XLII
Мы получили письмо 31 октября - следовательно, перед тем как покинуть Курсёль - восхитительное место, где я сделал привал на пути к райскому блаженству, нам предстояло провести там еще сутки.
Чтобы расстаться как можно позже, мы решили уехать из Курсёля на следующий день в наемном экипаже и рассчитали время таким образом, чтобы прибыть в Кан вечером, то есть около шести-семи часов. Я должен был сойти за полкилометра до Кана и вернуться в Эврё на почтовых, а Эдмея - следовать в Берне в той же карете.
Мы отправились в путь около трех часов пополудни; я поцеловал напоследок каждую из вещей убогого гостиничного номера, прощаясь с ними не просто как с друзьями, а как с наперсниками.
Я никак не мог расстаться с этой комнатой и дважды возвращался, чтобы сказать ей "Прощай!". Мы провели в ней полтора месяца, пролетевших как один час.
Через сорок пять минут после отъезда мы добрались до Ла-Деливранды. Я велел остановить экипаж возле церкви, и мы зашли туда вдвоем. Пока Эдмея молилась, я дал два луидора ризничему, чтобы две восковые свечи ежедневно горели перед статуей Богоматери до конца ноября.
Вы вольны посмеяться над моим суеверием, дорогой поэт, но если Вам когда-либо доведется пережить подобные треволнения, то, может быть, Вы станете еще более суеверным, чем я.
Затем мы двинулись дальше. Грасьен правил лошадьми; рядом с ним, на передке, расположилась старушка Жозефина, а мы с Эдмеей сидели в глубине экипажа: она держала меня за руку, склонив голову на мое плечо.
Это расставание с Эдмеей было одним из самых мучительных мгновений в моей жизни. Друг мой, вообразите состояние человека, любящего всей душой и вынужденного покинуть свою возлюбленную, когда ей грозит какая-то страшная, причем неведомая опасность. В то время как сердце любимой бьется возле его сердца, ее рука лежит в его руке, а их губы слиты, он мысленно говорит себе, не решаясь заплакать: "Возможно, я в последний раз чувствую, как бьется это сердце; возможно, в последний раз эта рука сжимает мою руку; возможно, эти губы дарят мне последний поцелуй!"
И все же мне пришлось расстаться с Эдмеей.
Сначала я застыл на месте от потрясения, а затем, не в силах удержаться на ногах, направился, качаясь, к ближайшему дереву и прислонился к его стволу. Когда экипаж скрылся из виду, я упал на землю и принялся с плачем кататься по траве, дав волю своему горю.
И вдруг я услышал, как кто-то окликает меня по имени.
Подняв глаза, я увидел Грасьена.
Очевидно, уезжая, Эдмея высунула голову из дверцы кареты, увидела, как я печально стою возле дерева и послала Грасьена справиться обо мне.
- Могу ли я снова встретиться с ней? - спросил я славного малого.
- Конечно, - ответил он, - госпожа сейчас меняет лошадей и карету в гостинице "Англия".
- Пойдем же, - сказал я, - мне надо увидеть Эдмею хотя бы на миг.
Я помчался в город со всех ног, и Грасьен с трудом успевал идти за мной следом. К счастью, уже стемнело - иначе меня, наверное, приняли бы за умалишенного, сбежавшего из приюта Доброго Пастыря.
Вбежав во двор гостиницы "Англия", я увидел, что лошадей запрягают в экипаж, похожий на кабриолет, и старушка Жозефина сидит тут же на чемоданах.
- Где она? - спросил я.
Тон, которым я задал вопрос, а также мое бледное лицо заставили славную женщину вздрогнуть.
- О Господи! Что случилось? - воскликнула она, всплеснув руками.
- Ничего, - ответил я, - ровным счетом ничего, но где же Эдмея?
- На втором этаже, в комнате номер три.
В один прыжок я оказался наверху и заметил приоткрытую дверь напротив входа: Эдмея что-то писала, сидя за столом.
- Это я, - сказал я из коридора, чтобы не напутать ее внезапным появлением.
