- Идет! Обещаю, получишь старого черта, связанного по рукам и ногам, в полное твое распоряжение. И как ты ему собираешься отомстить?
- Сделаю с ним то же, что он сделал со мной.
- Браво! Когда же мы приступаем к исполнению твоего плана?
- Как можно скорее…
- Прекрасно! И помни, если я буду тобой доволен, ты не только отомстишь своему скаредному дядюшке, но и получишь столько экю, что их и девать будет некуда.
Жилло поспешил изобразить на своей физиономии такое ликование, что Пардальян вполне поверил в искренность лакея. Случается, что и старый лис попадает в ловушку молодого пройдохи. Надо сказать, что Жилло, шельма и хитрец, многому научившийся у дядюшки, прекрасно сыграл свою роль. Как бы там ни было, предатель обосновался во дворце Монморанси.
Жилло зря времени не терял. В тот же вечер и на следующий день он изучил весь дворец. Еще через день он заявил Пардальяну, что хочет увидеться и поговорить с Жаннеттой. Жилло отправился к маршалу де Данвилю, несколько раз удостоверившись по дороге, что слежки за ним нет.
- Ну как дела? - спросил племянника дядя Жиль.
- Прекрасно! Я уже на месте.
Жиль посмотрел на племянника с некоторым восхищением. Затем дядя принес бумагу, перо и чернила, усадил Жилло за стол и приказал:
- Рисуй и объясняй!
Племянник быстро набросал на листе план дворца Монморанси, схематичный, но достаточно точный.
- Вот смотрите, дядя, в большом здании налево размещается охрана, там же - конюшни.
- Сколько человек в охране?
- Двадцать пять. Все вооружены аркебузами.
- Дальше!
- Впереди этого здания - швейцарская, а перед ней - еще один дом, такой же, как здание охраны.
- А там что?
- Там живут человек десять преданных маршалу де Монморанси дворян.
- Двадцать пять солдат да десять дворян… итого тридцать пять человек.
- Верно, но это еще не все и не главное.
- Есть еще отряд охраны?
- Нет, но в доме два Пардальяна, шевалье и его отец, - с дрожью в голосе произнес Жилло.
- Что ты этим хочешь сказать, болван?
- А то, дядя, что эти проклятые Пардальяны вдвоем стоят больше двадцати пяти солдат и десяти дворян, вместе взятых.
- Может, ты и прав. А где располагаются отец с сыном?
- Сейчас объясню, дядя. На втором этаже здания, где живут дворяне, - комнаты лакеев. Их полтора десятка. Между домом охраны и этим зданием - квадратный мощеный двор. В этот же двор одной стороной выходит сам дворец Монморанси, где находятся покои герцога. Дворец никакими переходами с другими постройками не соединен. А позади дворца - сад.
- Понятно. Кто еще живет во дворце?
- Как я уже сказал, сам герцог. Кроме того, в комнатах, выходящих окнами в сад, - две дамы. А рядом находятся комнаты Пардальянов.
Маршал де Данвиль хорошо знал дворец Монморанси, и план Жилло не говорил ему ничего нового. Однако лакей указал, где размещается охрана, а это было важно.
Дядя Жиль не скупился на похвалы племяннику, но добавил:
- Учти, мы должны знать все, что происходит в доме герцога. Найди возможность приходить ко мне каждые два-три дня.
- Уже нашел, - скромно сообщил Жилло.
- Как это? Объясни!
- Пожалуйста. Пардальян считает, что я хожу сюда шпионить за вами. Я его убедил.
Жиль был просто в восторге.
- Жилло, никогда больше не назову тебя болваном! Еще немного и ты получишь заветное богатство.
Жилло покинул дом маршала де Данвиля совершенно счастливый и уверенный в том, что деньги уже у него в кармане.
"Что же мне рассказать Пардальяну? - размышлял он по дороге к дворцу Монморанси. И вдруг его осенило: - Мне обещано богатство за то, что я буду сообщать о происходящем во дворце Монморанси, значит, можно получить деньги и за сведения о том, что делается у Данвиля!"
