас врагам, она оценит вас… У нас же все будет готово.
- Что значит "готово"?
- Ночью дома ста гугенотов будут отмечены условными знаками. Утром эти дома загорятся… вместе с теми, кто живет в них…
- Вы знаете, где остановился Марильяк?
- Конечно! Он живет во дворце Колиньи, а адмирал должен погибнуть первым. Марильяк последует за ним. Все готово, и уже назначен день.
- Когда это произойдет?
- Воскресенье 24 августа, в день святого Варфоломея.
- Идите с миром, мадам, - сказал монах, - я должен подумать, что мне сказать народу Парижа.
Екатерина взглянула на Панигаролу и поняла, что его уже не понадобится подталкивать: взор монаха затуманился, от него исходило ощущение зловещей силы и неудержимой ненависти. Королева удалилась. Сказав несколько слов настоятелю, стоявшему в коридоре, она вернулась в приемную, где ожидала ее спутница. Обе женщины сели в карету.
Молодая женщина, сопровождавшая Екатерину, хранила молчание.
- Что же ты не спросишь, о чем мы беседовали? - сказала королева притворно небрежным тоном.
Сидевшая рядом с ней дама откинула с лица вуаль - это была Алиса де Люс.
- Мадам, - прошептала Алиса, - разве я смею задавать вопросы Вашему Величеству?
- Я разрешаю, спрашивай… не осмеливаешься? Тогда я сама отвечу на вопрос, который мучает тебя… Он все простил!
Алиса де Люс вздрогнула.
- Мадам… - тихо произнесла она. Королева сразу же поняла.
- Ах, да! Письмо… Ты об этом? Я ему вернула письмо: ведь он хочет сам отдать тебе его. Но и это еще не все. Он хочет, чтобы ты была счастлива, вполне счастлива… Ты увидишь своего сына, Алиса, и сможешь забрать ребенка к себе.
Алиса де Люс смертельно побледнела.
- Боже мой! - воскликнула королева. - Как же я забыла! Ведь Марильяк не должен знать о существовании этого ребенка. Тогда не возьмешь к себе мальчика, а оставишь в монастыре.
Читатель может убедиться, что Екатерина не упустила случая помучить Алису, пока их карета ехала в Лувр.
Панигарола же в это время вышел в монастырский сад и направился к уединенной дорожке, где обычно прогуливался. Побродив взад-вперед, он присел на скамью и задумался, подперев голову рукой. Монах не заметил, как стемнело, и очнулся лишь тогда, когда кто-то присел с ним рядом. Это был настоятель монастыря кармелитов, человек известный, пользовавшийся большим влиянием и почитаемый почти как святой.
- Размышляете, брат мой? - обратился настоятель к Панигароле. - Сидите, сидите, не вставайте!
- Монсеньер, - ответил монах, - я действительно размышляю… готовлю завтрашнюю проповедь.
- Это все, что я хотел знать, - благожелательно произнес настоятель. - Не буду вам мешать, брат мой. Я предупрежу священников и викариев, чтобы они пришли послушать вас завтра в Сен-Жермен-Л'Озеруа… Кроме того, я напишу в Рим, что час пробил… Но позвольте, брат мой, дать вам совет…
- Приму его с благодарностью, монсеньер.
- Ваша завтрашняя проповедь должна быть ясной и недвусмысленной. Вас придут слушать не только люди светские, но и наши священники. А вы знаете, кюре умом не блещут. Им надо ясно объяснить, в чем заключается их долг. Одним словом, сын мой, вы как бы отдадите им приказ.
- Будьте уверены, ваше преподобие, я сделаю все, что смогу, - ответил Панигарола.
- А раз так, - заключил настоятель, вставая, - грядут великие события. Примите мое благословение, сын мой…
Настоятель благословил склонившего голову монаха и удалился. А Панигарола направился в ту часть монастыря, где размещались лица, не принявшие монашеский обет. Их жилище было отделено от келий стеной, в которой была дверь. Панигарола вошел в эту дверь, пересек двор и зашел в стоявший отдельно домик. Там, в маленькой комнатке, освещенной неверным светом светильника, спал мальчик. Монах наклонился над кроватью и долго смотрел на ребенка. Слезы катились по лицу Панигаролы, и, сдерживая рыдания, он чуть слышно шептал:
- Сын… Мой сын! Если бы она тебя любила! Тогда, быть может, она полюбила бы и меня!..
