- Ты умрешь первым! - воскликнул старый солдат. Но Данвиль не растерялся: увидев направленный на него кинжал, он ничком бросился на пол. Пардальян не сумел удержать равновесие и споткнулся. В то же мгновение к нему подскочили солдаты с алебардами и шпагами. Пардальян попытался вытащить шпагу, чтобы умереть с оружием в руках, но не сумел. Его схватили, обезоружили, связали, а рот заткнули кляпом. Ему ничего не оставалось как закрыть глаза и недвижно замереть.
- Монсеньер, спросил Ортес, - что делать с этим бродягой?
- Повесить, что же еще? - ответил разъяренный Данвиль. - Но этот бродяга владеет тайной, которую в интересах Его Королевского Величества следовало бы вырвать у него.
- Стало быть, пытки? - уточнил Ортес.
- Конечно! А я уж позабочусь о том, чтобы предупредить приведенного к присяге палача, и сам буду присутствовать при допросах.
- Куда его отвезти?
- В тюрьму Тампль! - коротко бросил маршал де Данвиль.
XII. Важная роль Моревера
В воскресенье шевалье де Пардальян встретился со своим другом Марильяком, у которого бывал почти каждый день. Молодые люди делились друг с другом своими горестями, радостями и надеждами. Марильяк говорил об Алисе, Пардальян - о Лоизе. Уже не раз Марильяк предлагал Жану просить аудиенцию у королевы-матери и получить у нее охранную грамоту для маршала Монморанси и его близких, но Пардальян упорно отказывался. Каждый раз, когда граф заговаривал о Екатерине и рассказывал, как она мила, доброжелательна, сколько сделала для него, шевалье хранил молчание.
"Все может быть… - думал Пардальян. - Кто знает, может, и у безжалостной королевы наконец дрогнуло сердце. Может, она полюбила своего найденного сына. Но не исключено, что за внезапной доброжелательностью скрывается какая-то западня. Ну а про Алису я буду молчать - и под пыткой не открою никому ту страшную тайну, что она доверила мне в тяжелый час".
Итак, шевалье ничего не говорил ни о королеве, ни об Алисе, но постоянно твердил своему другу:
- Будьте осторожны, вдвойне осторожны, дорогой!
А Марильяк в ответ лишь улыбался… Он пребывал в состоянии счастливой безмятежности, разум его словно уснул. Лишь одно омрачало счастье графа - внезапная смерть Жанны д'Альбре.
В этот день друзья встретились после трехдневной разлуки.
- А я как раз собирался во дворец Монморанси, увидеть вас, - воскликнул граф, пожимая руку шевалье. - Но что с вами? Вы чем-то огорчены?
- А вы, наоборот, вижу, сияете. Кажется, вы примеряли новый костюм?
Марильяк действительно только что кончил примерять прекрасный наряд, который ему доставили. Это было богатое одеяние, сшитое со всем присущим эпохе великолепием. Но костюм, начиная от пера на шляпе и кончая атласными штанами, был полностью черного цвета.
- Завтра - большой праздник, - с улыбкой ответил Марильяк. - Наш король Генрих женится на мадам Маргарите. Видели, собор Парижской Богоматери уже убран для венчания. Такая роскошь: стены обтянуты бархатом с золотой отделкой, для новобрачных поставлены чудесные кресла…
- Да, празднество будет великолепное, и я разделяю вашу радость, - сказал шевалье.
Граф с чувством пожал Пардальяну руку.
- Дорогой друг, - вполголоса произнес Марильяк, - причина моего счастья - вовсе не в этом… Я поклялся молчать, но вы мне как брат, вы - мое второе "я"… Действительно завтра в соборе Парижской Богоматери будет венчание. Но вечером в церкви Сен-Жермен-Л'Озеруа будет еще одна свадьба, и я приглашаю вас!
- Чья свадьба? - недоуменно спросил Пардальян.
- Моя!
- Ваша! - воскликнул шевалье с тревогой в голосе. - Но почему вечером?