Кто предает дважды, получает вдвойне. Жилло решил шпионить за дядей и доносить Пардальяну, одновременно шпионя за Пардальяном и сообщая все дяде. Таким образом, по расчетам Жилло, состояние его должно было удвоиться.
Придя во дворец Монморанси, он тотчас же направился к Пардальяну и заявил:
- Сударь, у меня для вас хорошие новости. Я видел Жаннетту и уверен, что скоро смогу сообщить вам много интересного.
"Похоже, этот малый - настоящее сокровище!" - подумал довольный Пардальян-старший.
IX. Панигарола
В то время, о котором мы повествуем, преподобный Панигарола, прославившийся своими яростными нападками на гугенотов, уже не выступал с проповедями. Он даже перестал бродить ночью по парижским улицам, поминая усопших. О чем же он думал? Что замышлял?
Через два дня после похорон Жанны д'Альбре (а похоронили ее пышно, по-королевски), поздно вечером, у монастыря кармелитов на улице Барре остановилась скромная карета. Из нее вышли две женщины, одетые в черное. Брат-привратник спросил, что угодно дамам. Та, что помоложе, ответила, что они хотят поговорить с самим отцом-настоятелем. Возмущенный монах, воздев руки к небу, заявил, что негоже подобным образом требовать аудиенции с преподобным настоятелем. Тогда вторая дама, постарше, достала письмо и протянула привратнику.
- Отдайте это настоятелю, - сказала она, - и поторопитесь, иначе будете наказаны!
Дама говорила так властно, что испуганный монах тотчас же повиновался. Похоже, она была очень высокопоставленной персоной, так как настоятель, едва пробежав глазами письмо, побледнел и поспешил в приемную.
Недалекий брат-привратник был потрясен, увидев, что настоятель почтительно склонился перед дамой в черном. И уж совсем остолбенел привратник, когда, вопреки всем правилам, настоятель, вполголоса поговорив с женщиной, ввел ее в монастырь и по длинным коридорам проводил к кельям монахов. Женщина же помоложе осталась в приемной.
Настоятель привел даму к келье, которую занимал преподобный Панигарола.
- Он здесь, - произнес аббат и удалился. Женщина вошла в келью. Увидев гостью, Панигарола встал, а дама откинула с лица вуаль.
- Королева! - прошептал изумленный монах. Действительно перед ним стояла Екатерина Медичи.
- Здравствуйте, мой бедный маркиз, - с улыбкой произнесла она, - пришлось мне самой явиться к вам, в этот отвратительный монастырь. Я была вынуждена назвать себя вашему настоятелю - иначе бы меня сюда не пустили. Через десять минут все обитатели монастыря будут знать, что вас посетила королева-мать.
- Не волнуйтесь, Ваше Величество! - произнес Панигарола, - наш почтенный настоятель не осмелится раскрыть кому бы то ни было инкогнито столь высокопоставленной особы. Но вы вполне могли бы избежать подобных трудностей. Достаточно было послать за мной, и я явился бы в Лувр по первому вашему зову.
- Неужели?
- Я говорю правду, божий человек лгать не смеет.
- Конечно! Но я знала когда-то некоего маркиза де Пани-Гарола, который являлся в Лувр лишь тогда, когда этого ему хотелось.
- Человека, о котором вы говорите, больше нет, мадам! Панигарола выпрямился. Его изможденное суровое лицо дышало зловещим величием. Словно статуя застыл монах в своей черно-белой рясе. Наконец Екатерина, чтобы начать разговор, осмотрелась, как бы ища стул. Панигарола, не спеша, пододвинул королеве деревянный табурет - других стульев в келье не было.
- О нет! - улыбнулась Екатерина. - Это для меня слишком жестко, я монашеского обета пока не давала.
Королева присела на край кровати.
- И вы, маркиз, садитесь, - сказала она, указав монаху на табурет.
Панигарола отрицательно покачал головой: он уважал этикет и не хотел садиться при королеве.
