- Да! - медленно произнес он. - Иногда небо отказывается отвечать мне. Я вопрошаю звезды, но ответы их бывают противоречивы. Но все-таки невидимые могущественные силы дают знак… Видения… одно пришло недавно. И вот, что мне привиделось, Екатерина! Вы стояли у бойницы, а я - рядом. Камень в вашем перстне сверкал в темноте, и я не спускал с него глаз. Если бы ваша рука потянулась к кинжалу, я бы остановил ее. Но вдруг мой взор затуманился. Меня словно встряхнуло, и я невольно повернулся к бойнице. Невидимые силы воззвали ко мне, и я увидел собственного сына, хотя, заметьте, Екатерина, с того места, где я находился, мне не было видно Деодата. Я увидел его словно бы в шагах двадцати от бойницы, парящим в воздухе в семи-восьми локтях над землей. Его окружал сияющий ореол, и само тело будто излучало странный свет. Рука сына была прижата к правой стороне груди, потом она медленно опустилась и я увидел глубокую рану, из которой сочилась кровь, бесцветная, словно расплавленное стекло, непохожая на красную человеческую кровь. Деодат проплыл перед моими очами. Затем мало-помалу контуры его тела расплылись, очертания потерялись, превратившись в легкий туман, и свечение исчезло. Видение пропало, и все…
С последними словами голос Руджьери становился все тише и тише, пока наконец не перешел в едва различимый шепот.
Королева склонила голову, словно придавленная к земле непонятной тяжестью.
- Мой муж, король Генрих II, - процедила она сквозь зубы, - клялся, что от меня пахнет смертью. Пусть так! Клянусь кровью Христовой, мне это нравится! Мне нравится, что обо мне говорят, будто бы я оставляю на своем пути лишь трупы. Чтобы властвовать, надо убивать! Невидимые силы предупредили меня, и я благодарна им. Марильяк должен умереть, и он умрет! Карл должен умереть, и он умрет! Ангелы и демоны помогут мне утвердить на престоле того сына, которому отдано мое сердце, мое любимое дитя - Генриха!
Екатерина быстро осенила себя крестным знамением и прикоснулась ко лбу астролога ледяными пальцами. Руджьери вздрогнул.
- Рене, - сказала королева, - ты сам прекрасно понимаешь: небо приговорило этого человека…
- Он наш сын… - простонал астролог.
- Хорошо, - положимся на судьбу. Не будем вмешиваться: пусть решают высшие силы. Но Марильяк знает, что я - его мать, и поэтому он обречен.
Екатерина не сказала, кто же обрек Деодата на смерть - может Бог, а может - и Сатана.
- Теперь он обречен, - продолжала королева. - А ведь я предлагала ему трон Наварры. Клянусь, Рене, он умрет! Я мечтаю одним ударом очистить королевство, предназначенное моему сыну Генриху. Чтобы укрепить его власть, нужно восстановить всевластие католической церкви. Чванные гугеноты наводнили королевский двор, здесь и Колиньи, здесь и Генрих Наваррский. Рене, уверяю тебя, все они, начиная с королевы Наваррской и кончая последним дворянчиком, сеют раздор и смуту. Они выступают не только против церкви, которая противостоит им, но и против королевской власти. У себя, в горах, они привыкли к независимости. Те, кто называют себя гугенотами, на самом деле просто мятежники. Рене, я не против реформации в религии, но они хотят реформировать монархию. Мы должны обезглавить протестантское движение. Во главе гугенотов - Жанна д'Альбре, и ей известна моя тайна. Устранив королеву Наваррскую, я спасаю себя, спасаю монархию и Церковь.
С этими словами королева решительно вышла из башни. Астролог последовал за ней.
Они прошли через сад и оказались около красивого двухэтажного домика, стоявшего среди деревьев. Это убежище королева распорядилась построить для своего астролога. По фасаду небольшого особняка из камня и кирпича шел широкий балкон с кованой железной решеткой. В окнах поблескивали цветные стекла; великолепная дубовая входная дверь была украшена медными гвоздями с широкой шляпкой; перед домом благоухали кусты роз.
