Маленький столик был зажат между другими столами, но нас это не смутило. Мы заказали какое-то горячее блюдо, не разобрав, что это такое. Рядом с нами, спиной к стене сидел худой темнокожий человек, склонив замкнутое лицо над сложенной газетой. Ловким движением он вытащил синюю шариковую ручку и раскрыл ею газету. Это движение было похоже на ритуал, позволявший ему быстро найти кроссворд. Я проследила за его взглядом и поняла, что он не заполняет каждую клеточку одной буквой, как это положено. Он писал целые слова и предложения, используя кроссворд исключительно как линованную бумагу.
Неожиданно я увидела, что Фрида тоже что-то записывает. Это было нечто новое. Обычно писала я. Я наклонилась, чтобы посмотреть, что там написано. В это время зазвонил ее телефон.
- Слушаю. Алло!
- Почему не вовремя? Нет, нисколько!
- Конечно, можешь. Я буду держать тебя в курсе. Нет, я не буду спрашивать. В порядке? Не говори глупостей, это замечательно! Все будет хорошо.
После этого Фрида долго слушала молча, и я снова пыталась задержать на чем-нибудь взгляд. Ни на чем определенном, просто на чем угодно. Когда она кончила разговаривать, мы некоторое время сидели, не шевелясь.
- Мы должны что-нибудь сделать для Аннемур, - решительно сказала Фрида.
Человеку с кроссвордом вдруг что-то пришло в голову. Он писал быстро-быстро. Переставал писать, кусал ручку, смотрел в пространство и снова писал. Иногда он испуганно оглядывался по сторонам, словно боялся, что мы ему помешаем.
- Почему? - спросила я.
- Она совсем убита.
Я почувствовала, как во мне закипает гнев. Не тот обычный гнев, который я прятала глубоко в сердце. А незнакомый, для которого во мне могло не хватить места. Он был рожден примитивным желанием голыми руками размазать Фриду по кофейному столику.
- Успокойся! Никто, кроме Аннемур, не знает, где мы находимся.
- И чем вызвана такая твоя забота? - натянуто спросила я.
- Франк опять загулял.
- Опять бега? Сколько он проиграл?
- Он почти не бывает дома. У него новая дама.
Я знала, что это неизбежно. Франк не способен на моногамию. А я сижу тут в Венеции! Я смотрела в свой бокал и чувствовала, что с сопением дышу через нос, не разжимая губ.
- Насрать мне на это, - сказала я, пользуясь вульгарным языком Фриды.
- Не сомневаюсь. Мне тоже. Но не Аннемур. Кроме того, ей кажется, что кредиторы Франка решили, будто она скрывает крупную сумму… Она чувствует угрозу. И совершенно убита. Не в состоянии даже позаботиться о детях. И вдобавок ко всему умер ее психиатр. Это серьезно.
Фрида словно переменила личину. Ведь до сих пор из нас двоих именно она все держала под контролем и не позволяла сбить себя с толку сентиментальной болтовней о жалости к ближнему Конечно, она была способна проникнуться сочувствием, но такое… это было на нее не похоже.
- Фрида, ты говоришь серьезно? Мы за нее не отвечаем. Ведь мы почти не знаем ее.
- Ну это как сказать…
- Что мы можем для нее сделать? Ты считаешь, что мы должны отдать ей деньги?
- Нет, дело не в этом. Но мы должны помочь ей скрыться. Она может приехать к нам. И она поможет тебе лучше понять Франка, - быстро сказала Фрида, словно боялась, что ей не хватит мужества.
- Ни за что! Это все глупости! - сказала я, словно была Фридой, ставившей меня на место.
- Это могло случиться, когда вы с Франком…
- Но не случилось. Я всегда была внимательна и нетребовательна. Я всегда кралась, как вор, считаясь с нею, с детьми и с Франком. Моей жизни не позавидуешь, скажу я тебе. Моя жизнь состояла из вечного ожидания, самоотречения, молчания и одиночества. Мы с тобой не виноваты, что он нашел себе подругу, которая, судя по всему, не желает стать невидимкой ради того, чтобы он мог и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Сам разберется. Что посеешь, то и пожнешь.