На следующий день, вечером, преподобный Панигарола произносил проповедь в церкви Сен-Жермен-Л'Озеруа. Присутствовал сам архиепископ Парижский. Епископы Ви-Лор и Сорбен де Сент-Фуа, королевский проповедник, каноник Вильмюр и весь церковный капитул, кюре, настоятели, викарии со всех приходов - около трех тысяч священнослужителей заполнили просторный храм, двери которого были закрыты. Из светских лиц в церковь было допущено человек двадцать. Кроме того, у дверей толпились командиры городского ополчения, сотники и даже десятские, их тоже позвали слушать проповедь.
Пока Панигарола говорил, царила полная тишина.
Но когда он закончил, странный трепет волной пробежал по храму. Однако все спокойно удалились. Тогда из-за колонны вышла женщина, которую до сих пор никто не замечал, но сама она все видела и все слышала. Это была королева Екатерина Медичи. Ее взгляд, исполненный ненависти, остановился на Генрихе Гизе, еще стоявшем в церкви, и Екатерина тихо прошептала сама себе:
- Герцог Гиз уничтожит гугенотов! Но в схватке всякое может случиться, и, даст Бог, удачный выстрел какого-нибудь гугенота или католика избавит меня и от герцога Гиза. А короля и убивать не надо - сам умрет! И тогда мой Генрих взойдет на престол!
Быстрым шагом королева прошествовала к дверям церкви, где ее ожидала карета и несколько дворян, проводивших королеву до Лувра.
На следующий день после этого памятного вечера все проповедники Парижа обрушились на гугенотов. После каждой проповеди народ выходил на улицы, выкрикивая угрозы и проклятия в адрес еретиков.
X. Все счастливы
Пришло время, читатель, когда, уподобляясь путникам, подымающимся по крутому склону, мы должны остановиться, передохнуть какое-то мгновение и с высоты осмотреть окрестности и оценить обстановку.
Подлинным вдохновителем чудовищной драмы была королева Екатерина Медичи. В результате изощренных интриг королева подготовила два важных для нее события, которые по времени должны были совпасть: уничтожение гугенотов и смерть ее сына Деодата. Екатерина боялась, что гугеноты поддержат честолюбивые устремления Генриха Беарнского и его претензии на корону Франции. Она опасалась и Гизов, подозревая их в страстном желании захватить французский престол. Ее пугал и граф де Марильяк, дитя греха, если о нем кто-нибудь узнает, имя королевы будет покрыто позором.
Истребить гугенотов руками Гизов, устранить Гизов с помощью гугенотов, бесследно уничтожить своего сына - таков был замысел Екатерины Медичи. В случае удачи после Карла IX, смерть которого не за горами, на французский престол взойдет герцог Анжуйский, а сама Екатерина будет полновластно править Францией от имени Генриха Анжуйского.
Все уже было приведено в действие: с помощью Алисы и Панигаролы королева держала в руках Марильяка; Карл IX, дрожавший от страха при мысли о том, что гугеноты помышляют о его смерти, стал послушным орудием в руках матери; Гизы и их сторонники были готовы войти в Париж с оружием и горящими факелами в руках. Вот почему Екатерина была, как никогда, спокойна и даже счастлива.
Перейдем от королевы к графу де Марильяку, от матери к сыну, и увидим, что Деодат также наслаждался счастьем вдвойне. Во-первых, несчастный молодой человек вообразил, что он тронул сердце Екатерины. Ему показалось, что королева вот-вот признает в нем своего сына. Во-вторых, Марильяк убедился, что Алиса де Люс искренне любит его. Смутные подозрения, терзавшие сердце Деодата, растаяли от слов Екатерины. Ни на одно мгновение он не переставал обожать Алису де Люс, но теперь он был уверен и в ее чувстве к нему. Приближался день свадьбы Марильяка и Алисы де Люс. Лишь одно омрачало его радость - умерла Жанна д'Альбре, которую он безгранично почитал. Деодат старался черпать утешение в мыслях о том, что нашел теперь мать и обрел невесту. В эти дни граф де Марильяк был воистину счастлив!
Смерть Жанны д'Альбре освободила Алису де Люс от тяжкого бремени. Только королева Наваррская была способна разлучить Алису с графом, только она могла разоблачить свою бывшую фрейлину… Но королева Жанна умерла, и Алиса вздохнула свободно. Екатерина Медичи обещала достойно вознаградить ее за службу, и Алиса была уверена, что ее свадьба с Марильяком близка. Она убеждала себя, что после стольких невзгод она наконец дождалась счастья, за которое так дорого заплатила.