Королева и астролог вошли в дом. Они пересекли прихожую и направились в просторную комнату в левом крыле первого этажа. На столе были разложены карты звездного неба, составленные Руджьери. Вдоль стен стояли шкафы с книгами. Но Екатерина и астролог недолго оставались в этой комнате, служившей Руджьери рабочим кабинетом.
- Лучше пройдем в лабораторию, Рене! - сказала королева.
Астролог вздрогнул, но молча повиновался.
Они вернулись в прихожую, и Руджьери склонился над тяжелой дверью с тремя сложными запорами. Через десять минут он распахнул эту дверь, но за ней оказалась еще одна, железная, на которой не было ни замков, ни засовов. Екатерина сама нажала на невидимую пружину, и дверь медленно отодвинулась в сторону, открывая узкий проход.
Комната, куда прошли королева и астролог, находилась в правом крыле первого этажа. Тяжелые кожаные шторы надежно защищали от взглядов снаружи.
Руджьери зажег две большие восковые свечи, и комната осветилась неровным светом. Стали видны два очага в глубине, к каждому из них были подведены мехи. Над ними возвышался огромный каминный колпак с вытяжной трубой. Повсюду стояли сосуды из огнеупорной глины разных форм и размеров. Несколько столов были заставлены большими и маленькими ретортами.
По знаку Екатерины астролог достал ключ, висевший у него на шее, на цепочке, и открыл один из шкафов. Екатерина начала внимательно рассматривать стоявшие там предметы.
- Посмотрим, что нам выбрать… - задумчиво произнесла она. - Что это, Рене? Золотая игла… и какая красивая…
Рене склонился над иглой, почти соприкоснувшись головой с Екатериной.
- Игла? - переспросил Руджьери со зловещей улыбкой. - Вы берете какой-нибудь фрукт, например персик, прекрасный, спелый, золотистый, и делаете этой иголкой укол в мякоть. Она очень тонка, и след укола невозможно заметить. Фрукт не потеряет ни вкуса, ни запаха, но у того, кто съест персик, в тот же день начнется рвота и головокружение, а к вечеру он умрет.
Екатерина рассмеялась, и лицо ее стало отталкивающе страшным. Когда королева была спокойна, ей обычно было присуще выражение мрачной меланхолии и величия. Если Екатерина улыбалась, она умела придать своей улыбке очарование, за которое когда-то, в дни ее молодости, поэты воспевали королеву. Но смех Екатерины Медичи внушал ужас.
А с лица Руджьери уже исчезли страдание и тревога; лишь мрачная гордость мастера, любующегося своим творением, сверкала в глазах его.
- Прекрасно! - воскликнула Екатерина. - А что в этом флаконе? Похоже на масло…
- Да, мадам, действительно это масло. Если приготовить для вашей спальни масляный светильник и добавить в масло капель десять - двенадцать этой жидкости, то Ваше Величество заснет, как обычно, без недомоганий, без тревог… Вы заснете даже быстрее, чем обычно… но уже не проснетесь никогда.
- Великолепно, Рене! А что это за коробочки?
- Обычная косметика, мадам. Вот краска для бровей и ресниц, губная помада, крем для лица, карандаш подводить глаза. Но только женщина, использовавшая крем или карандаш, через два часа почувствует сильный зуд, потом появятся язвы, способные обезобразить самое прекрасное лицо.
- Да, но это же не убивает?
- О, мадам, лишить прекрасную женщину красоты - значит убить ее.
- Потрясающе, - проговорила Екатерина. - А здесь что? Вода?
- Прозрачная жидкость без вкуса и запаха; если вы смешаете ее с водой или с вином, в пропорции тридцать - сорок капель на пинту, никто ничего не почувствует. Это шедевр Лукреции - аква-тофана.
- Аква-тофана… - задумчиво проговорила королева.