Любимая открыла мне объятия.
- Я чувствовала, что ты сейчас придешь, и собиралась отложить перо. Бедный безумец! - воскликнула она, утирая мой вспотевший лоб. - Ты думаешь, я не знаю, что ты делал, когда мы уехали? Ты думаешь, я не видела, как ты упал на траву и катался по земле возле дерева?
- Как же ты разглядела это в темноте, да еще когда дорога пошла под уклон?
- Глазами сердца, мой дорогой и любимый Макс.
- Значит, все, что ты видишь, правда? Неужели это так? О Боже, Боже!
В моем голосе прозвучало такое отчаяние, что Эдмея бросилась ко мне и повисла на моей шее, как ребенок, прильнувший к материнской груди.
- Послушай, - произнесла она, - с некоторых пор я тебя не узнаю. Ты страдаешь и скрываешь от меня причину своих терзаний.
- Нет, нет, - поспешно ответил я.
- Подожди, дай мне договорить. Я твоя, только твоя, друг мой. Чего же ты хочешь от меня? Только прикажи, я все сделаю.
Я чуть было не сказал: "Я хочу увезти тебя, хочу вырвать тебя из лап смерти", но тут же мне пришло в голову, к сколь ужасным последствиям может привести исчезновение такой знатной женщины, как г-жа де Шамбле.
- Ничего, - ответил я, усилием воли превозмогая это желание. - Просто мне хотелось снова увидеть тебя и еще раз попрощаться с тобой. Ах! Если вдруг твой внутренний голос предупредит тебя о приближающейся беде, позови меня, ради всего святого! А теперь скажи, я могу взять это? (Я указал на лежащее на столе письмо.)
- Зачем оно тебе, раз ты здесь?
- О нет! Мне дорого все, что связано с тобой, - ответил я, - особенно, когда мы расстаемся. Еще один подарок на память не будет лишним.
С этими словами я взял неоконченное письмо, уместившееся на одной страничке, сжал его в руке, поцеловал и, спрятав на груди, произнес:
- Позже, когда ты будешь далеко, я прочту его.
- Ты найдешь в нем лишь то, что я скажу тебе здесь и сейчас, родной: я люблю тебя, я буду всегда любить тебя на земле и вечно - на том свете.
На лестнице послышались шаги, и в комнату вошел Грасьен.
- Карета госпожи графини подана, - доложил он.
- Могу я остаться в этой комнате после того, как ты уедешь? - спросил я Эдмею. - Она наполнена твоим ароматом, и мне будет казаться, что ты еще здесь.
- А я-то полагала, что люблю тебя сильнее, чем ты меня, - вздохнула Эдмея и прибавила с милой улыбкой: - Макс, я признаю свое поражение. Ты доволен?
О да, я был бы доволен и даже чувствовал бы себя всемогущим, как Бог, если бы змея не терзала мое сердце.
- Уходи, - сказал я, - а то у меня не хватит духа расстаться с тобой. Вот только…
- Что?
- Я буду восьмого ноября рядом с тобой, у Грасьена, несмотря на то что граф еще не уедет.
- Приезжай седьмого вечером, и, что бы ни случилось, я забегу к тебе на минуту.
- О! Ты обещаешь, не так ли?
- От всей души.
- Хорошо, а теперь ступай. Мне уже легче, так как теперь я уверен, что снова увижу тебя.
- Любимый, - произнесла Эдмея, глядя на меня с тревогой и качая головой, - я повторяю: ты что-то знаешь, но не хочешь мне говорить. Впрочем, это не так уж важно! Я люблю тебя, ты любишь меня, а все остальное в руках Бога.
Затем она поцеловала меня в лоб и удалилась.
Я остался один, прислушиваясь к ее удаляющимся шагам и постепенно стихающему шуршанию шелкового платья, и продолжал сидеть на том же месте, где только что моя возлюбленная обнимала меня. Когда я закрывал глаза, мне казалось, что она все еще рядом.
Если бы я последовал за ней, мое сердце, наверное, разорвалось бы от горя в миг ее отъезда либо я бросился бы под колеса кареты, увозившей ее от меня!