- Плохо не то, что он нашел новую подругу. Плохо, что те, кому он должен, считают, будто Аннемур… Они могут быть опасны, - уклончиво буркнула она.
Я заморгала, пытаясь понять, к чему она клонит.
- И ты хочешь, чтобы она вывела их на нас?
- Ладно, не будем больше об этом, - решительно сказала Фрида.
- Ты ей что-нибудь обещала? - спросила я.
- Разумеется, нет.
Я сказала себе, что я, видимо, чего-то не поняла, решив, будто она что-то обещала жене Франка. Мне стало легче. Но все-таки остался неприятный осадок, лишивший меня радости от прогулок по узким улочкам, мосту Риальто и вдоль мелких каналов. Из-за этого чувства гондолы стали казаться мне расфуфыренными монстрами, а маленькие магазинчики, торговавшие карнавальными масками, - смешными.
Фрида больше не заговаривала о жене Франка. Возвращаясь в Берлин, мы снова нашли дружеский тон.
В одном месте она, задумавшись, проехала на запретительный знак. Ничего страшного не случилось, однако это было необычно. Мы ехали по району с красивыми поместьями, окруженными похожими на парки садами. Но я не могла всем этим наслаждаться. Что-то между нами встало. Мы не могли открыто говорить о своей тревоге.
Чтобы, так сказать, вернуться на землю, я стала жалеть, что не купила маску, которую видела в одной витрине. Каждый, кто был в Венеции, обязан купить себе маску! Да, я злилась на Фриду, потому что не купила ту маску. Как будто она была в этом виновата.
И еще меня злило, что я не подала милостыню молодой матери с ребенком, сидевшей у какого-то моста. Невозможно подавать милостыню всем нищим на свете! Но нужно подавать тем, которые останутся в твоей памяти и лишат тебя покоя. Это я уже знала по себе. И если бы я дала ей какую-нибудь купюру, потому что мелочи у меня не было, это помогло бы мне чувствовать уважение к себе еще очень долго. От моего раздражения, вызванного телефонным разговором Фриды, пострадала нищенка.
Красный телефон
Когда на кухне зазвонил телефон, я писала в гостиной. При первом же звонке мне показалось, что нас обложили, но все-таки я позволила ему звонить дальше. Не станет же Фрида звонить по своему собственному телефону. Значит, это был кто-то другой.
Я углубилась в работу, мне хотелось использовать время, пока мы жили в Берлине. Фрида много гуляла, а я старалась не выходить из дому - люди, которые по той или иной причине шли у меня за спиной, вызывали во мне тревожное чувство. Иногда мы с Фридой только завтракали вместе за маленьким столиком на кухне, но не разговаривали. Потом я возвращалась к работе, а она куда-то уходила.
Но вот сегодня зазвонил телефон. Я пошла на кухню, чтобы посмотреть, с какого номера звонят или прочитать оставленное сообщение. Франка раздражала моя тупость в технических вопросах, и это свое раздражение он обрушивал на меня, когда ему наконец удавалось до меня дозвониться. Я не возражала ему. Напротив, всячески показывала, что понимаю его.
Собираясь узнать, кто нам звонил, я первым делом подумала, что это мог быть Франк. Риск, что это он, подействовал на мой кишечник и заставил пульс биться, как после тяжелой тренировки.
В Осло извинения Франка меня мало интересовали. Услышав звонок телефона или увидев, что мне оставлено сообщение, я понимала, что Франк не придет. Из-за этого, а вовсе не из-за причины, которая мешала ему прийти ко мне, у меня как будто воспалялась вся нервная система. Однако здесь, в Берлине, мысль, что это звонит Франк, окончательно доконала меня. Похоже, все оборачивалось к худшему. Словно этого было мало, телефон издал "би-ип", как только я взяла трубку. На этот раз мне удалось найти сообщение, сделанное по-норвежски: "Помнишь наш уговор? Дети пристроены. А вообще все ужасно. Нужно укрытие".