- Это настоящий шедевр, - повторил Руджьери. - Видите ли, все яды убивают сразу же, иногда молниеносно. Но бывают случаи, когда приходится действовать осторожно. Аква-тофана, жидкость кристальной прозрачности, не оставляет следа в теле человека или животного. Если ваш друг имел честь отобедать за вашим столом и ему в вино были добавлены несколько капель аква-тофана, чистейшего, словно родниковая вода, он вернется домой в прекрасном настроении. И только спустя месяц почувствует недомогание, что-то вроде стеснения в груди. А еще через некоторое время он не сможет есть, наступит общая слабость, и через три месяца после обеда его похоронят.
- Неплохо, но слишком долго ждать, - заметила Екатерина.
- Что же, будем придерживаться золотой середины. Когда же хотели бы вы избавиться… от ваших проблем?
- Жанна д'Альбре должна умереть через три-четыре недели. Не раньше, но и не позже!
- Все в наших силах, мадам. И сама жертва даст нам в руки средства. Можете выбрать, что угодно, вот на этой полке черного дерева.
- Что это за книга?
- Часослов, мадам, без него не обойдется ни один католик. Молитвенник драгоценной работы, с золотыми застежками, в посеребренном переплете. Достаточно его полистать и…
- Не пойдет. Жанна д'Альбре - протестантка, - прервала астролога королева. - Может, вот эта брошь?
- Чудесная безделушка! Но, к несчастью, ее трудно пристегнуть… Персона, которая попытается защелкнуть брошь, нажмет на пружинку и поцарапает палец. Совсем незаметная царапина, но через неделю начнется тяжелая гангрена.
- Нет, брошь, пожалуй, не годится. А вот шкатулка?
- Обычная шкатулка, мадам, похожая на любую другую, с той только разницей, что эта сделана лучшими мастерами-чеканщиками и окована чистым золотом. Настоящий королевский подарок, мадам! Но у нее есть еще одна особенность. Откройте шкатулку, Ваше Величество.
Екатерина, не колеблясь, открыла шкатулку. Она безгранично доверяла Руджьери, и он знал об этом.
- Видите, мадам, - объяснил астролог, - изнутри шкатулка обтянута прекрасной кордовской кожей. Сама эта кожа - произведение искусства. На ней нанесен рельефный рисунок по старым арабским рецептам. Кожа слегка ароматизирована, и аромат приятный.
Екатерина вдохнула легкий запах амбры, исходивший из шкатулки.
- Этот аромат совершенно безопасен, - продолжал астролог, - но, если вы коснетесь этой кожи, если ваша рука будет соприкасаться с дном шкатулки довольно долго, скажем, час, вещества, которыми пропитана шкатулка, проникнут через кожу ваших рук в организм, и недели через три начнется лихорадка, от нее вы и умрете на третий-четвертый день после начала болезни.
- Прекрасно! Но маловероятно, что я буду держать руку в шкатулке целый час…
- А это и не нужно. Не обязательно, чтобы рука напрямую соприкасалась со шкатулкой. Допустим, я подарю вам эту безделушку, а вы ее для чего-нибудь приспособите. Можете положить туда шарф или перчатки… шарф потом наденете на шею, перчатки - на руки. А пока эти вещи будут лежать в шкатулке и обретут те же свойства, что и сама шкатулка…
- Действительно, чудо… - прошептала королева. Руджьери гордо выпрямился; королева польстила его самолюбию ученого.
- Вы правы, я сотворил чудо, - надменно произнес астролог. - Я потратил годы, подбирая составы, способные пропитать кожу, словно тунику Несса. Долгие ночи проводил я за работой, едва не отравился сам, подбирая такое вещество, которое проникало бы в организм человека через прикосновение, а не через желудок и не при вдыхании. В эту шкатулку я заключил смерть, превратив ее в мою послушную служанку, немую, невидимую, сокрытую от глаз. Возьмите это чудо, моя королева. Шкатулка - ваша!
- Беру! - ответила Екатерина.
