- Почему бы тебе самой не написать этот роман, если ты так хорошо знаешь, каким он должен быть?
- Расслабься! Тот, кто тебя слушает, может оказаться умным. Разве не я заставила тебя осуществить это замечательное путешествие? - заявила она.
- А разве не я пишу эту книгу? Разве не я решаю, что в нее попадет и когда она будет готова? Если она вообще будет когда-нибудь дописана, - дрогнувшим голосом сказала я.
- А я поставила перед собой цель помочь тебе использовать весь твой потенциал.
Когда Фрида ставила перед собой какую-нибудь цель, у меня по спине бежали холодные мурашки. Это уже стало привычкой.
- Сожалею, но я не люблю говорить о том, что я пишу, - смущенно сказала я.
- Но я участвую в твоем вымысле, верно? И играю главную роль?
- Насчет роли я не совсем уверена… В книге говорится не только о тебе, хотя, конечно, ты в ней участвуешь, - уклончиво ответила я.
- Хочешь сказать, что я напрасно все эти месяцы ходила перед тобой на задних лапках? Что я не играю в рукописи главной роли? Если ты пишешь личную историю, значит, я должна играть в ней главную роль!
- Посмотрим. - Мне хотелось перевести разговор на другую тему.
- Что там еще случится в твоем романе? Франк к нам приедет? Это будет драматично?
- Это не криминальный роман, скорее, это монолог. Я пытаюсь написать, о чем человек думает в течение нескольких месяцев, - сказала я тоном, который, как я считала, не допускал никаких возражений.
Фрида фыркнула:
- Монолог, говоришь? А кто сидит здесь и обсуждает все с тобой? Кто чувствует тревогу или голод? Кто все время старается удержать то или другое чувство, чтобы ты смогла написать о них? Кто позволяет морочить себе голову твоими tableau? Жаждой? Какой-нибудь идиотской радостью? Или пустяками? Писатель, сам того не желая, все время угрожает своему роману. По-моему, ты не понимаешь своей роли в собственном творчестве. Ты уверена в себе, как арендатор, не понимающий, что не он распоряжается землей, а земля - им. А меня, свою единственную движущую силу, свое спасение, ты всячески игнорируешь. Тебе никогда не приходило в голову, что моя роль значит для тебя все? Меня, только меня ты должна благодарить за свои отношения с Франком! А вместо этого ты ханжески на меня нападаешь, потому что я не стала такой, какой тебя хотели сделать в приюте и против чего ты не могла противиться даже много времени спустя.
- Ты участвуешь в моей книге, Фрида. Но как второстепенное действующее лицо.
Я выковыривала из пиццы жареную паприку и аккуратно складывала вялые красные лоскутки на краю тарелки.
- Бывает, кажется, что ты держишь в руках тот или другой персонаж, но в процессе работы он от тебя ускользает, - прибавила я, надеясь, что Фрида поймет, что я говорю о ней.
- Твой редактор объяснит тебе, что моя роль в романе самая важная! Ведь это я выбрала тебя!
Я нехотя жевала пиццу, пытаясь придумать, как отвлечь ее мысли от моей книги.
- Что-то я не совсем понимаю, Фрида, на чьей ты стороне?
- Ну вот, видишь? Опять эта твоя подозрительность. Ты мне не доверяешь. И не доверяешь своей рукописи. Нельзя давать людям только то, чего, по твоему мнению, они ждут. Вспомни разные книги. Разве тебя, как читателя, мучит, что ты получаешь книгу, какой не просила?
- Нет, но ведь это совсем другое, - нерешительно сказала я. - Меня интересует сама история.
- Вот именно, и Фрида! Ты должна написать эту историю. Ты бежишь не только от Франка, в не меньшей степени ты бежишь и от самой себя. Пустота. Жизнь, мало похожая на жизнь. Потребность писать, чтобы хоть чем-то заполнить ее.