- Маркиз, - продолжила Екатерина, - я пришла к вам не как королева, а как друг, ваш искренний и верный друг… Но как же вы изменились, мой бедный Пани-Гарола! Вы ли это? Бледный, изможденный, право, одни кости остались… Может, я знаю лекарство от поразившего вас недуга?
Екатерина говорила в легком, шутливом тоне, но монах все более мрачнел. Он стоял, надвинув почти на глаза капюшон своей рясы. Королева видела лишь его узкие, плотно сжатые губы и заострившийся подбородок.
- Мадам, - сурово произнес Панигарола, - вы хотите, чтобы я был искренен. Хорошо! Вспомните, когда я прибыл к французскому двору, вы вообразили, что я - тайный эмиссар итальянских властей и намерен вступить в заговор с маршалом де Монморанси. Вы предполагали, что мне известны важные секреты, и, чтобы выудить их, подослали ко мне одну из ваших шпионок. Эта женщина быстро убедилась, что я и не помышляю ни о каких заговорах. Тогда вы успокоились и даже соблаговолили предложить мне кое-что, но я, впрочем, отклонил ваше предложение. Вы предложили мне служить вам, стать вашим сторонником и активно заниматься политикой. Я же был молод, страстен и хотел наслаждаться жизнью во всех ее проявлениях. Несмотря на мой отказ, вы облагодетельствовали меня вашей дружбой. Может быть, вы все-таки надеялись, что придет день, наступят потрясения, которые изменят мою жизнь, и вот тогда я стану послушным орудием в ваших руках… Не обижайтесь, Ваше Величество, я, наверное, слишком резок, но искренен…
- Но я не сержусь, mio caro, - проговорила Екатерина и улыбнулась еще обворожительней, - но, скажите, откуда вам известно, что я считала вас итальянским шпионом?
- Это получилось само собой, мадам. Та женщина, что вы мне подослали, серьезно заболела…
- Знаю, после родов… а вы были отцом, дорогой маркиз. При этих словах монах с трудом подавил рыдание.
- Все так, - продолжал он, - эта женщина родила ребенка… Как-то ночью она выкрала мои бумаги и передала их вам. Так я догадался, что она - ваша шпионка. А потом, после родов, мечась в лихорадке, она проговорилась о ваших замыслах. Вот тогда-то я и заставил ее написать письмо, в котором она призналась в убийстве собственного сына. И сам, зная ваш характер, вручил это письмо вам, желая отомстить.
- Значит, вы полагали, что я предам Алису суду и палач воздаст ей должное.
- О нет, мадам! Я хорошо знал вас… А, стало быть, прекрасно понимал, что вы не предадите смерти женщину, если вам в этом не будет никакой выгоды. Но я полагал, что, владея письмом, вы превратите ее в свою рабыню. Придет день, и она полюбит, а вы не настолько великодушны, чтобы в этом случае скрыть от ее избранника прошлое Алисы де Люс. И я полагал, что тогда она будет страдать, так же, как страдал я. Вот это и будет моя месть. Как видите, мадам, я был искренен…
- Да! Полная искренность! Но я на вас зла не держу. Наоборот! Вы - человек, каких мало, маркиз!
- Мадам! - воскликнул маркиз, и глухое отчаяние послышалось в его голосе. - Я бы благословил вас, если бы вы, сочтя себя оскорбленной, предали бы меня в руки палачу. Тогда я бы закончил свое бренное существование, ибо сам не в силах положить ему конец! Я уже никому не нужен и превратился лишь в жалкое подобие человека… Была минута, когда я надеялся, что мне удастся уверовать в Бога…
- Так вы не веруете?
- Нет, мадам!
- Мне жаль вас! - произнесла Екатерина.
- Я сделал все, что мог: я яростно обрушивался в моих проповедях на гугенотов, имел дерзость нападать на короля, вашего сына, - все это льстило моей гордыне… но ныне я снова впал в ничтожество…
- Но почему же? - живо поинтересовалась королева.
- Я снова встретил ее, ту женщину, и любовь, которую я считал угасшей, вспыхнула во мне с новой силой.
Глаза Екатерины загорелись. "Он у меня в руках!" - подумала королева.