- Даже ночью, в полночь… Понимаете, королева хочет присутствовать и благословить меня… это она так решила. В церкви будут лишь несколько ее верных друзей и, конечно, вы шевалье. Нет, нет, не возражайте… понимаете, королева хочет прийти сама. А ведь могут узнать и заинтересоваться, почему мать короля Франции принимает участие в судьбе какого-то бедного гугенотского дворянина.
Шевалье встревожился еще больше: таинственная церемония, мрачное венчание в полночь в присутствии Екатерины… Пардальян чувствовал, что дело тут нечисто.
- К счастью, я буду там и в случае чего - вмешаюсь, - решил он, но предчувствие несчастья не покидало шевалье.
Жан взглянул на костюм, разложенный на кресле, и спросил:
- Вы в этом наряде собираетесь на свадьбу?
- Да, - ответил Марильяк очень серьезно, - в этом костюме я буду присутствовать на венчании нашего короля, а потом в нем же отправлюсь вечером в церковь.
- Новобрачный в черном?
- Да, шевалье, - сказал Марильяк, и тень грусти набежала на его лицо, - сегодня я счастлив, счастлив до такой степени, что временами спрашиваю себя, не приснилось ли мне все это… Вы знаете, как я страдал, проклиная свою мать, но теперь я понял, как она любит сына… Вы знаете, что я обожаю Алису, и завтра она станет моей женой… Такое немыслимое счастье - слишком тяжелая ноша для меня.
- Но ваше счастье вполне безоблачно?
- Конечно. Я не испытываю никаких сомнений или опасений. Душа моя безмятежна и спокойна… Но все же радость моя словно затуманена какой-то дымкой.
- К предчувствиям стоит прислушаться.
- Нет у меня никаких предчувствий… Повторяю, мне нечего опасаться и я ничего не боюсь. Но я надену черный костюм - пусть все видят: я ношу траур по королеве Наваррской, при дворе о ней, кажется, уже забыли, а для меня эта чудесная женщина была поистине как мать. Даже ее сын Генрих быстро утешился, вновь стал весел и беззаботен… Опять порхает вокруг дам, а его невеста поглощена очередным любовным романом. Правда, сам Генрих тут ни при чем - ему отведена роль скромного вздыхателя. Друг мой, меня возмущает такая неблагодарность: забыть такую великодушную и мужественную королеву! Я боготворил ее, она умерла на моих глазах. Пусть все видят, что я ношу по ней траур; пусть видит ее сын, моя мать и моя будущая жена…
Марильяк замолчал и задумался. А шевалье осторожно спросил у него:
- Заметили ли вы, как странно порой случается: вы обрели мать как раз в то время, когда потеряли ту, которая любила вас как сына?
- Что вы хотите этим сказать? - насторожился Марильяк.
- Только то, что при жизни королевы Наваррской Екатерина Медичи была для вас чудовищем, способным на любую жестокость. И вот в ту самую ночь, когда скончалась Жанна д'Альбре, ваша матушка соизволила раскрыть перед вами тайну своего материнского сердца…
- Признаюсь, я не думал о таком совпадении, - проговорил Марильяк, проведя рукой по лбу. - Раз уж вы предлагаете задуматься об этом, почему бы не расценивать подобное совпадение как еще одно доказательство того, что счастье мое превосходит все надежды?
Пардальяна насторожили слова графа: он понял, что Марильяк ищет забвения и пытается сам себя убедить, что по-настоящему счастлив.
Да! Может, Марильяк почувствовал, что за улыбками Екатерины скрывается безжалостная ненависть… Может, обдумывая свое положение, он смутно угадывал, его тянут в бездну… Может, душа его была охвачена бесконечным отчаянием… да и как было не впасть в отчаяние от одной мысли о том, что мать хочет убить его, а невеста, вероятно, стала сообщницей матери…
Могло быть и так! Но ведь Марильяк мог лишь подозревать, нам же, читатель, события известны точно…
- Вы никогда не рассказывали мне о смерти королевы Наваррской… - неожиданно сказал шевалье.
