Оставшись одна, она с тоскою огляделась вокруг. На террасу идти не хотелось – чего ей там? Лиза права – чужая она на этом празднике. И сидеть тут одной – тоже как-то не совсем в тему. Пожалуй, лучше пройтись. Вон там, по берегу пруда, босиком по песочку.
Скинув кроссовки, она ступила босой ногой на траву, медленно пошла к берегу. А вот и прибрежный песок – чистый, гладкий, прохладный. Вода замерла зеркалом у ног, будто приглашая – ну же, входи, не бойся… Вот бы и впрямь взять да искупаться сейчас! Заплыть на середину прудика, побултыхаться… А потом бы костерок на берегу разжечь, обсохнуть, согреться, на вечернюю зорьку посмотреть. Тихо, без музыки, фейерверков и танцев.
Присев на корточки, она окунула в воду ладонь. Холодная! Да и то – кто ж это купается в начале июня? Наверное, здесь потом, в жару, будет настоящая благодать. Вышел с террасы – и в воду! Да, очень удачное место для дачи Леонид выбрал. Такой хороший и чистый пруд прямо на участке! Только он странный какой-то – не круглый, а будто по диагонали обрезанный. Ах да, он же про какую-то плотину толковал… Интересно, что там за плотина такая? Надо пойти полюбопытствовать.
Она медленно пошла по берегу, оставляя следы на песке. Однако песок вскоре кончился – берег стал обрывистым, для ходьбы совсем неудобным. И пасторальный пейзаж тут же исчез, оборвавшись за грядой сухих сосновых стволов. Что ж, и в лесу погулять можно, хотя бы до того бетонного ограждения добрести… Наверное, здесь граница дачного участка проходит? О! А в ограждении-то проход имеется… Хотя, наверное, это и не проход вовсе, просто бетонные плиты встали криво, образовав между собой щель. Если слегка пригнуться, подсобраться, то пролезть можно…
За ограждением ничего интересного она не увидела. Тот же самый лес, только неухоженный, немного напоминающий свалку. Да уж, Леонид проблемой вывоза строительного мусора не особо напрягался! Свалил все за забором, и все дела. Хорошо, хоть вдоль ограждения пройти можно. Надо бы направо взять, она ж на плотину хотела полюбопытствовать. Там и река должна быть, наверное. Если плотина есть, значит, и река должна быть.
С небольшого взгорка ей открылся вид на деревню. Крыши домов, огороды, дорога. Посередине – излучина реки. Только… Интересно, а сама-то река где? Берега обрывистые, пустые, лишь по дну течет слабое подобие ручейка, поблескивает полосой в лучах заходящего солнца.
– Хм… А сама-то река где? – тихо пробормотала она себе под нос, удивленно расставив руки в стороны. – Где река-то?
Пробормотала и вздрогнула от раздавшегося невдалеке смущенного покашливания. Обернулась, схватившись рукой за сердце. В пяти шагах от нее, примостившись на пенечке под кривой сосной, сидел пожилой мужчина вполне интеллигентного вида. То есть очень даже интеллигентного. Седая, аккуратно зачесанная назад грива волос, острый умный взгляд, выражение лица насмешливо-доброжелательное. Одет был седой "интеллигент", как она сразу мысленно его окрестила, в старые, до белизны отстиранные джинсы и наглаженную клетчатую ковбойку с коротким рукавом.
– Простите, барышня… Я не очень вас напугал, надеюсь?
– Да как вам сказать… Вообще-то я не из пугливых. А… у вас тут что, привал? – рассмотрела она на соседнем пеньке что-то вроде накрытого закусочного стола. На аккуратной холщовой салфетке лежали куски порезанного хлеба, огурец, в пластиковом поддончике – слепленные друг с другом кружки копченой колбасы. В одной руке мужчина держал маленькую фляжку, в другой – изумительной красоты черненую серебряную рюмку.
– Нет, у меня не привал. У меня здесь поминки.
– Что?!
– Да не пугайтесь так, барышня. Здесь у меня тело верного друга Каштана покоится, хорошая была собака, сорок дней назад схоронил. Да вы присаживайтесь на соседний пенек, гостьей моей будете. Не полагается на поминках стоять. Коньяку хотите?