На несколько минут в келье повисло тяжелое молчание. Екатерина сидела неподвижно. Наконец, монах не выдержал и устремил на королеву вопрошающий взор.
- Хотите знать, зачем я явилась сюда? - спросила королева.
- Мой долг - выслушать Ваше Величество, у меня нет права задавать вопросы.
- Но все же будем считать, что вы меня спросили, и я отвечу на вопрос, который читается в ваших глазах. Успокойтесь, я не собираюсь просить вас стать моим духовником…
Монах снова застыл, словно статуя. Казалось, ничто его не волнует и не задевает.
- Посоветуйте, как мне поступить, - продолжала королева. - Есть одна проблема, в решении которой, полагаю, заинтересованы и вы… Скажите, маркиз, вам не кажется, что Алиса уже достаточно страдала и вы отомщены?
Монах медленно поднял глаза и внимательно посмотрел на королеву.
- Помните то письмо, - сказала Екатерина, - она написала его под вашу диктовку, и вы мне вручили его. Знаете, маркиз, я хочу вернуть его несчастной. Не надо больше мучить ее, а вы как думаете?
- Я вполне согласен с Вашим Величеством, - бесстрастно ответил монах.
"Неужели он хитрит? - подумала королева. - Нет, клянусь Мадонной, он вполне искренен". А вслух она произнесла:
- Я рада, что вы так думаете, ибо то письмо… я уже отдала его Алисе.
- Значит, теперь она свободна? Я хотел сказать, она уже не в вашей власти, мадам? - спросил Панигарола спокойным тоном.
Подозрительной Екатерине показалось, что монах уж слишком спокоен. Но вслух королева лишь произнесла:
- Теперь она и не в вашей власти, отец мой.
- Но я никогда ей не угрожал.
- Право, маркиз, вы рассуждаете как ребенок. Неужели вам неясно, что мне известно об исповеди Алисы в Сен-Жермен-Л'Озеруа, что я знаю о вашей встрече в ее домике? Я все видела и слышала, пусть не собственными глазами и ушами, но глазами и ушами особы, которая мне абсолютно предана. Вы любите Алису до сих пор. Поэтому-то вы, благородный, утонченный аристократ, опустились до того, что стали поминать усопших на парижских улицах. Ведь и так никто не мешает вам, рыдая, бродить вокруг дома Алисы. Вы боготворите ее до сих пор! И мне это прекрасно известно!
- А я и не отрицаю, что люблю ее, - ответил монах. Панигарола заговорил страстно, и его фигура уже не напоминала каменное изваяние:
- Да, я люблю ее! Как я счастлив, что могу произнести вслух то, что повторял про себя в тиши бессонных ночей. Да, я погрузился в пучину отчаяния, а подняв взор к небу, не нашел там путеводной звезды, которая могла бы облегчить мою участь! Господь, говорят, он - последняя надежда… я искал его, но не нашел… Во мне, мадам, не осталось ничего живого, я лишь тень и даже меньше, чем тень… Но иногда, в моей погруженной в траур душе, в сумрачных глубинах моего сознания я вижу слабые проблески иного чувства…
- Что же это за чувство? - спросила Екатерина.
- Жалость! - ответил Панигарола. - О, мадам, я знаю, что говорю сейчас на чужом для вас языке, он неизвестен большинству людей нашего жестокого века… Но иногда мне кажется, что жалость и милосердие спасут мир.
- Безумец! - прошептала королева. - Бессмысленные грезы мятущегося разума! Похоже, я напрасно пришла сюда.
Непонятно было, расслышал ли Панигарола эти слова, но он продолжал:
- Вот о чем я иногда думаю, Ваше Величество… И тогда моя боль утихает… Я уже перестал бродить вокруг дома любимой женщины и укрылся в этой келье. Жалость переполняет мое сердце, жалость к несчастной, которая заставила меня страдать, но, может быть, страдает еще больше моего…
- Похоже, вы настроены миролюбиво, маркиз, - заметила королева, вставая.
