- Привези мне нашу старую пишущую машинку, - прежде всего распорядилась мама. - Не могу валяться без дела. После эмоциональной встряски столько замыслов появилось!
- Может, тебе книжек принести, ты жаловалась, что не успеваешь читать.
- Последнее дело читать чужое, когда можно написать что-то свое, - возразила мама.
К вчерашнему разговору мы больше не возвращались. На все прошлые темы был словно наложен безгласный запрет. Мама продиктовала мне список необходимых вещей (он был заранее составлен на обрывке газеты). Потом отругала, что я прогуливаю лекции, велела отправляться в Питер, постараться успеть хотя бы на последнюю пару и не забивать себе голову разными страхами, потому что ничего нет глупей, чем чего-либо бояться заранее. Настроенная должным образом, через час я покинула палату.
В коридоре столкнулась с Левитиным. На ходу он просматривал на свет какие-то снимки, листал бумаги, в общем, был очень занят. Я попыталась незаметно его обойти, но тут же услышала бодрое:
- Добрый день, Сима. Вот сегодня я вашей мамой доволен. Значит, со вчерашней задачей вы справились на отлично.
- Леонид Анатольевич, - пробормотала я, комкая слова. - Я вчера не стала заходить к вам вечером, потому что было очень поздно, и я решила, что вы ушли домой.
- Да-да, - ответил врач. - Я понимаю, Сима Скорее всего, я действительно уже был дома. - И снова уткнулся в бумаги.
Я хотела сказать еще, что теперь знаю правду. И что больше не считаю его моим отцом. Но какой-то трусливый голосок подсказал мне: не говори до операции. И я благоразумно закрыла рот.
Потянулись дни ожидания. На лекции я по-прежнему не ходила. Не до них мне было в те дни. Я почти все время обитала у Нинки. Она, правда, в институт ездила исправно. Я же не видела в этом смысла. Все равно ничего бы не сумела ни запомнить, ни записать.
Была еще одна причина, по которой мне не хотелось объявляться в институте. Я боялась, что стану ждать новой встречи с Марком. Теперь, когда он больше не был моим братом, мне приходилось прикладывать чудовищные усилия, чтобы выкинуть из головы сумасшедшие надежды. Но что-то подсказывало мне, что Марк больше не придет встречать меня у института. А я бы пришла, если бы думала, что могу помешать любимому человеку найти новое счастье?
Но в глубине души я все-таки надеялась на новую встречу. Может, не сейчас, позже, когда мама поправится, когда спадет страшный груз с моей души, мы встретимся с Марком на улице, и заговорим, и пойдем рядом, и я скажу ему, что в моей жизни нет и никогда не было другого мужчины. И все вернется. В те дни я жила этой надеждой.
Неделю спустя я шла по длиннющему больничному коридору, здоровалась на ходу с медсестричками. Я уже знала их всех по именам. В конце коридора, на фоне окна, я заметила силуэт какой-то женщины. Кажется, она что-то искала в своей сумочке. На ней не было халата. Захлопнув сумку, она пошла мне навстречу. Когда мы поравнялись, краем глаза я увидела ее гордо вскинутую голову, тонкую напряженную шею, короткую стрижку. Что-то в облике этой женщины показалось мне знакомым. Она уже прошла мимо, а потом вдруг остановилась и окликнула меня изумленным голосом:
- Сима, вы?
Конечно, по голосу я сразу узнала Любу. И пожалела, что не разминулась с ней хотя бы на минуту.
- У вас кто-то болеет? - приближаясь ко мне, сочувствующим голосом спросила она. Жена Марка изменилась за несколько лет, черты лица стали еще тоньше и изящнее. Она была очень красива.
- Да, - кивнула я. - Мама.
- Мне очень жаль! - воскликнула Люба. - Надеюсь, ничего серьезного?
- Я тоже надеюсь…
- А как вы вообще, Симочка?
Я пожала плечами. Говорить о себе мне совершенно не хотелось. И я поскорее спросила:
- А вы?