Карл IX спокойно ждал великих событий, о которых говорила ему мать. Он точно не знал, что должно произойти, но надеялся, что больше не будет войн, не будет смуты и всяких неприятностей. Он сможет скакать на коне по лесам, охотиться на оленя или на кабана, не опасаясь, что кто-нибудь из сопровождающих охотников задумает убить короля. Он сможет спокойно разучивать новые сигналы на охотничьем роге, в конце концов, просто жить, жить в свое удовольствие. И тогда, думал король, пройдет душевная болезнь, из-за которой малейшее волнение вызывает у него страшные припадки. Он будет царствовать спокойно и наслаждаться всем тем, что может предоставить ему жизнь, в его распоряжении будет все, что есть во Франции прекрасного - богатства, науки, искусства. Он сможет совершенно свободно, одевшись простым горожанином, бродить по своему доброму Парижу, иногда посидеть в кабачке, а заканчивать свои прогулки у Мари Туше, к которой Карл питал нежную, спокойную любовь. Вот о чем мечтал этот двадцатилетний ребенок, а все остальное он предполагал оставить канцлерам и министрам, парламенту и советникам, которые обязаны управлять королевством.
И выглядел король лучше: он был бледен, но уже не мертвенно-бледен; нередко бывал оживлен. В глазах его мелькали иногда веселые искорки, какая-то гордость читалась в его чертах. Придворные удивлялись, Гиз тревожился, а Екатерина строила предположения. Королевский двор не знал, что так волновало Карла IX.
Дело в том, что Мари Туше родила ребенка, хорошенького мальчика, толстенького, крикливого, живого. Карл IX стал отцом! На свет появился новый маленький потомок рода Валуа, и король уже обдумывал, какой титул он может даровать своему сыну. Он собирался позаботиться о ребенке, но для этого надо было, чтобы наконец наступил мир, о котором столько говорила Карлу его мать, Екатерина Медичи.
Заглянем теперь в домик Мари Туше.
Мы застанем ее у кроватки младенца. Оправившись после родов, Мари жила теперь только для своего сына. В душе этой женщины из народа скрывались неисчерпаемые запасы доброты и нежности. Какое спокойствие царило в этом доме! Какая чистота и скромность! Однако в этой очаровательной скромности была небольшая доля кокетства. Колыбель, в которой спал ребенок, получивший титул герцога Ангулемского, стояла в спальне, обставленной светлой ореховой мебелью. На стене висел прекрасный портрет Карла IX: король, в костюме простого горожанина, улыбался. Переводя взгляд с сына на портрет отца, улыбалась и Мари.
Перейдем теперь к другим персонажам нашего повествования. Панигарола в своей келье мечтал об уничтожении гугенотов и о смерти Марильяка, своего счастливого соперника. Странным человеком был этот монах: неумолимая ненависть в душе его была порождена любовью, сам того не понимая, он превратился в послушное орудие Святой Инквизиции.
Герцог Гиз готовился одержать главную победу в своей жизни. Его план был до крайности прост: король, похоже, ненадежный защитник католической веры и не проявляет должного рвения в спасении церкви и уничтожении еретиков, значит, Гизу надо возглавить католическую армию. Столкновения между католиками и гугенотами приведут к гигантской битве в самой столице. И тогда Гиз вслух обвинит Карла IX в пособничестве гугенотам. Когда начнется резня, запылает Париж, потекут реки крови и народ обезумеет от ярости, Генрих Гиз пойдет на Лувр. Покровительствовавший еретикам король будет низложен. Маршал де Таванн на стороне герцога, Данвиль обещал ему три тысячи всадников, которые вот-вот прибудут в Париж, и четыре тысячи пехотинцев, вооруженных аркебузами; у коменданта Бастилии уже готова потайная темница для Карла IX… А если королю взбредет в голову защищаться, призвать на помощь охрану, тогда де Коссен, капитан королевской гвардии, охраняющей Лувр, арестует Карла IX. И вот тогда Гиз остановит побоище: таким образом он сохранит и своих сторонников-католиков, возглавив поход против ереси, и заручится поддержкой гугенотов как человек, остановивший кровопролитие.
Но Франция не может жить без короля! Кардинал Лотарингский, дядя Генриха Гиза, восстановил генеалогическое древо их рода и доказал, что Гизы являются прямыми потомками Карла Великого. Ничто не помешает Генриху Гизу возложить на себя французскую корону!