Она аккуратно прикрыла крышку, взяла шкатулку обеими руками, на какое-то мгновение замерла и прошептала:
- Такова воля Божья!
IV. Приказ короля
Итак, Франсуа де Монморанси вновь обрел свою супругу, Жанну де Пьенн, и нашел дочь, Лоизу. Он провел вместе с ними спокойный и мирный день в скромном доме на улице Монмартр. Сердце маршала переполняла радость. Он приходил в восторг, любуясь дочерью, и говорил себе, что нет на свете девушки милее и изящнее. Франсуа верил, что Жанна поправится, что приступ безумия лишь временный. Счастье вернет ей разум и здоровье. Иногда ему казалось, что в глазах безумной жены мелькают проблески сознания. Время от времени он внимательно приглядывался к Жанне и думал:
- Она придет в себя, и как тогда я объясню ей мою вторую женитьбу? Ведь я должен был хранить ей верность, даже если считал, что она изменила мне…
И при виде Жанны, такой же прекрасной, как и прежде, почти не изменившейся со времени их встреч в лесу Маржанси, маршала охватывал трепет.
Лоиза страдала от того, что мать не могла разделить с ней радость, но верила, что к Жанне вернется разум; нужен лишь заботливый уход. Всей душой отдавалась девушка неизвестному ей до сих пор блаженству: она обрела имя, семью, отца. Отец казался Лоизе человеком необыкновенным, исполненным внутренней силы и спокойного величия. К тому же он был одним из самых могущественных сеньоров королевства. Итак, несмотря на безумие Жанны, для всех этот день был днем подлинного счастья.
Ведь главное, что Жанна здесь, что она жива. Всматриваясь в ее лицо, отец и дочь, казалось, улавливали добрые перемены в ее самочувствии. Глаза Жанны вновь заблестели, на щеках заиграл румянец. Смех женщины, потерявшей рассудок, стал тихим и счастливым.
Маршал де Монморанси познакомился с Пардальяном-старшим, которого он до этого не знал. Они обменялись крепким рукопожатием в знак глубокого взаимного уважения. История с похищением Лоизы была забыта.
Ночь прошла спокойно. Однако с наступлением утра, около дома, на улице кое-что изменилось. Появился маршал де Данвиль и с ним сорок гвардейцев короля. Они сменили отряд герцога Анжуйского, охранявший дом. С отрядом ушел и тот капитан, что позволил Пардальянам остаться в доме под поручительство Жанны де Пьенн. На пост заступил офицер королевской гвардии.
Всю ночь Данвиль провел на улице, а с рассветом среди солдат началось какое-то движение. Два десятка гвардейцев зарядили аркебузы и приготовились открыть огонь. Пардальян-старший тотчас же позвал маршала и шевалье, и они устроили военный совет.
Старый вояка не скрывал радости, глаза его задорно поблескивали:
- Раз они нас атакуют, - заявил Пардальян-отец, - нет смысла держать данное нами слово. Мы оставались в доме, поскольку не могли нарушить обещание, данное госпоже де Пьенн. Нападение дает нам право на побег. Путь открыт - бежим!
- Согласен, - сказал маршал. - Но лишь после того, как они нападут. Нарушение слова одной стороной освобождает и другую от данного слова.
- Они атакуют, будьте уверены! А ты как считаешь, шевалье?
- Думаю, господин маршал с дамами должен немедленно покинуть дом, а мы останемся и будем защищаться.
- Ишь, что придумал… - проворчал Пардальян-старший, сразу же понявший, что происходит в душе сына.
Он отвел шевалье в сторону и тихо спросил:
- Ты что, хочешь умереть?
- Да, отец!
- Тогда умрем вместе. Но все-таки, послушай старого отца…
- Слушаю, батюшка.
- Ну что же… Я готов умереть, раз уж ты, черт тебя побрал бы, не можешь жить без этой малышки Лоизы, а я не могу жить без тебя. Но почему ты так уверен, что Лоиза тебе не достанется?