Я бросилась в гостиную и там обнаружила, что все еще держу в руке этот красный телефон. Задохнувшись, я вернулась на кухню и положила его туда, где он лежал до звонка. Словно этого было достаточно, чтобы звонок стал воображаемым, прозвучавшим только у меня в голове. Потом я набрала стакан воды и выпила его, не отходя от мойки.
От кого было это сообщение? От Франка? От его жены? О чем договорилась Фрида? Я вдруг подумала, уж не собирается ли она покинуть меня? Может, я потеряю ее так же легко, как и нашла? Или это она меня нашла? Я ничего не говорила ей об этом, не благодарила ее, но это она выбрала меня.
Я снова подошла к телефону, чтобы, если возможно, узнать, с какого номера нам звонили. Сразу я этого, конечно, не увидела. С изощренной осторожностью я попыталась выяснить номер. Только затем, чтобы понять, что он мне неизвестен. Однако мне стало легче, когда я поняла, что звонил не Франк. А еще я поняла, что в кругу моих знакомых я самая трусливая. И хотя круг этот был невелик, но тем не менее… Еще за завтраком я приняла последние успокоительные таблетки, больше у меня их не было.
Посидев в уборной, я вернулась к письменному столу. Где-то ведь мне надо было находиться. Чтобы доказать себе собственный оптимизм, я захватила с собой поллитровую пластмассовую кружку воды. Снова зазвонил телефон. На этот раз я быстро бросилась на кухню и схватила его.
- Слушаю?
Молчание, странное шуршащее молчание. Но ведь я знала, что там кто-то есть!
- Это ты?
- Да, - ответила я, не думая о последствиях.
- Еще раз здравствуй! Не могла удержаться и позвонила. Мне нужно с кем-нибудь поговорить. Ты получила мое сообщение?
- Да.
- Не узнаю твой голос. Что-нибудь случилось?
- Нет. - Я помолчала ровно столько, сколько было нужно, чтобы после паузы в трубке снова послышался женский голос:
- Он говорит, что они не уступают. Дело идет к гибели…
- Кто они?
- Господи, ты же знаешь!
Я нажала на красную кнопку и пришла в себя, только услышав чье-то астматическое дыхание рядом с собой.
Телефон зазвонил снова, я не ответила. Но оживить рабочий день было уже невозможно. На мониторе компьютера не появилось ни одного нового слова. Мозг работал, как мидия в солоноватой воде без кислорода. Отравление уже началось. К тому же у меня зачесалось запястье в том месте, где пульс. Я пошла в ванную и попыталась смыть зуд. Как я и думала, это почти не помогло. Я взяла мазь, которую хранила в пластиковом пакете из Ка-Де-Ве.
Намазав руку, я села к кухонному столу, чтобы осмотреть корпус Фридиного телефона. На одном конце была трещина, оставшаяся после того, как он упал на землю. Если поковыряться в этой трещине, он, может быть, замолчит. Но как я объясню Фриде, что телефон сам расковырял себя до смерти?
Пока я там сидела, свет за окном изменился. Над вершинами голых деревьев небо полиловело. У соседних домов вспыхнули желтые глаза. Один за другим. Несколько раз хлопнула дверь на заднем дворе. Этот стук испугал меня, хотя я знала, что в нем не было никакой угрозы. Я выпила еще воды. Во всем виновата только я. Конфликт происходил не вне меня, а в моей голове. Мне так трудно со всем остальным миром, потому что в моей голове все занимает слишком много места. И передо мной возникло tableau:
Девочка идет одна в темный хлев. Стоит зима, или конец осени. Красная краска облезла, особенно с наветренной стороны, там ветер дует сильнее. На месте исчезнувшей краски появляется серость. На чердаке, где когда-то лежало сено, между досками зияют большие щели. Во время дождя в них прячется небо. Девочка входит в скрипучую дверь. Пахнет старой, замерзшей сенной пылью. Солнце проникает в хлев и бросает на пол полоски. Странно, ведь эти полоски не настоящие, они существуют только в ее голове, потому что только она видит их в эту минуту. Ночью там ничего нет. Никаких полосок. За хлевом видны замерзшие деревья. Она одна во всем мире смотрит отсюда на деревья. Через щели в стене. Нужно войти в хлев, чтобы увидеть мир именно таким. Внутри пахнет сухим навозом и полом, который никто не подметал уже много лет. Во всяком случае, пока была жива ее мать. Если войти в стойла, можно увидеть цепи, которыми когда-то приковывали животных. Можно поднять их и послушать, как звякают замерзшие звенья цепей, теперь они уже никого не держат в плену. Можно открыть жалобно скрипящую дверь и ощутить, как по помещению проносится невидимый ветер. Можно слушать свои шаги и чувствовать, что пальцам уже тесно в башмаках. Рано или поздно ей придется пересечь поле и вернуться в большой дом к действительности. Но пока что девочке хочется стоять здесь и наблюдать за тем, чего не видит никто другой.