- О, эти воспоминания так тяжелы для меня! - медленно произнес граф. - Все случилось так внезапно. В девять часов королева прибыла в Лувр, где праздновалась помолвка ее сына с принцессой Маргаритой. Ее приветствовали католические вельможи, затем королева расположилась в кресле в гостиной. Сам король Франции пришел туда, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение и уважение. Меня в этот момент не было рядом: вы знаете, с кем я встречался. Потом я спустился в парадные залы, где отмечалась помолвка, и стал разыскивать королеву Наваррскую. Я увидел ее в ту самую минуту, когда она потеряла сознание. Тут все страшно разволновались… но я запомнил выражение лица королевы-матери…
- Екатерина Медичи? - уточнил шевалье.
- Да… Королевский лекарь осмотрел Жанну д'Альбре, и ее тотчас же перенесли в карету, хотя Амбруаз Паре и возражал: он хотел дать королеве какое-то лекарство. Король Генрих, адмирал, принц Конде и я верхом сопровождали карету. Впереди ехал слуга с факелом в руках. Мы ехали через толпу, окружавшую Лувр. Короля Генриха узнали, и из толпы стали раздаваться крики и угрозы, но когда люди узнали, что везут Жанну д'Альбре и что королева Наваррская при смерти, все смолкли и расступились. Может, парижане все-таки устыдились своих выкриков. Но и в молчании их не было должного почтения к смерти… Ах, шевалье, какая страшная ночь! Сначала ужасный праздник, не праздник, а оргия… И гугеноты снесли оскорбления, стерпели насмешки над нашими женщинами. Потом этот люд на площади, злобные выкрики, карета, медленно двигавшаяся через толпу… Знаете, когда я вспоминаю ту ночь, мне мерещится какой-то всеобщий страшный заговор… Но это же чистое безумие! Шевалье неопределенно хмыкнул.
- Конечно, безумие… - настаивал граф. - Король осыпал нас своими милостями… королева-мать… кому как не мне знать ее чувства…
- Ну да… - скептически заметил Пардальян. Словно желая усыпить подозрения своего друга, Марильяк с жаром продолжал:
- Да, народ настроен враждебно, но Гиз уверен, что это отголоски прежних настроений; когда парижане увидят, что Генрих Беарнский войдет в собор Парижской Богоматери, они успокоятся. Так вот, когда королеву Жанну привезли и уложили в постель, она пришла в сознание. Приехал королевский лекарь Амбруаз Паре. Королева взглянула на него и сказала: "Благодарю вас, сударь, но вам лучше уйти. Ваши хлопоты бесполезны. Я умираю… Идите!.."
Амбруаз Паре не стал настаивать, поклонился, глубоко вздохнул и удалился. И когда он уходил, нам показалось, что он чем-то очень напуган.
- А этот лекарь - гугенот? - спросил Пардальян.
- Нет, католик.
- И он не стал лечить королеву… кроме того, вы говорите, он явно был напуган.
- Ну это понятно, шевалье. Видимо, все произошло неожиданно, и королеве Наваррской нельзя было помочь…
- Не так уж все и понятно. Амбруаз Паре - медик энергичный и знающий. И если он из страха отказался что-либо предпринимать, просто бежал, то…
- Что вы хотите сказать, шевалье? - возмутился Марильяк.
- Ничего, - глухо произнес Пардальян. - Просто лекарь вел себя странно, вот и все. А что же было дальше, дорогой друг?
- Я расскажу, только забудьте о напрасных подозрениях.
- Вот именно! Подозрения… Думаю, и у вас они есть.
- Что вы говорите! Кого и в чем я могу подозревать?
- В преступлении… а кого, об этом потом… Марильяк побледнел и в замешательстве отвел взгляд в сторону.
- Да… вы заставили меня признаться… - помолчав, произнес граф. - Преступление… Конечно, у королевы Наваррской было много врагов, не раз ей угрожали смертью. Возможно, кто-то из них, человек, не отступающий ни перед чем, не остановился и перед подобным злодейством… Я жизнь свою готов отдать, лишь бы узнать имя этого негодяя…
Марильяк остановился, но поскольку Пардальян в ответ не сказал ни слова, граф продолжал:
- Но я не уверен, может, мои подозрения безосновательны. А вы как думаете?