Услышав шум экипажа, выезжавшего из главных ворот гостиницы, отчего задрожали стекла в окнах, я прошептал:
- До свидания, а вскоре я скажу тебе "прощай!".
По мере того как этот звук становился все тише, мое сердце все сильнее сжималось. Я провожал Эдмею три раза вместо одного: сначала - на дороге, затем - в гостиничном номере и, наконец, когда смолк стук колес экипажа. Таким образом я старался хоть немного смягчить боль расставания, но вместо этого она стала еще более невыносимой.
Я полагал, что смогу остаться в этой комнате и провести в ней ночь, но через полчаса понял, что это невозможно, так велика была моя потребность в воздухе и движении.
Нас разделяло всего несколько льё, и следовало увеличить это расстояние: пока оставалась малейшая возможность снова увидеть Эдмею до того, как приедет ее муж, я не мог за себя ручаться.
По ее словам, г-ну де Шамбле, вероятно, скоро потребуются деньги для игры, и он снова покинет жену. Следовательно, я должен был отправиться в Париж и договориться с г-ном Лубоном, чтобы граф получил у него необходимую сумму.
Паспорт, как всегда, был при мне. Я поспешил на почту и взял там напрокат кабриолет и лошадей.
Я ехал на почтовых всю ночь, надеясь, что физическая усталость победит или хотя бы облегчит душевную боль.
Экипаж доставил меня в Руан перед отправлением первого поезда, и в полдень я уже был в Париже.
По дороге, на одной из станций, мне показалось, что в окне встречного поезда промелькнуло лицо г-на де Шамбле.
Вместо того, чтобы в этом убедиться, я отвернулся: граф внушал мне глубочайшее отвращение.
Ах, если бы он уехал до 8 ноября, чтобы в этот роковой день я мог находиться подле Эдмеи!
Однако граф написал, что пробудет в Берне неделю. Как бы то ни было, я поспешил к своему нотариусу. Господин Лубон был готов предоставить в распоряжение г-на де Шамбле сто тысяч франков.
Я полагал, что для игрока этих денег окажется достаточно.
После встречи с нотариусом ничто больше не удерживало меня в Париже. В течение дня я сделал несколько покупок, не сомневаясь в том, что если ожидаемое несчастье произойдет и я не умру от горя, мне придется покинуть Францию.
Я приобрел два ружья и карабин, пополнив свой запас оружия, и заказал себе дорожный несессер - на это ушел весь день 3 ноября.
Вечером я отправился в Оперу, но вышел из зала еще до того, как отзвучала увертюра.
Мне пришло в голову, что следует уговорить кого-нибудь из лучших парижских врачей поехать в Берне, как бы дорого это ни обошлось. Но каким образом обосновать свою просьбу? Женщина, к которой я хотел пригласить врача, была полна сил и не жаловалась на здоровье. Я мог сослаться лишь на пророчество, полученное с помощью магнетического воздействия, но медики не признают магнетизма. Любой врач, к которому бы я обратился, принял бы меня за сумасшедшего.
Рой мыслей лихорадочно кружился в моей голове, не давая уснуть. Утром я почувствовал себя разбитым, но было уже 4 ноября.
Я уехал из Парижа с одиннадцатичасовым поездом, следовавшим в Руан. В Руане я сел в тот же самый кабриолет, который нанимал в Кане, приказал запрячь в него почтовых лошадей и в тот же вечер прибыл в Рёйи.
Вероятно, я ужасно изменился, так как, увидев меня, Альфред сразу же спросил:
- Ты страдаешь?
- В моей душе сущий ад, - ответил я.
- Господин де Шамбле вернулся второго.
- Я знаю, но переживаю не из-за этого.
- А из-за чего же?
- О! Ты ничем не сможешь мне помочь.
- Ты ошибаешься: если я узнаю причину твоего горя, то смогу разделить его с тобой, - возразил Альфред.
- Ты прав, - согласился я и бросился в его объятия. - О друг мой, мое сердце разрывается от отчаяния!