– Ой, нет, спасибо… – замахала она руками, но на пенек все же присела. Надо же, какой дядька интересный! Поминки у него, главное.
– Ну, нет так нет, ладно. Тогда, если хотите, я на ваш вопрос отвечу.
– На какой вопрос?
– Да на тот, который вы сами себе давеча задали. Куда, мол, река делась.
– А… Ну да. И куда ж она делась?
– Так вы сами, наверное, ее недавно видели. Вы ж оттуда, из-за забора, сюда пожаловали? – показал он рукой в сторону ее недавней лазейки.
– Ну да… Там сегодня у хозяина день рождения, я его гостья. А при чем тут река-то?
– Экая ж вы несообразительная, право… Пруд хозяйский на территории видели?
– Да. Конечно. Очень красивый пруд.
– Ну, так это и есть наша бывшая река Серебрянка… Красивый, говорите, пруд получился? Ладно, что ж… Хоть не задаром сгинула красавица, и то хорошо.
– Погодите… Как это – сгинула? Вот этот маленький ручеек… Это и есть бывшая река?
– Ну да… Так решил господин Сосновский – ни к чему нашей деревне такое удовольствие. Притащил технику, в два счета плотину соорудил. Уж третий год мы без реки живем. Ни огорода полить, ни баньку истопить, ни искупаться, ни порыбачить. На всю деревню одна действующая колонка осталась, да и та на окраине. Зато у него теперь пруд на участке есть! Эстет, чистой воды эстет ваш Сосновский.
– Он… Он не мой. Я про это… не знала ничего, честное слово! Я тут в первый раз…
– Да ладно, не оправдывайтесь. Я и сам понял, что вы не в курсе этой драмы.
– Но… Почему вы так спокойно об этом говорите? Можно же было сразу этому произволу воспротивиться!
– Воспротивиться? Хм… Это вы хорошо сейчас выразились, конечно. И как, по-вашему, мы должны были… воспротивиться?
– Ну, не знаю… Жалобу в сельсовет написать, в милицию, в прокуратуру…
– Ну да, ну да. Можно еще и в Организацию Объединенных Наций, к примеру. Или в Совет Безопасности. Тоже очень хорошая контора, ничего не могу сказать.
– Это вы… шутите так, что ли, я не поняла?
– Шучу, конечно. Когда на жизни целой деревни одним махом крест поставлен, только и остается – шутки шутить. Я вот всю жизнь вроде серьезным человеком был, кафедрой прикладной математики в техническом вузе заведовал, а на старости лет, видите, пришлось шутником заделаться… А что делать? Когда у меня пять лет назад сердце прихватило, врачи посоветовали прогулки по лесам да чистый воздух. Вот мы с женой и выбрали эти места, квартиру в городе продали… Теперь вот гуляю каждый день – на дальнюю колонку с коромыслами. Час иду туда, час – обратно. Да еще и одинокой бабульке, соседке Пелагее Макаровне, надо бы воды принести. Какое ж сердце такие перегрузки выдержит?
– Но неужели вы и впрямь никак с этим произволом не боролись?
– Да бороться-то мы, конечно, боролись… То есть еще как боролись! И митинги проводили, и подписи под петицией всей деревней собирали, и в сельсовет ходили, и в милицию, как вы давеча присоветовали, и в прокуратуру… Бабки даже анафему господину Сосновскому в церкви заказывали.
– И… что?
– Да ничего, как видите. Плотина построена, реки нет. Результат сам за себя говорит. Народ на митинг больше не собирается. Все тихо и спокойно. Живем как бог на душу положит.
– Значит, смирился народ?
– Смирился? Нет, я бы так не сказал… Здесь, понимаете ли, еще более страшная вещь произошла. Наши деревенские… они словно бы приняли произвол вашего друга Сосновского за некую аксиому. Признали. Объяснили для себя. Прониклись им на уровне знания. Как в школе дети принимают знание о том, что Волга впадает в Каспийское море. Сказали – впадает, значит, так оно и есть. Если сопротивление не принимается, значит, Сосновскому действительно все можно. Вроде того – он же богатый, стало быть, право имеет. А мы, небогатые твари дрожащие, все это принять должны как данность. Такая вот коллективная достоевщина у нас в деревне Серебрянке случилась. Ну, скажите, не свинство ли?