- Может быть… Итак, королевский лекарь ушел…
- Да, и мы все тоже вышли, только король Генрих остался с матерью. Целых три часа мы ожидали в соседней комнате. Уже наступил рассвет, погасили светильники, и тут в зал, где мы ожидали в тягостном молчании, вышел король Генрих. Что сказала ему мать? Что доверила сыну перед смертью королева Наваррская? Кто знает… Но перед тем, как Генрих покинул королеву, меня посетило странное видение… Мне показалось, что я слышал, несмотря на плотно закрытую дверь, слабый голос умирающей… Не все, а лишь обрывки фраз… "Меня убили, - говорила она, - но я приказываю вам молчать. Сделайте вид, что поверили в мою болезнь. Иначе вы погибли… берегитесь, сын мой, берегитесь!" Не знаю, очевидно, эти слова были плодом воображения моего разгоряченного мозга. Итак, Генрих появился в зале и знаком пригласил нас войти к королеве.
Марильяк с трудом подавил рыдание, слезы блеснули у него на глазах, скатились по щекам, но он не стал вытирать их.
- Мы вошли, - продолжал граф, - и я увидел ее, благородную королеву, чья смелость поражала даже старых солдат, женщину, отказавшуюся от спокойной жизни во дворце ради военных невзгод, продавшую все драгоценности, чтобы заплатить солдатам Генриха… когда я увидел ту, что спасла мне жизнь, дала имя и положение, когда я увидел ее на смертном одре, мне показалось, что я умираю сам. Я словно застыл, без сил, без единой мысли… Королева обратилась к принцу Конде: "Не плачьте, дитя мое… Может, я счастливее вас…" Мы окружили ложе, стараясь сдерживать рыдания. Королева обвела угасающим взором своих соратников и сказала (я помню ее последние слова, шевалье):
- Господин адмирал, после свадьбы короля все должны тотчас же покинуть Париж… Соберите наши силы… Не то чтобы я не доверяла кузену Карлу, но всякое может случиться…
Потом королева обратилась к принцу Конде:
- Генрих, вы для моего сына - как брат. Примите мое благословение, дорогой. Будьте всегда рядом с королем, не покидайте его ни в боях, ни в городе, ни во дворце… Прощайте, друзья мои, я вас всех любила и ценила… Мой старый д'Андело, и вы, капитан Брикмар, и вы, благородные дворяне… вы положите конец гонениям на гугенотов, благодаря вам наши единоверцы получат право свободно жить и свободно молиться… Не теряйте веру… дело наше великое, ибо человек не может быть счастлив, если он не свободен… Прощайте…
Все зарыдали, мне показалось, что это - конец… Но тут королева устремила взгляд на меня, и я подошел поближе, упал на колени у изголовья постели… Я принял последний вздох королевы Наваррской.
Марильяк умолк и стал нервно ходить из угла в угол. Он был явно встревожен, и тревога эта, видимо, связывалась не только с тяжелыми воспоминаниями. Наконец граф взял себя в руки и продолжил рассказ:
- Да, шевалье, я принял последний вздох королевы… А перед этим она успела взглянуть на меня и, видимо, увидела на моем лице не только боль утраты, но и страх, страх, порожденный теми догадками, что мелькали в моем мозгу. И собрав все силы, мучимая страшными страданиями, королева Жанна прошептала мне: "Берегись, дитя мое!.. Будь осторожен!.. Ты должен знать…" Но я никогда не узнаю, что же она хотела сказать. Какую тайну хотела открыть… Наступила агония, и Жанна д'Альбре не смогла произнести более ни слова. Ее глаза, полные ужаса, обратились к камину, кажется, она искала там что-то… Потом по телу королевы пробежала дрожь и наступил конец. Жанна д'Альбре, королева Наваррская, умерла.
Марильяк кончил рассказ, и слезы катились из глаз его. Обессиленный, он закрыл лицо ладонями.
- Простите, дорогой граф, - сказал Пардальян, - простите, что заставил вас страдать… Но, все-таки, вспомните, что искала умирающая на камине?
Марильяк подошел к шкафчику, открыл его ключом, который носил на шее на цепочке, и вынул оттуда золотую шкатулку:
- Вот, думаю, это, - сказал он, ставя шкатулку на стол. - Одна высокопоставленная особа подарила мне эту безделушку, а я поднес шкатулку королеве Наваррской - она хранила в ней перчатки… Думаю, королева хотела сказать, чтобы я взял шкатулку на память о ней и хранил. Ведь это подарок моей родной матери.