Маршал де Данвиль также готовился нанести удар. Из Гиени, губернатором которой он был, Данвиль намеревался привести в Париж довольно многочисленное войско: около семи тысяч человек. Он обещал Гизу, что его войска помогут низложить Карла IX. С помощью интриг и уловок Данвиль добился того, что сам король отдал приказ подтянуть к Парижу войска. Маршал не исключал, что в развязанной схватке может погибнуть и сам Генрих Гиз. И тогда Данвиль возглавит католическую армию. Более того, Анри де Монморанси, маршал де Данвиль, не мог удержаться и от дерзких мечтаний: он представлял, как в пылу сражения победителем войдет в Лувр, вырвет корону из слабых рук Карла IX и займет французский престол.
Если же Гиз останется жив и станет королем, то при нем Данвиль будет могущественнейшим вельможей королевства.
Но более всего хотел Данвиль уничтожить своего брата. Ненависть, родившаяся много лет назад, когда Жанна де Пьенн отвергла любовь Анри де Монморанси, разъедала его душу. Он был готов пожертвовать всем, в том числе и короной, о которой тайно грезил. Ненависть, словно тяжелая, незаживающая рана, терзала маршала де Данвиля. И вот наконец представился случай: в общей суматохе Данвиль мог напасть на дворец Монморанси. Он штурмом захватит старый дворец, где жил еще коннетабль, его отец! Он превратит дворец в руины, своими руками убьет Франсуа и увезет Жанну де Пьенн!
Монморанси погибнет, когда в Париже будут истреблять гугенотов, правда, Франсуа католик, но он всегда был на подозрении. Умеренная партия, жаждавшая мира, всегда считала маршала де Монморанси своим вождем. И в конце концов не одни же гугеноты гибнут…
Итак, в тот момент, когда грозные события назревали в Париже, Данвиль был уверен, что скоро сможет удовлетворить свою ненависть. Через Жилло он знал все, что делал или говорил брат, и мог вовремя предпринимать ответные меры. А Жилло старательно шпионил. Правда, от лакея скрыли, что Жанна де Пьенн потеряла разум, и об этом он, естественно, не сообщал Данвилю. А ведь подобная новость могла бы заставить Данвиля изменить свои планы…
Теперь вернемся во дворец Монморанси, где находятся пять героев нашего повествования. Прежде всего расскажем о влюбленных: о шевалье де Пардальяне и Лоизе де Монморанси. С тех пор как они объяснились в любви друг к другу, они почти не разговаривали. Им не нужны были слова. Лоиза и так читала мысли шевалье, а он чувствовал каждый удар сердца Лоизы. Для Лоизы все было просто: сейчас она не заметила бы даже приближения собственной смерти, ибо Жан был рядом с ней. Раз он здесь, никакая опасность не может угрожать ей. Она доверяла ему абсолютно…
Шевалье же, уверенный в том, что любим, уже не боялся никаких превратностей судьбы. Однако он не верил, что когда-нибудь сможет соединить свою жизнь с Лоизой де Монморанси. Маршал заявил, что его дочь предназначена графу де Маржанси. Пардальян об этом графе и не слышал, но намеревался, познакомившись, вызвать его на дуэль, и пусть шпага решит, кому будет принадлежать Лоиза. Короче, Пардальяна-младшего мучили два вопроса: во-первых, как вывезти Лоизу из Парижа и, во-вторых, кто же такой граф де Маржанси, предполагаемый жених Лоизы.
Пардальян-старший в это время строил свои планы, проявляя максимум осторожности. Он черпал сведения у Жилло и, похоже, замышлял что-то серьезное. Беспокойство не покидало старого лиса. Он нюхом чувствовал приближающуюся опасность…
Жанна де Пьенн по-прежнему оставалась безумной. Больше о ней сказать нечего… Может, она была счастливее всех остальных. Тихое безумие вернуло ее в прекрасные дни молодости, она вновь видела себя в Маржанси. И, что удивительно, физически она вполне поправилась.
Маршал де Монморанси чувствовал себя в двойственном положении. С одной стороны, руководители гугенотского движения держались от него поодаль, поскольку Франсуа отказался принимать участие в их планах похищения короля. С другой стороны, его ненавидел королевский двор, обвиняя в потворстве гугенотам. Люди, втянутые в политику, не понимали, что влиятельное лицо может сохранять независимость в поступках и суждениях.