Панигарола низко поклонился, давая понять, что больше ему добавить нечего. Королева направилась было к двери, но внезапно ей в голову пришла одна мысль. Она обернулась и взглянула на монаха, склонившегося в вежливом поклоне. В его позе чувствовалась скорее учтивость кавалера, прощающегося с дамой, чем трепет подданного перед королевой.
- Ну что же, поздравляю вас, - сказала она с хорошо скрытой иронией, - Алиса будет счастлива. Она больше не боится ни вас, ни меня. И есть мужчина, которого она любит, с ним она и разделит это счастье.
- Мужчина, которого она любит! - прошептал побледневший Панигарола.
- Да, это граф де Марильяк, верный друг короля Наваррского. Достойный гугенот женится на Алисе сразу после окончания праздников в честь бракосочетания своего короля Генриха с Маргаритой Французской. Он увезет жену к себе, в Наварру, и, пока мир царит во Французском королевстве, ничто не омрачит счастья влюбленных.
Невозможно передать словами, что испытал в эту минуту Панигарола. С дьявольской хитростью Екатерина пробудила в его душе демонов ревности. Марильяк!.. О нем он совсем забыл. Он столько думал о страданиях Алисы, так тосковал о ней, что в его сердце родилась жалость… Более того, он уже готов был простить ее. Уже в мечтах ему представлялось, что настанет день и он приведет к ней маленького Жака Клемана. И тогда он скажет несчастной: "Вы дорого заплатили за свои преступления, обнимите же вашего сына!"
В этих мечтаниях Панигаролы, в его тщетных поисках успокоения не было места для графа Марильяка. Но слова Екатерины Медичи напомнили графу о счастливом сопернике. Страсть вновь вспыхнула в нем: он был готов простить свою несчастную любовницу, но не собирался осчастливить любящего ее мужчину. В эту минуту в душе Панигаролы ненависть к Марильяку была так же сильна, как и любовь к Алисе.
- Мужчина, которого она любит… - повторил монах.
- Вы испытываете жалость и к нему? - спросила Екатерина. - Клянусь вам, он бы вас не пожалел.
Внезапно монах понял, что готов убить Марильяка: Алиса не должна принадлежать никому, а раз так, Марильяк должен исчезнуть.
- Пусть женщина живет… пусть живет спокойно, если это возможно, - проговорил Панигарола, - но мужчина… нет… ему не жить!
- Помилуйте! - воскликнула королева. - А что же вы можете с ним сделать?
- Ничего! Но вы, Ваше Величество, вы можете все!
- Верно. Но мне-то что до этого? Пусть Марильяк женится на Алисе, пусть они влюблены друг в друга по уши, пусть уезжают в Наварру, меня это не касается.
- А зачем вы явились сюда? - не выдержал монах. - Ведь вы - королева, самая могущественная из всех монархов христианского мира. Святой престол видит в вас повелительницу судеб всех христиан. И с вами, с королевой, я разговариваю без должного почтения! И вам, хранительнице и защитнице истинной веры, я в лицо заявляю, что не верую. А вы не отдаете приказа заточить меня в темницу в назидание всем еретикам! Значит, я вам нужен, мадам, поэтому вы столь благосклонно слушаете меня. Нужен, чтобы моими руками отомстить кому-то, нужен, чтобы осуществить какие-то ваши мрачные замыслы. Ну что же, пусть будет так! Я предаю себя в ваши руки!
- Наконец-то! Теперь я узнаю прежнего Панигаролу, - удовлетворенно произнесла Екатерина. - Будем считать, что я забыла все, что вы тут мне наговорили. Действительно вы нужны королеве, потому я здесь. Я знала, что вы ненавидите Марильяка, это поможет осуществлению моих планов.
- Говорите, говорите же, мадам! Если я смогу утолить мою ревность, я вручу вам душу!
- Я беру вашу душу, - с мрачным спокойствием ответила королева.
Жалость, любовь, страдание - ничего не осталось в душе Панигаролы, только ненависть, неумолимая ненависть терзала его. Екатерина, уверенная теперь в том, что монах выслушает ее, спокойно заговорила о деле. И хладнокровное спокойствие королевы было страшней мрачного отчаяния Панигаролы.