- Значит, шкатулку подарила вам королева Екатерина, - задумчиво произнес Пардальян.
- Да, - ответил Марильяк, вздрогнув.
Друзья обменялись взглядами, и каждый прочел в глазах другого страшную догадку, но вслух ни один не произнес ни слова. Марильяк все стоял, не выпуская из рук золотую шкатулку. Он не сводил с нее глаз и сжимал так, что пальцы побелели. Наконец граф не выдержал и прошептал, не веря самому себе:
- Жизнь готов отдать, всю, до последней капли крови, лишь бы узнать правду… Шевалье, а если это и есть правда? Нет, не может быть!.. Тогда шкатулка орудие убийства, и моя мать, Екатерина Медичи, убила мою приемную мать Жанну д'Альбре… А я, сын Екатерины, своими руками отнес королеве Жанне смертельный подарок…
- Нет, нет, граф! Такое нельзя и вообразить! - воскликнул Пардальян.
- Не могу, не могу! - простонал Марильяк. - Лучше умереть прямо здесь, сейчас же, только не эти подозрения… Екатерина не могла задумать подобное злодейство… Екатерина любит меня… Я уверен, ведь она - моя родная мать…
Охваченный отчаянием Марильяк открыл шкатулку, в ней лежала пара белых перчаток Жанны д'Альбре, как раз те, что она надевала в последний раз в Лувр. Граф закрыл глаза и поднес перчатки к губам. Тут Пардальяна словно кто-то толкнул: потеряв самообладание, шевалье вырвал перчатки из рук графа, бросил их в шкатулку, захлопнул крышку и отнес шкатулку обратно в шкаф.
Воцарилось тягостное молчание. Пардальян и Марильяк поняли, что оба думают об одном и том же. Поступок шевалье укрепил подозрения его друга. В голове Марильяка пронеслись все события последних дней. Он припомнил собственные ощущения - безграничная радость и счастье и, вместе с тем, смутные опасения, омрачавшие это счастье; неуверенность, сомнение и так и не рассеивавшееся чувство отчаяния. Марильяк понял все, понял собственную душу! От ужаса он словно потерял дар речи и как бы со стороны созерцал жуткую драму, которую переживал в душе. Необъяснимая смерть Жанны д'Альбре, ее последние слова, взгляд, брошенный на шкатулку, - все это питало подозрения Марильяка.
Страшное подозрение… Неужели Екатерина убила королеву Жанну? Нет, нет! В это невозможно поверить. Обвинив Екатерину, признав, что она - убийца, он будет вынужден признать, что родная мать обманывает сына. Значит, Екатерина лгала, убеждая его в безупречных достоинствах Алисы. Тогда и Алиса - всего лишь орудие в руках королевы… Но, если и Алиса лгала, если она недостойна любви - рушится все… Нет, тысячу раз нет! Он выбросит такие мысли из головы, чего бы это ему ни стоило! Марильяк почувствовал, что перед ним разверзается бездна…
Сделав нечеловеческое усилие, он подавил страшные подозрения, рассмеялся, поднял ключ от шкафа, который шевалье в волнении уронил на пол, и беззаботно воскликнул:
- Бог мой! Друг мой, кажется, мы сошли с ума! И в этом виноваты вы - мы заговорили о смерти Жанны д'Альбре. Это из-за черного костюма… Но тут нет ничего странного - да, я решил венчаться в черном, потому что ношу траур и оплакиваю королеву Наваррскую… Право, поговорим о другом!
- С удовольствием, граф, - ответил Пардальян, смахивая со лба холодный пот, - но позвольте последний вопрос…
- Я слушаю вас.
- Ваша свадьба назначена на завтра?
- Завтра вечером, вернее, в полночь в церкви Сен-Жермен-Л'Озеруа… Но только вы один знаете об этом.
- Вы хотите, чтобы я присутствовал?
- Счастье мое будет неполным без вас.
- Хорошо, когда мне прийти?
- Подойдите часов в одиннадцать к боковой двери, что ведет во внутренний двор. Только приходите один.