Прекрасное Любино лицо расцвело в счастливой улыбке.
- Ой, замечательно! Вы знаете, мы с Марком уезжаем за границу, на постоянное место жительства. Чего здесь высиживать? Вот, зашла отдать дяде Лене некоторые вещи.
Я собрала все мужество, на которое была способна, и сказала:
- Желаю вам счастья на чужбине.
- Спасибо, Симочка, - пропела Люба и крутанулась на каблучках. Короткие кудряшки красиво взметнулись. Она пошагала прочь, веселая, счастливая. Полная противоположность мне.
- Подождите! - вдруг не выдержала я - Скажите, Люба, как вы можете так жить?
Люба с готовностью повернулась ко мне, вскинула тонкие брови:
- Как - так?
Но я уже готова была уничтожить себя за этот завистливый выпад. Поэтому замотала головой:
- Нет, извините, это не имеет значения…
Люба не уходила, смотрела на меня в упор, а потом спросила с легкой усмешкой:
- Вы имеете в виду, без любви, да? Но я-то ведь люблю. А мне этого достаточно.
Я пожала плечами. Язык себе отгрызть, что ли?
- Вообще, знаете, Сима, взаимная любовь редка. Обычно любит кто-то один. Вот я бы не смогла жить с человеком, который бы меня обожал, а меня бы от него воротило. Я всегда хотела любить сама. И мне повезло.
Люба ушла, гордо вскинув голову. А я осталась стоять, униженная и раздавленная. Все было кончено.
- Сима! - окликнул меня с противоположного конца коридора Левитин. - Подойдите-ка ко мне!
Я поплелась ему навстречу.
- Операцию я назначил на пятницу, - сообщил главврач. - Женю уже предупредил. Думаю, начнем часиков в девять, а потом как Бог даст. В общем, готовьтесь.
- Спасибо, - пробормотала я.
И Леонид Анатольевич стал удаляться.
- Подождите! - вдруг не выдержала я. И вцепилась в рукав его белого халата. - Леонид Анатольевич, я должна перед вами извиниться. Теперь я знаю, что ошибалась и что вы - не мой отец!
Левитин поглядел на меня рассеянно, потом вдруг погладил по руке, которой я держала его за халат. Пальцы мои сами собой разжались.
- Ну что ж, значит, не отец, - произнес он совершенно невозмутимо. - Жаль, Симочка, любой мужчина гордился бы такой дочерью, как вы. - И пошел прочь по коридору. Как будто я извинилась перед ним за то, что случайно наступила на ногу.
В день операции с раннего утра я рвалась в больницу. Но меня туда не пустили, сначала Нинка, а потом на помощь ей пришел дядя Саша. Ума не приложу, когда они успели познакомиться. Хорошие люди быстро находят общий язык. Они на пару развлекали и отвлекали меня, пока не позвонил Леонид Анатольевич. Он сообщил, что операция прошла успешно и прогноз у него пока благополучный. Приходить не надо: мама до завтра пробудет в реанимации. Впервые за бесконечно долгий срок я почувствовала себя счастливой.
Я заглянула в мамину палату. Ее соседку уже успели перевести куда-то, а возможно, и выписать домой. После операции прошла неделя, мама прогуливалась по коридору и мечтала о скорой выписке. Я снова стала ходить в институт: всего ничего оставалось до диплома.
На этот раз в палате мама была не одна. Напротив, на соседней койке, сидел доктор Левитин. В этом не было бы ничего необычного, если бы не мамино лицо. Она сидела закусив губу, как в минуту крайней растерянности, взгляд ее нервно блуждал по облупленным стенам палаты. Заметив меня, мама улыбнулась натянуто и громко произнесла:
- Леонид Анатольевич, тут ко мне дочка пришла. Главврач тоже обернулся и посмотрел на меня. Сказал, исключив из своего голоса всякое выражение:
- Что ж, очень хорошо, что дочка, - и начал собирать с покрывала какие-то бумаги и диаграммы.
- Если вы разговариваете, могу подождать в коридоре. - Я сделала шаг назад.