Я не нашла, что ответить. Запястье над пульсом чесалось. Маленькая цепочка небольших красных пятнышек проявилась вдоль толстой синей вены, которая к большому пальцу выглядела, как трезубая вилка. Сперва я с ожесточение скребла это место ногтями, но сообразив, что Фрида наблюдает за мной, стала лишь осторожно поглаживать его кончиками пальцев. Спокойно. Очень спокойно.
- И еще одно, - почти дружелюбно сказала Фрида. - Нет у тебя никакой чесотки! Вообще нет. Никакой!
- Откуда ты знаешь? - спросила я, оглядывая помещение. Кроме нас, в углу сидела молодая пара, но они были заняты исключительно собой.
- Хочу тебя убедить.
Я не ответила, сделала большой глоток из стакана и махнула рукой официанту, чтобы он принес мне еще воды, хотя я не допила и ту, что у меня была. Такой приступ жадности удивил меня самое.
- Разве я не права? - спросила Фрида.
- У тебя тоже есть свои тайны, - вырвалось у меня.
- Какие же?
- Тебе звонят какие-то люди. Мы договорились, что порываем всякую связь с прошлой жизнью. И вдруг ты за моей спиной…
- Вон оно что! Ну, наконец-то! Разве я не рассказала тебе про Аннемур? Ты просто все забыла. Но я могу повторить. У Франка неприятности, к тому же у него новая любовница. Аннемур же в наследство достались его кредиторы и их общие дети. В определенном смысле это типичное положение современной женщины. Во всяком случае, последнее. Аннемур, со своей стороны, отдала детей сестре и ушла в подполье. Но она утверждает, что получает угрозы по своему мобильному телефону и днем и ночью, потому что кто-то думает, будто она располагает деньгами Франка. Ты следишь за моими словами?
Я смотрела в стакан. В воде плавали кусочки пробки. Один приклеился к внутренней стороне стакана. Я осторожно опустила в стакан мизинец и вытащила его.
- Ты хочешь сказать, что мне должно быть их жалко? Что я должна перевести оставшиеся деньги на его или ее счет? Что мы должны вернуться в Осло?
- Нет, зачем же. Ты не должна жалеть Франка. Напротив. Нам осталось нанести ему последний удар.
- Какой же?
- К нам приедет Аннемур! И тебе сразу станет легче. Она вдохновит тебя, объяснит тебе роль Франка. Кроме того, позволив ей тратить вместе с нами его деньги, ты облегчишь свою совесть. Нечистая совесть не для таких, как ты. От нее у тебя начинается недомогание и появляется зуд.
- Ты хочешь все ей рассказать?
- Ты с ума сошла? Таким женщинам всего не рассказывают. Поэтому она неотразимо действует на Франка.
- А если она наведет на нас тех людей? Ведь деньги все-таки у нас?
- Им об этом не догадаться. Думаешь они умеют читать мысли на расстоянии?
- Кто знает? Но тебе не приходило в голову, что Франк, может, для того и посылает к нам свою жену, чтобы разоблачить нас или отомстить?
- Франк не такой! - отрезала она.
- Отношения с Франком научили нас тому, что мало раздеть мужчину догола, чтобы узнать о нем все, - буркнула я.
- Конечно, но в ту минуту, когда ты закончишь раздевать его, наружу выплывет его суть. Франк - хороший дипломат и умеет лгать. Во всяком случае, умеет обращаться с правдой так, как ему выгодно. Но рано или поздно он выдает себя женщинам вроде меня.
- Ты говорила с ним по телефону? - вырвалось у меня.
- Это что, перекрестный допрос?
- Называй, как хочешь. По-моему, пришло время нам обеим лучше познакомиться друг с другом.
- Тебя-то, Санне, я хорошо знаю.
- Возможно, но, по-моему, я не знаю тебя. Зачем ты меня мучаешь, не говоря мне всей правды?