– Да, пожалуй… Но… что же теперь с этим делать?
– Со свинством-то? Да ничего, милая барышня, ничего уже тут не поделаешь… Дьявольская эпидемия богатомании совершила свою паразитическую задачу, обратной дороги нет. Скосила людей, как холера. Иной, смотришь, только вчера вроде нормальным человеком был, а сегодня уж и в нем этот вирус трепета к богатству сидит! Он, этот вирус, главное дело, сразу в мозг человеческий внедряется, питает его искушением да вожделением. Так и происходит замена. Был нормальный человек, и нет его. Одно только молчаливое уважение к "высокому", то бишь к материальному, в нем и осталось, как эталон правильного нынешнего миропонимания. А отсюда, как гриб, и произрастает соответствующее уважение к пакостям "имеющего".
– Ну, так уж и уважение… Да включите телевизор – там же сплошные протестующие с экрана кричат!
– Это не протест, когда кричат. Это такая форма зависти. Как это, мол, у соседа есть, а у меня – нет? Да и немудрено, при наших-то социальных катаклизмах… Сначала людей в равенство-братство да в безденежье мордой тыкали, потом сразу, не дав опомниться, новые времена тяжким испытанием явились. Вот народ и не выдержал, заболел. Завожделел, запотреблял, закредитоманился. Посмотрите, какой нынче трепет вызывает пресловутая обустроенность – евроремонты, мебеля, домашняя бытовуха… Нет, я вовсе не против комфорта как такового, просто мне за суть человеческую, растворенную в холодильнике и телевизоре, обидно… Кто он нынче, наш человек, без евроремонта и купленного в кредит автомобиля? Получается – никто. Выпал из общего ряда. Пусть он будет семи пядей во лбу и очень развит духовно, все равно – никто!
– Ну, не знаю… Как-то все это слишком уж безысходно звучит. И что, никакого выхода нет?
– А в чем выход? Противопаразитные инъекции всем ставить, что ли? Или парадигму народного сознания чистить да на корню менять? И кто ж это делать станет? Нет, это не так просто, да и не выгодно никому… Я вот недавно передачку одну по телевизору посмотрел, там народ в студии возмущался по поводу отказа от миллионной премии одного нашего математика. Сколько злобных эмоций, сколько совершенно искреннего возмущения! Некоторых от гнева вообще сотрясало, только что пена изо рта не шла. Откуда, мол, такая сволочь выискался, посмел оскорбить общество отказом от денег?! Ату его, этого математика! Все в едином порыве – ату! Вон его из рядов человеческих!
– Да, я тоже эту передачу смотрела. Только я как-то… таких трагических выводов не сделала. Мне кажется, вы… немного преувеличиваете проблему. Вот относительно чиновников – тут да, тут я согласна. На этом поприще есть где вирусу вожделения разгуляться. Наверняка Сосновский их всех подкупил, поэтому вы и проиграли борьбу за свою Серебрянку! А может, вам снова ее возобновить, борьбу-то? Сейчас вон даже указ новый вышел по борьбе с коррупцией!
– Да ладно вам, барышня… Гиблое это дело, никакая борьба с коррупцией тут не поможет. Если у чиновника вирус вожделения уже грибами разросся по всему организму, он все равно путь-дорогу к своей выгоде найдет. И полицейский, бывший милиционер, тоже найдет. Его по рукам будут указами бить, а он найдет! Все руки в кровь разобьют, все равно извернется! Все это – полумеры… Помните, как умница Булгаков сказал? Разруха, мол, в головах наших, то есть в сознании человеческом… Нет-нет, указами вирусов не убьешь и человеческое достоинство обратно не восстановишь. Потому что оно состоит в первую очередь в свободе от любой одержимости, в том числе и денежной. От одержимости надо себя сохранять в первую очередь!
– Да, да! Это вы хорошо сказали! Именно от одержимости… Мне тоже, знаете, немного странно и обидно бывает, когда мои друзья и знакомые ни с того ни с сего исполняются великим денежным или бытовым "хотением"… Только я и не предполагала, что все это так… серьезно. Вернее, я именно так все это и чувствовала, только словами выразить не могла!