Но они оба как-то очень бурно воспротивились этому. Левитин громко заверил меня и маму, что его давно ждут на консилиуме. Когда он проходил мимо, я ощутила на себе его внимательный, словно вопрошающий взгляд.
- Мама, у тебя все в порядке? - приступила я к матери.
- Конечно, - бодро объявила она. - С завтрашнего дня начну совершать пешие прогулки по больничному дворику.
- Леонид Анатольевич ничем тебя не огорчил? Может, результаты анализов не очень хорошие?
Мама погрозила мне пальцем:
- Не пугай меня, дочка. С моими анализами все в полном порядке.
Больше я вопросов не задавала. Но на сердце словно накинули железную удавку. С того самого момента я стала подозревать, что операция не принесла нужных результатов.
На следующий день мы с мамой гуляли по коридору. Сперва хотели выйти на улицу, но там разыгралась такая метель, что я с трудом добрела до больничного корпуса. Мама раздражалась, когда я время от времени пыталась поддержать ее под локоть, поэтому опережала меня шага на два. Она первая достигла больничного холла и вдруг резко повернулась на месте и приказала мне:
- Идем в обратную сторону.
Но я успела выглянуть в холл. Ничего особенно там не наблюдалось, только доктор Левитин о чем-то беседовал с сестрой-хозяйкой. Я лишний раз убедилась в том, что мама всячески препятствует нашим встречам. Как будто боится, что главврач скажет о чем-то, о чем мне лучше не знать.
Через пару дней мы с Нинкой сидели вечером на ее маленькой кухне. Вернее, сидела я, а Нинка металась между плитой и столом, что-то жарила, убирала, переставляла. Ее хозяйственные навыки за последнее время претерпели качественное изменение. Лицо ее сияло, и едва ли это радостное оживление было связано со мной: за последний час я не произнесла ни слова.
- Давай колись, Нинка, - не выдержала я. - Что у тебя хорошего?
- Я выхожу замуж, - не стала темнить Нинка. - Помнишь, я тебе рассказывала про парня с младшего курса? Так вот, в последнее время он ужасно активизировался. Наверное, испугался, что я закончу институт и исчезну в неизвестном направлении. А вчера мы с ним ездили в Пушкин, бродили, валялись в снегу, а потом он сделал мне предложение. Родители, конечно, в трауре. Но против не выступают, хотят сперва познакомиться с потенциальным зятем.
- Нинка! - ахнула я. - Вот надо же! А ты его любишь?
- Люблю, - твердо ответила Нинка. - Я ведь первая на него взгляд положила. Еще на втором курсе. И вот впервые у меня совпало.
- Это твоя первая любовь? - Я вспомнила, что никогда в прежние годы Нинка не рассказывала мне о своих симпатиях.
- Да что ты? - всплеснула руками Нинка. - То есть по ощущениям - первая. А де-факто - на третий десяток перевалило.
- Ты никогда мне в школе не говорила, чтобы тебе нравился какой-нибудь мальчик.
- Я стеснялась, - призналась подруга. - Они ведь на меня никакого внимания не обращали, никто и никогда. А то и хуже бывало. Вот, например, была я в школе влюблена в математика…
- В Марка?
- Да ты что?! - Нинкины щеки сделались свекольного цвета, она в ужасе замахала на меня руками. - Нет, после Марка Леонидовича у нас ведь тоже был математик-мужчина. Лет тридцати, но такой бледный, худой, сердечник. Даже наши учительницы на него не позарились. Если в классе случался какой-нибудь кипеж, он немедленно начинал глотать таблетки. Так вот, меня угораздило в него влюбиться.
- Наверное, ты его пожалела.
- Не знаю, но по ощущениям сильно походило на любовь. Так вот, каждый день после уроков я ходила провожать его до дома. Боялась, вдруг ему станет плохо по дороге. Но дома его никто не ждал, вот он и шел в наш лесопарк, бродил там, иногда даже обедал на скамеечке. А я пряталась в кустах.
- Ну так подошла бы.