- Я пытаюсь защитить тебя от мелочей, которые ты раздуваешь до размера катастрофы. А это мешает продвижению романа. Собственно, оскорбленной должна быть я - ведь ты не все открываешь мне. Каждый день ты что-нибудь да скрываешь от меня, например, какую роль ты решила отвести мне в своем романе. Несколько раз мне казалось, что ты отвела мне роль горничной или компаньонки, помогающей тебе развеять скуку. А иногда ты посылаешь меня к черту и пестуешь только свои фобии.
Типично для Фриды. Стоит ее немного прижать, она повернет разговор так, что мне приходится защищаться. Но сейчас я не хотела защищаться.
- Мы пригласили к нам Аннемур, чтобы она могла скрыться вместе с нами. Теперь осталось объяснить ей, что жизнь без Франка - тоже жизнь. Только так мы сможем нанести ему удар, - продолжала Фрида.
- Я не желаю Франку зла.
- Санне, есть одна вещь, в которую я не поверю ни при каких обстоятельствах, - это твои усилия быть так называемым хорошим человеком. Эта роль тебе не по зубам. К тому же я никогда не встречала никого, кто в таком, мягко говоря, зрелом возрасте имел бы столько поводов для мести, сколько ты. А что касается Франка…
В двери вошел какой-то человек и с вопросительным взглядом направился к нашему столику. У меня бешено застучало сердце, словно хотело вырваться на волю. Я старалась не встречаться с ним глазами. Так было вернее. Из надетой на плечо сумки у него торчал журнал, на котором было написано Мотц. Берлинер Штрассемагазин. Я уже видела раньше этот журнал. Вместо того, чтобы просить милостыню, его продавали в пользу безработных и бездомных.
- Все, я больше не могу. Мы сворачиваем свое путешествие и возвращаемся в Осло, - сказала я и дала человеку с журналом пять евро. С болтающейся на плече сумкой он быстро перешел к другому столику.
- Нет! Мы встретимся с Аннемур в Провансе, - решительно возразила Фрида.
Эти слова грохнули о столик передо мной. Я не спускала глаз с лежащего на нем красного телефона.
По какой-то ассоциации я вспомнила одну нашу прогулку по району, который раньше находился за Стеной. Полупустые стоянки со старыми неуклюжими "трабантами", серые дома, мусор. Кое-где кто-то использовал этот хлам для создания так называемых инсталляций. На старой филенчатой двери было написано: "Не смейся без причины".
Дорога вдоль Рейна
- Я всегда считала, что ты отдаешь предпочтение минеральной воде "Фаррис" в маленьких хорошеньких бутылочках. А ты через пять месяцев постепенно перешла на пол-литровые пластиковые бутылки "Эвиан"! Мало того, "Шальке" победил "Баварию Мюнхен" со счетом 5–1! Можно назвать это двумя равновеликими катастрофами, - сказала Фрида, когда мы переехали через Рейн возле Леверкузена.
Я промолчала. Мне надоели ее колкости на мой счет. Кроме того, она не попросила меня ответить, когда зазвонил ее телефон.
Мы въехали в Кёльн и остановились у первого же приличного отеля, какой нам подвернулся. Нам дали последний свободный номер, и мы пообедали в ресторане, битком набитом эксцентричными участниками какой-то модной ярмарки и громкоголосыми футболистами.
Рядом с нами сидели четыре модели и пожилая дама, которая, очевидно, была их руководительницей. Молодые вели себя так, словно продолжали демонстрировать коллекцию одежды, даже когда подносили ко рту вилку. Они широко открывали рты. Наверное, чтобы не прикоснуться вилкой к губной помаде. Их руководительница была в темном костюме и белой блузке, заколотой у воротника золотой булавкой. Она ела и говорила, и губная помада постепенно исчезала с ее губ. Словно смешное пояснение этой сцены вдруг появилось tableau:
Директриса приюта в темно-синем миссионерском костюме и белой блузке. В коричневых туфлях на высоком, но массивном каблуке. На лацкане пиджака сверкает булавка с белой жемчужиной. Дети и директриса собрались в церковь. Все вместе. Таков порядок. Директриса обычно выглядит строгой и недоступной. Но как только она надевает костюм с этой золотой булавкой, она преображается. И становится почти добродушной. Дети парами следуют за ней. Она идет как добрый полководец, с золотой булавкой на лацкане пиджака. И никому из взирающих на это шествие, не придет в голову, что в социал-демократической Норвегии есть дети, которых никто не любит. Ведь директриса торжественно ведет их в церковь так, чтобы все могли видеть, как она олицетворяет любовь к ближнему и доброту.