Я и словом не обмолвилась о том, что ковырялась во Фридином телефоне. Она тоже ничего не сказала. Скрыв это от нее, я нарушила существовавшее между нами доверие. Но ведь и она тоже многое от меня скрывала. Эпизоды всплывали сами собой. Она говорила с тем известным актером в Абано-Терме и поехала с ним в больницу. Но ничего не сказала мне о нем. А ее разговоры по телефону с женой Франка, которой она якобы ничего не обещала!
Фридино слово стало как будто законом. Если она сказала, что не обещала, значит, так и есть, хотя я собственными ушами слышала совершенно другое. Если Фрида считала, что я могу с чем-то справиться, я справлялась. И вот теперь - если Фрида ничего не сказала про телефон, может, все это надо считать пустяком? Чем-то, что существовало только в моей голове?
Однако недоверие уже грызло меня, как термит. И термитов становилось все больше. Фрида гуляла по городу, пока я сидела и писала. Она была свободна, а я была рабыней. Мне тут же пришлось внести поправку, потому что это было несправедливо. Но что, собственно, я знала о ней? Разве она рассказывала мне о людях, с которыми встречалась? И этот женский голос, наверняка принадлежавший жене Франка? Какую игру вела со мной Фрида? И знал ли обо всем этом Франк? Может, Фриде было поручено следить за мной, пока я храню деньги, которые не должны были попасть к его кредиторам?
И тут же у меня возникла мысль: кто из нас, Фрида или я, решил, что мы можем воспользоваться деньгами Франка? Отправиться в путешествие предложила она. Но кому первому пришла в голову эта мысль? Если признаться, пусть даже только самой себе, что все это придумала я, кто же я тогда на самом деле? Я, заставившая Фриду совершить все эти страшные, темные поступки?
Одно дело, если о чем-то умолчала Фрида, другое дело - я. Не знаю, что хуже. Но, независимо от этого, я не имею права ее судить. Она много значит для меня. Какие бы не были у нее планы, в которые она меня не посвятила, я должна быть ей благодарна за то, что не сижу сейчас в Осло и не жду, когда наконец Франк отделается от своей чесотки и от своей жены. Разве что мне хотелось бы пройтись по книжным магазинам на Бугстадвейен и Хегдехаугсвейен, а также заглянуть в "Танум" на улице Карла Юхана, чтобы незаметно поставить свою книгу рядом с каким-нибудь глупым бестселлером. Я бы бродила поблизости, боясь, что меня поймают на месте преступления. Это, безусловно, было бы унизительно, но не смертельно. Я помнила унижения так же долго, как слоны. И передо мной возникло tableau:
Девочка просыпается утром, ей приснилось, будто она исчезла. Никто ее не видит, хотя она уже встала. Она открывает глаза и по лицам других детей понимает, что приснившийся ей сон - правда. Она сидит в уборной и никто не открывает дверь и не смеется над ней, моется, и никто не подгоняет ее, одевается и никто не заговаривает с ней, не смотрит на нее. Она идет завтракать и становится в первой шеренге. Она чувствует, как они толкают ее, но тут же пробегают дальше. Сила толчка зависит от того, как быстро бежит то либо другое тело ей навстречу и от его тяжести. И как раз когда она становится видимой, она чувствует удар по щеке:
- Уйди с дороги, дура!