- Я и подошла однажды. Как будто мы случайно пересеклись. Но ты не представляешь, как он испугался! Застыл на месте, стал задавать мне всякие вопросы: "Попова, что вы тут делаете? Как гуляете, когда ваш дом в другом конце города? Может, у вас проблемы с новой темой? Так подходите на перемене!" Я потом сообразила, что ему, наверное, в школе все уши прожужжали, что был прежде него математик, который связался с ученицей и был уволен. Так что тут ты мне, подруга, немного напортила. Пришлось в дальнейшем еще лучше прятаться в кустах.
- Нинка, я надеюсь, он не умер к концу учебного года? - вдруг заволновалась я.
- Нет, - успокоила меня Нинка. - Но куда-то перевелся. Я искала его почти целый год. Я вообще тогда только и делала, что кого-то искала.
- Ну, прости, Нинка, я уже признала, что виновата перед тобой.
- Главное, что ты все-таки нашлась, - заметила мудрая подруга. - Ты же не откажешься быть свидетельницей на моей свадьбе? Помнишь, мы об этом договаривались еще в третьем классе?
- Помню, - сказала я упавшим голосом, потому что сердце мое снова мучительно сжалось. - Только, Нинка, я сейчас не знаю, чего мне ждать от ближайшего будущего. У меня такое чувство, что с мамой все очень плохо.
- Ты что? - побелела Нинка. - Ведь операция прошла успешно.
- Дело не в этом. Меня с самого начала врач предупреждал, что операция может и не принести результата. Мне кажется, так и произошло. И теперь они тщательно скрывают это от меня. Маму я даже не спрашиваю - известный конспиратор.
- Так иди к Левитину! - почти приказала Нинка. - Немедленно иди, в больницу или к нему домой. Он же к тебе так относится! Он не станет тебя обманывать, Симочка.
- Не могу, Нинка, - призналась я, трясясь так, словно с меня содрали кожу. - Я очень боюсь. Раньше я боролась, добивалась, потому что была надежда. А если операция не помогла, это все, конец надежде, бороться больше не за что.
Нинка подошла ко мне, обняла за плечи, нежно, по-матерински заглянула в глаза:
- Все равно иди, Сима. Лучше знать правду, чем жить в постоянном страхе. А может, и нет там ничего ужасного, а ты так себя мучаешь.
Я безнадежно вздохнула:
- Ладно, Нин. Я зайду к нему завтра. Сегодня давай отметим перемены в твоей жизни. Я видела у тебя в холодильнике бутылку с каким-то пойлом.
Нинка сперва хотела отвертеться, но потом заглянула мне в лицо - и полезла в холодильник.
На следующее утро я вошла в кабинет Леонида Анатольевича. Ноги у меня подкашивались от ужаса, выпитый вечером стакан вина перекатывался от желудка к горлу и обратно. Но я знала, что не уйду отсюда, пока не узнаю всю правду.
- Что случилась, Сима? - спросил меня доктор, вскидывая на меня глаза. Он даже без очков уловил перемены в моей внешности. - Вы сегодня весьма бледны.
- Леонид Анатольевич, - пробормотала я. - Пожалуйста, скажите мне правду, как обстоят мамины дела.
Левитин отыскал на столе очки и изучал меня еще пару мгновений. Потом сказал:
- Разве это не достаточно наглядно? Ваша мама уже вовсю разгуливает по больнице.
- Но она и раньше не лежала пластом! Вы же знаете, я не об этом. Я хочу знать, дала ли операция нужный результат.
- Полагаю, так и есть.
- Но что тогда вы так старательно скрываете от меня?! - не выдержав, закричала я. - Все-таки есть что-то нехорошее, в анализах или в снимках, я не знаю!
Левитин долго и задумчиво смотрел на меня, под его взглядом я едва не лишилась чувств.
- Понимаю, - наконец произнес он. - Наши беседы с Женей вы восприняли как что-то, внушающее опасение. Уверяю вас, Симочка, это не так.
- А как?