Вечером мы с Фридой стояли перед одетым лесами и сеткой, однако производящим впечатление собором. Его реставрировали. Вечерний свет боролся с редкими гнездами, кое-где прилепившимися к орнаменту или порталам верхних окон. Но вот пала тьма, мгновенная и ледяная.
В Кёльне мои плечи с изрядным трудом пытались удерживать на месте шею и голову. На самом деле я еще кружила по шоссе, где задние фонари казались красными глазами, а передние резали сетчатку глаза лазерным мерцанием. Какое бессмысленное существование, думала я, страшась следующего дня. Ноги заледенели в слишком легких туфлях, к тому же я забыла взять из машины перчатки. Я была как будто приговорена мерзнуть под руководством Фриды в самых легендарных городах Европы. Видимо, по ее мнению, это и был ее сюжет нашего путешествия.
Тоска по Берлину, словно рыбья слизь, забила мне дыхательные пути и голову, мне даже казалось, что от нее противно воняет. Я и подумать не могла, что так будет. Ведь мы прожили там всего несколько месяцев. И все время говорили только об отъезде.
В кармане у Фриды зазвонил телефон. Она вздохнула, но на звонок не ответила.
- Почему ты не отвечаешь? - спросила я.
- Потому что ты боишься, что кто-то по моему ответу сможет определить наш маршрут. С тобой становится трудно иметь дело.
- Ты отвечаешь, только когда меня нет рядом?
- И то нечасто.
- Значит, ты связываешься с нею, только когда бываешь одна?
- О Господи! С каких это пор тебя стала интересовать Аннемур? - смеясь спросила Фрида.
- Ты же пригласила ее к нам! И мы проехали уже несколько дней, а ты все молчишь. Должна же я знать, есть ли опасность, что кто-нибудь узнает, куда она едет.
- Никто ничего не знает. Она и сама этого не знает. Пока не знает.
- Тогда ты должна хотя бы взглянуть, кто тебе звонил.
Как ни странно, Фрида меня послушалась.
- И кто же это звонил? - спросила я, сгорая от любопытства.
- Номер мне неизвестен, - сказала Фрида и сунула телефон обратно в карман.
- Проверь, может тебе оставлено сообщение?
- Нет, не оставлено! - раздраженно сказала она. Что-то тут было не так. Фриду что-то беспокоило. Со своей треногой я еще могла справиться, но только не с Фридиной. Я перестала давить на нее, и постепенно она снова стала самою собой.
Прежде чем мы покинули Кёльн, я сняла большую сумму наличных и рассовала деньги в разных местах внутри машины и в багажнике. Чтобы не слишком часто прибегать к кредитной карточке. Таким образом я надеялась лишить банк возможности выследить места, где мы останавливались.
- А не опасно ехать с таким количеством наличных денег? - заметила Фрида.
- Опасно. Но из двух зол…
- Если бы у банка были доверительные отношения с кредиторами Франка, они бы уже давным-давно нас поймали.
- Почему ты так в этом уверена? Потому что знаешь больше, чем я? Фрида, на чьей ты стороне? - спросила я.
- Честно говоря, Санне, это тебе придется решить самой. Я не могу заставить тебя поверить, что я устраиваю все наилучшим образом. Деньгами тоже распоряжаешься ты. Думай, как знаешь. - Она оскорблено вздохнула и замолчала.
Остаток вечера я с таким же успехом могла провести одна. Она отказывалась общаться со мной.