– Правда?
– Да, да!
– Ну что же… Очень приятно, если так. Стало быть, я в этом лесу единомышленника обрел. Значит, не все еще потеряно. Может, такие, как вы, новых деток народят да по-другому воспитают. Или внуков, может. Надо же с чего-то начинать! Звать-то вас как, единомышленница?
– Марина Васильевна Смородина, – почему-то представилась она полным именем, протянув руку.
– А я – Петр Петрович Горский. Будем знакомы, Марина Васильевна. Какая фамилия-то у вас знатная – Смородина… Чисто деревенская! Будете еще раз в Серебрянке – заходите в гости. Я во-о-н в том доме живу, с острой крышей, который у самого берега… Вернее, у бывшего берега…
Она проследила взглядом за его рукой, промычала утвердительно – да, вижу, мол. Дом, стоящий у "бывшего берега", хоть и был добротным, но выглядел сиротливо, глядел окошками на обмелевшее дно реки, словно изумляясь произошедшей с ним несправедливости.
– Скажите, Петр Петрович… А раньше, когда Серебрянка жива была, вы поутру купаться ходили? С крыльца по тропинке и прямо в воду?
Вздохнув, она ругнула себя – бог его знает, зачем такой бестактный вопрос задала? Может, просто подумалось – как это здорово, когда можно вот так, проснувшись утром, пойти и окунуться в воду!.. Вот Сосновский, например, захотел и организовал себе такое удовольствие. То есть просто отнял его у Петра Петровича.
– Да чего теперь о былом переживать, Марина Васильевна! Я стар, мне недолго осталось. Жаль только, дружок Каштан меня не дождался, покинул безвременно. Хорошая была собака, добрая, верная. А может, все-таки выпьете за упокой его собачьей души, а? У меня хороший коньяк, еще из той жизни остался, когда о суррогатах и не помышляли. Никому тогда и в голову такая мысль не могла прийти – суррогатный коньяк производить. Да, были времена…
– Нет, спасибо, Петр Петрович. Пойду я. Темнеет уже, боюсь, дырку в заборе не найду.
– Так, может, проводить вас? – сделал он торопливую попытку подняться с пенька.
– Нет, не надо, что вы! Я сама… Я помню, где это. Аккурат напротив свалки строительного мусора.
– Да уж, хорошая примета… Ну, тогда спасибо вам за компанию, за приятную беседу! Потешили старика вниманием.
– И вам спасибо. Вы… вы держитесь, Петр Петрович… Может, оно как-то и устроится все по-другому?
– Тогда и вы держитесь! Держите себя изо всех сил в достоинстве да в свободе от одержимостей, не поддавайтесь искушениям. Счастья вам, милая женщина.
– И вам тоже, Петр Петрович. Прощайте…
Сумерки совсем сгустились, когда она добрела до дырки в заборе. Пока шла по лесополосе, со стороны дома нарастали звуки музыки – невнятное "бум-бум" постепенно переходило в знакомую, запетую до состояния обморочной скороговорки мелодию:
…Ведь у меня есть черный бумер,
Он везде со мной.
Ведь у меня есть черный бумер -
Быстрый и шальной…
Обогнув декоративные кусты, она ступила на газон, нехотя поплелась на свет китайских фонариков, под которыми вовсю происходили именинные пляски.
Черный бумер, черный бумер,
Стоп-сигнальные огни…
Да, гости не танцевали, они именно – плясали. Потешались. То есть очень старались изображать лицами и телами некоторую нарочитость – ах, посмотрите, как мы под эту простоватую музычку балуемся! Приелись нам спаржи с устрицами, нам простотой поиграть хочется, селедочкой да под водочку! Вон и Дина, подняв вверх бокал и прикрыв глаза, изгаляется в незамысловатой пляске. И Лиза с ней рядом вьется и даже довольно лихо подпевает, с визгом выбрасывая из себя слова:
Ребята водку пьют, не знают фитнеса!
Все потому, что перспективы нет и бизнеса!