- Помните, я сказал вам на днях, что любой мужчина хотел бы иметь такую дочь, как вы? Однако это не единственная причина, по которой я сделал вашей маме предложение.
Несколько секунд я ловила смысл его витиеватой фразы. Поймала - и вытаращила на доктора глаза.
- И это все?!
- Все, - лаконично подтвердил Левитин.
- О господи, вот оно что, а я так испугалась! - Я ощущала себя как человек, только что избавленный от смертной казни. - Я ведь думала только о ее здоровье, понимаете…
- Понимаю.
- Извините, я пойду. - Я попятилась к выходу.
Я уже почти закрыла за собой дверь, как вдруг сообразила, что забыла нечто важное. Снова заскочила в кабинет и спросила, идиотски улыбаясь:
- Простите, я не спросила: а что моя мама, согласилась?
- Нет, - все в той же телеграфной манере ответил Левитин.
Ну черт меня дернул возвращаться! Могла бы спросить и у мамы! Испытывая чрезвычайную неловкость, я стала медленно просачиваться в дверную щель, бормоча:
- Ну, это ничего, знаете, я с ней поговорю, я спрошу у нее…
В спину мне донеслось вежливое:
- Полагаю, этого делать не нужно.
Но я уже неслась прочь по коридору.
- Мама! - В палату я ворвалась злая, как волк-людоед. - Почему ты мне не сказала, что Леонид Анатольевич сделал тебе предложение?!
Мама читала книгу. И не лежала, а сидела на стуле у квадратного стола, поставленного в палату для хозяйственных нужд. Моему заявлению она в общем-то не очень удивилась, только произнесла вопрошающим голосом:
- Ну, это ведь, как мне кажется, не слишком тебя касается?
- Да, это уж точно, не касается! Но, мама, я ведь была уверена: раз вы темните, значит, с тобой что-то не в порядке.
Мама пробормотала что-то в том духе, что в моих глазах она выглядит старой рухлядью, у которой кроме плохого здоровья ничего личного быть не может.
- Кстати, а почему ты ему отказала? - спросила я, немного успокоившись. - Он тебе не нравится, да?
- Почему же, - проговорила мама. - Леня - замечательный человек, таких, наверное, единицы остались.
- Он тебе нравится, но как дядя Саша, верно? Жалко… Он бы присматривал за твоим состоянием…
Тут мама издала негодующий стон. Какое-то время мы сидели молча. Я наслаждалась покоем и почему-то думала о Нинкиной свадьбе. Кажется, мне все-таки удастся на ней погулять.
- А ты, Сима, меня удивила, - вдруг каким-то особенным голосом произнесла мама. - Я думала, что с тебя уже достаточно этой семейки. Что ты и слышать не захочешь о подобном союзе.
- Так ты поэтому отказала? - встрепенулась я. - Ерунда, мамочка, можешь срочно соглашаться! Леонид Анатольевич мне нравится, а Марк - Марк сейчас далеко, надеюсь, он даже не выберется на вашу свадьбу. Все остальное я переживу.
Мама вздохнула:
- Да нет, солнышко, не только в этом дело. Ну какая из меня сейчас невеста? Нужно продолжать лечение, и неизвестно, во что я превращусь через пару месяцев.
- Ну так вот, мама, будет лучше, если Леонид Анатольевич станет тебе всячески помогать, контролировать, - снова встряла я.
- Все, молчи! - Мама даже ногой топнула. - Умереть охота от таких речей. Не выхожу, и весь разговор!
И я поспешила заткнуться.
В тот вечер впервые за все эти тяжкие недели я направилась после больницы не к Нинке, а домой, в нашу старую квартиру. Вдруг мне захотелось увидеть ту обстановку, которая окружала меня во времена моего взросления. Наверное, это означало, что душа моя начала понемногу восставать из пепла. В тот день я впервые поверила в то, что впереди есть что-то хорошее, а не только болезни, горе и одиночество. И что жизнь не такая уж хрупкая штука, чтобы расколоться вдребезги при первом же испытании. Словом, я вместе с мамой пошла на поправку.