В следующие дни мы, минуя шоссе, ехали вдоль Рейна, по проселкам, аллеям, через мосты и маленькие городки. Иногда так близко к окнам домов, что у меня возникало чувство, будто мы едем прямо по их обеденным столам.
В одном месте мы проехали дорожный знак, обозначающий поворот на Франкен. Все, что напоминало мне о Франке, становилось символом измены и тоски, словно я играла в индийском фильме о любви, в котором дорожные знаки служили убедительным реквизитом.
В долине высились серые и кирпично-красные крепости. Издали можно было подумать, что они не настоящие или что ты попал в комнату для игр какого-нибудь великана, который все это построил из кубиков и украсил искусственными растениями. Рейн и машины разрушали эту иллюзию. Движение происходило по шоссе и по реке. Виноградники, на вид мертвые, карабкались террасами вверх по крутым склонам. Снега не было. Тут и там на солнечных местах зеленела трава. Названия местечек кончались на -дорф и -бад, создавалось впечатление, что каждая семья считала для себя делом чести владеть, по крайней мере, одним замком. На другом берегу, в Зибенгебирге, замки стояли в величественном уединении на высокогорных равнинах, занимавших огромные террасы.
- Здесь они производят своё сладкое тошнотворное белое вино, - заметила Фрида.
- Некоторые люди предпочитают сладкое вино, - сказала я и чуть не поблагодарила ее за то, что она перестала на меня злиться. С тех пор, как я спросила у нее, на чьей она стороне, между нами установились натянутые отношения. Я, без сомнения, обидела ее. С другой стороны, не всегда же только ей было обижать меня.
В одном месте мы остановились и вышли из машины на берег. На небольшом холме стоял кустик с веткой мимозы, явно собирающейся расцвести. Меня вдруг охватило чувство благодарности. Словно своего рода освобождение от двухдневной тоски по Берлину. Это было все равно, что стоять возле памятника на вершине в Кройцберге холодным днем, когда со всех сторон дует пронзительный ветер, и вдруг заметить, что ветер переменился и стало на двадцать градусов теплее. Так я восприняла это однажды в октябре. Я вновь испытала давно забытую радость жизни. Как будто обрела потерянную миром весну.
Мы катили через городки, которые нам хотелось бы осмотреть. Но путники всегда должны стремиться вперед. Всегда быть в движении. Для меня безопасность заключалась в том, что я не знала, где буду ночевать в ближайшую ночь. То, чего не знала я сама, очевидно, не мог знать никто.
Когда я открыла глаза в Боппарде и услыхала далеко в тумане пароходный гудок, я проговорила в пространство:
- Мы сегодня же едем дальше!
И ответ Фриды был так же решителен:
- Мы сегодня же едем дальше!
Когда мы обогнули то, что на карте значилось как Санкт-Годар, мы увидели на другом берегу устремленный в высь предмет, похожий на фаллос. Это была огромная фигура девушки, которая, согласно легенде, своим пением и игрой на дудочке заманивала доверчивых шкиперов в пучину.
- Ее уже описал Генрих Гейне, так что можешь не хвататься за свой блокнот, - сказала Фрида.
Девушка на другом берегу была так далеко, что ее невозможно было даже сфотографировать, она напоминала черного мастодонта под внушительными горными скалами.
- Мы едем в Вормс, где риксдаг обвинил Лютера в ереси в тысяча пятьсот двадцать первом году, - объявила я.
- На тот сеанс мы уже опоздали, но все равно это интересно, - сказала Фрида.
Город был достаточно маленький, и потому мы рискнули отойти от оставленного на стоянке автомобиля с деньгами, рассованными в обувь и под сиденья, в мешок с грязным бельем и в чехлы на сиденьях. Несколько жалких евро лежали даже под резиновыми матами. Как старая женщина, прячущая свою пенсию в тюфяке, я спрятала деньги в машине до того, как мы покинули пустой гараж нашего отеля в Кёльне. Фрида тогда только покачала головой, но от комментариев удержалась.