- Мы должны сейчас же уехать отсюда! - сказала Фрида.
- Что за спешка? За тобой кто-нибудь следил?
- Нет. Ты просто забыла, что наш договор на квартиру кончается первого февраля. Это ты ни за чем не следишь. Помнишь, по пути из Италии мы остановились в Мюнхене и говорили о том, что нам не стоит возвращаться в Берлин, а лучше поехать через Прованс в Барселону? Но ты тут же вспомнила о договоре с владельцами квартиры и сказала, что не можешь исчезнуть ни с того ни с сего. И что у тебя в Берлине остались книги. Ты всегда находишь отговорки, которые все усложняют. Тебе кажется, будто современное общество - это утопия. Но договоры можно заключать по телефону, а книги пересылать почтой.
Прошло два дня с тех пор, как я слышала женский голос по Фридиному телефону и тут же связала наш спешный отъезд с этим голосом. Еще у меня было смутное чувство, что Фрида знает о моем телефонном разговоре, но молчит. Может, у нее есть основания считать, что я отнеслась к этому серьезно и потому не хочу говорить об этом? Или что я просто забыла о том звонке, потому что не придала ему значения?
- Сначала нам надо зайти в аптеку. Моя баночка почти пуста, - глупо сказала я.
- Нам? На этот раз тебе придется пойти самой! - сердито сказала она.
В моем немецко-норвежском словаре чесотка называлась kratze или raude. Но я не могла даже представить себе, как я произнесу это вслух.
- Я не знаю, как это называется.
- Помнишь то воскресенье перед Рождеством? В старом пакгаузе, а может, это бывшее заводское помещение, была устроена выставка промышленных товаров недалекого восточно-немецкого прошлого. Там еще была башня, сооруженная из бумажных коробок? На каждой коробке была реклама домашней утвари, продуктов и всяких предметов для дома и семьи?
- Да. - Я увидела перед собой картинку с ползающими существами, увеличенными не меньше чем в миллион раз. Шесть ножек, два усика и на конце блестящего членистого туловища что-то похожее на ножки для упора. Scaben, было написано в левом верхнем углу. А внизу скромно красными буквами было выведено название, которое следовало называть в аптеке: Delicia.
- Ну пожалуйста… - взмолилась я.
Фрида на мгновение задумалась.
- Хорошо! - быстро сказала она. - Я схожу в аптеку и закончу свои дела. А ты упакуешься и через два дня будешь готова!
- Мне еще надо постричься, - жалобно сказала я.
- Прекрасно! Это ты можешь сделать сегодня. После этого мы встретимся у "Демокрита" и выпьем по бокальчику вина.
Парикмахер Франк оказался занят, так что все было иначе, чем в прошлый раз. Однако я попрощалась с ним и покинула салон с волосами, попавшими мне за шиворот.
Небо состояло из нескольких серых слоев. В одном месте там, наверху, дул сильный ветер. Серые слои быстро передвигались. Высокие трубы выплевывали какую-то шерсть. Было холодно. Голые деревья растопырили над площадью Шамиссоплац черные пальцы. Содержимое мусорных контейнеров свисало над тротуарами, метя свою территорию. Падавший на все желтый свет не внушал доверия. И все-таки один ящик на балконе с увядшими трупиками цветов был холодного синего оттенка. Острый силуэт чугунной кованой решетки загораживал его от всего мира.
Даже в самом безобразном можно найти красоту, думала я, осторожно переставляя ноги. Скользкая брусчатка караулила мои шаги, безуспешно стараясь свалить меня на землю.
Когда мы уже сидели в кафе, я заметила, что Фрида чем-то довольна. И даже подумала, не рассказать ли ей о телефонном звонке. Но тут же отбросила эту мысль. Это испортило бы нам весь вечер. Вместо этого я сказала:
- Странно, но больше всего мне нравится беседовать с тобою в кафе. А тебе?
- Ты имеешь в виду о твоем романе?
- И о нем тоже. И вообще…
- Сколько страниц ты сегодня написала?
- Я же ходила к парикмахеру. Почему ты все время пристаешь ко мне с моей книгой?
- С нашей книгой, - поправила она.