Впрочем, угадывалось-таки за этой нарочитостью неподдельное, истинное удовольствие. Надо бы его сокрыть конечно же, а оно ползет наружу, и никакими стараниями его не прикроешь! Уж больно вкусовые ощущения знакомые, для души родные… А стараться-то все равно надо, держать лицо в насмешливости.
Подойдя к Дине, она тронула ее за руку, качнула головой – отойдем, мол, в сторонку. Недовольно пожав плечами, та пошла за ней, обмахивая ладонью разгоряченное танцем лицо и продолжая по инерции слегка подтанцовывать.
– Послушайте, Дина… Вы в курсе, что из-за вашей плотины вся деревня Серебрянка осталась без воды?
…Ведь у меня есть черный бумер заводной,
Садись, девчонка, покатаемся с тобой…
Слова песенки повисли на острие вопроса нелепостью, и Дина с тоскою оглянулась назад, словно незамысловатая мелодия страстно манила ее к себе, в свое бездумное приплясывающее нутро. Потом, сфокусировав на ней взгляд, возмущенно развела руки в искреннем недоумении. Было и еще что-то в этом недоумении – очень злое.
– Ну, без воды. И… что?
– Да там же всего одна колонка функционирует, и та на краю деревни!
– И что?! Вам-то какое дело? Или вы эта… как ее… революционэрка Клара Цеткин? Роза Люксембург, да?
Она вдруг захохотала так громко, что все танцующие оглянулись на них с интересом. Потом, словно испугавшись собственного смеха, припала к бокалу с шампанским, осушила его до дна. То ли вздохнув, то ли всхлипнув, приблизила к ней подернутые пьяной поволокой глаза:
– А ты что, милая, решила здесь свои порядки навести, да? Из грязи да в князи выпрыгнула и теперь не знаешь, как этим обстоятельством покруче выпендриться? Или у тебя там, в деревне, близкие родственники остались?
Зло съежившись лицом, она собралась было еще выплюнуть парочку подобных вопросов, но вдруг застыла, вглядываясь в синеву сумерек. И тут же быстрая судорога пробежала по злому лицу, надевая на него маску приятности, – глаза распахнулись, губы потянулись в милейшей улыбке. Обняв ее за плечи и слегка развернув назад, проворковала в ухо:
– Ой, а вот и наши дорогие мужчины приехали…
По газону, улыбаясь, шли им навстречу Павел со своим другом детства. Вернее, улыбался только Павел. Сосновский лишь притворялся улыбчивым, озабоченно оглядывая пьющую-танцующую толпу.
– Ну, как вы тут, девочки? – потянул ее к себе Павел из Дининой обнимающей руки. – Соскучились, наверное?
– Конечно соскучились! – игриво взвизгнула Дина, неловко покачнувшись и продолжая цепляться за ее плечо. – И шампанское без вас не пьется, и шашлык в горло не лезет!
– У-у-у, милая… Ты набралась, похоже? – с ноткой сердитой брезгливости тихо проговорил Сосновский. – Мы ж с тобой вроде договаривались… Давай отойдем на минутку, я тебе шепну пару ласковых…
Цепко ухватив за предплечье, Сосновский быстро повел жену в сторону террасы. Павел усмехнулся, прошептал ей на ухо:
– Ну все, пропала бедная Динка… А ты чего такая кислая? Тебя никто не обидел?
– Нет. Никто меня не обидел. Просто… я домой хочу. Давай отсюда уедем, а? Прямо сейчас? Ну, пожалуйста…
Видимо, присутствовало у нее в голосе что-то такое – до крайности отчаянное. Внимательно посмотрев ей в глаза, он тихо произнес:
– Что ж, давай уедем… Только уйдем по-английски, не прощаясь. Пошли, пока Ленька не вернулся… Я ему из машины позвоню, скажу, что у тебя голова заболела.
Коля устроился на заднем сиденье, свернувшись калачиком. Перебравшись на водительское место, проговорил, позевывая:
– Чего-то вы рано отстрелялись, Пал Сергеич, еще и мотор не остыл… А я думал, спать сейчас залягу!
– Ну, что случилось, рассказывай! – повернулся к ней Павел, когда миновали ворота и помчались по улицам спящей деревни. – Я же вижу, с тобой что-то не так!