- Что вы хотите сказать, отец? - воскликнул Жан, побледнев от вспыхнувшей надежды.
- Только одно: ты просил у маршала руки его дочери?
- Но это же чистое безумие!
- Согласен. Но все же, ты просил руки Лоизы?
- Вам прекрасно известно, что не просил.
- Так надо попытаться!
- Никогда! Никогда! Отказ оскорбит меня.
- Тогда я сам поговорю за тебя. Возможны два варианта. Первый - предложение будет принято, и ты окажешь Монморанси честь и войдешь в их семью. Черт побери! Твоя шпага стоит шпаги любого из рода Монморанси. Наше имя не запятнано… Второй - тебе отказывают. Вот тогда мы и отправимся в путешествие по таким краям, откуда не возвращаются. Итак, согласен ли ты ждать того момента, когда отец Лоизы даст мне определенный ответ?
- Да! - ответил шевалье. Он надеялся умереть один, не втягивая в смертельный бой отца.
Пардальян-старший повернулся к маршалу и обратился к нему с такими словами:
- Монсеньер, мы с шевалье держали военный совет и вот наше решение - вы с дамами немедленно покидаете дом, а мы остаемся здесь до начала атаки. Как только на нас нападут, мы с сыном последуем за вами.
- Без вас я не уйду, - твердо сказал Франсуа де Монморанси. - И помните, если вы откажетесь после нападения покинуть вместе с нами этот дом, вы подвергнете риску жизни двух невинных созданий.
- Значит, мы должны уйти вместе… - медленно произнес побледневший Жан.
- Ну что ж, остается только ждать, - заключил Пардальян-старший.
Ожидание оказалось недолгим. В пять утра около дома появился какой-то всадник, закутанный, несмотря на теплую погоду, в широкий плащ до самых глаз. Его сразу же заметил Пардальян-старший, не покидавший свой наблюдательный пост у чердачного окошка. Всадник сделал знак рукой, и к дверям дома подошли офицер королевской гвардии и одетый в черное судейский.
Судебный чиновник вынул из особого футляра документ и начал читать вслух, громко и четко:
- Именем короля! Сим объявляются предателями и мятежниками господа Пардальяны, отец и сын, укрывшиеся в этом доме под поручительство благородной дамы Жанны де Пьенн. Поручительство объявляется недействительным, поскольку означенная дама не знала о преступлениях, ранее совершенных вышеназванными Пардальянами. Приказываем указанным господам сдаться без каких-либо условий. Они будут препровождены в тюрьму Тампль и судимы за предательство и злоупотребление королевской милостью, а также за поджог дома и вооруженный мятеж.
Приказываем офицерам королевского дозора применить оружие и, если не будет возможности взять их живыми, взять мертвыми, а трупы для устрашения повесить.
Я, Жюль-Анри Персгрен, объявляю указанным мятежникам волю короля и предоставляю им, как последнюю милость, час на размышление.
Во исполнение приказа вручаю подписанный документ дворянину Гийому Мерсье, барону дю Тейль, лейтенанту гвардейцев короля.
Человек в черном вручил бумагу офицеру и отошел к стоявшему неподвижно всаднику, закутанному в плащ.
Час, предоставленный мятежникам на размышление, прошел быстро. Улица заполнилась народом. За спинами солдат любопытные вытягивали шеи, чтобы увидеть, как возьмут преступников: живыми или мертвыми.
Через час офицер подошел к двери и громко постучал. Удары дверного молотка гулко отдались в доме.
- Именем короля! - крикнул он.
На втором этаже распахнулось окно, и выглянул Пардальян-старший.
- Вон они! Вон они! Мятежники сдаются! - закричал кто-то в толпе.
Пардальян торжественно поприветствовал офицера, высунулся наружу и крикнул:
- Сударь, вы имеете намерение атаковать нас?
- Немедленно, если вы сейчас же не сдадитесь! - ответил офицер.
- Заметьте, вы нарушаете взятые обязательства.
- Знаю и требую сдаться без всяких условий.