Я рассказал Альфреду все.
Мне думалось, что этот скептик посмеется над моими мучениями, но он заплакал вместе со мной.
- Ты очень любишь эту женщину? - спросил мой друг.
- Даже если бы я сказал "Больше чем жизнь!", я бы ничего не сказал.
- Ты нашел какой-нибудь выход?
- Нет. Разве можно перехитрить смерть?
- Ты считаешь, что такая угроза действительно существует?
- Друг мой, предчувствия Эдмеи еще ни разу меня не обманули. Я уверен, что ее жизнь в опасности.
- В таком случае, надо предусмотреть все заранее.
- Я уже все предусмотрел.
Я поведал Альфреду о своих приготовлениях к отъезду.
Он изучил мои рекомендательные письма, векселя и паспорт.
Дойдя до паспорта, мой друг произнес:
- Постой, нам следует позаботиться еще кое о чем.
- О чем же?
Альфред позвонил, и тотчас же появился слуга.
- Скажите моему секретарю, - распорядился Альфред, - чтобы он прислал мне чистый паспорт.
Вскоре слуга принес печатный бланк.
- Садись за стол и заполни этот паспорт своей рукой, - велел мой друг.
- Зачем?
- Затем, что, если тебе придется что-нибудь туда вписать, новая запись должна быть сделана одной и той же рукой.
Я безропотно повиновался, недоумевая, для чего это может понадобиться.
Когда я заполнил документ, Альфред подписал его и разорвал мой прежний паспорт.
- Ты веришь в Бога? - неожиданно спросил он.
- По-моему, я всего лишь суеверен, - ответил я.
- Черт возьми! - воскликнул мой друг. - Именно это меня и тревожит: верующие, в отличие от других, находят в себе силы для борьбы с унынием. Во всяком случае я рад, что послал тебе в Берне сельского кюре - он поддержит тебя и утешит в трудную минуту.
- Я знаю это и очень рассчитываю на него.
- Если бы я мог хоть чем-то помочь тебе, мой бедный друг, я сказал бы, что последую за тобой; но я буду только мешать. В чрезвычайных обстоятельствах, подобных тем, в каких ты сейчас находишься, лучше всего ни от кого не зависеть и самому принимать решения. Я не говорю о деньгах, и мне незачем повторять, что если тебе потребуется моя жизнь, то я отдам ее без колебаний. Помни, наконец, что ты мужчина, и мужественно жди дальнейших событий.
И, пожав мне руку в последний раз, он вышел.
XLIII
Следующая ночь прошла более спокойно: поговорив об Эдмее и открыв другу свое истерзанное сердце, я почувствовал значительное облегчение.
После этого я весь день гулял по парку, любовался цветами, лежа на берегу реки, и бросал цветы в воду, а течение подхватывало и уносило их.
Сначала они плыли в Сену, а затем устремлялись к морю - иными словами, в бездну.
Такова жизнь.
На следующий день, 6 ноября, Грасьен привез письмо от Эдмеи.
В нем говорилось следующее:
"Возлюбленный моей души!
Граф приехал третьего утром. Я встретила его на крыльце. Он поцеловал мне руку и удалился к себе, а я ушла в свою комнату. Таким образом, все приличия перед слугами были соблюдены.
Мы разошлись по своим половинам, и сейчас мне кажется, что он все еще в Хомбурге, а я по-прежнему в Берне.
Ничто не отвлекает меня от дум о тебе, мой любимый Макс, и я живу прошлым в ожидании нашей новой встречи.
На другой день после своего приезда граф написал в Париж. Сначала он намеревался отправиться туда, но не решился лично попросить денег, которые должен получить лишь через полтора месяца, и четвертого ноября написал г-ну Лубону, твоему нотариусу. Обычно письма доходят до Парижа за два дня, и два дня идет ответ. Если предположить, что г-н Лубон ответит сразу, граф получит письмо восьмого. В случае положительного ответа, в чем я не сомневаюсь, он уедет девятого.
Стало быть, в этот день мы снова обретем свой рай.
Между тем мы можем увидеться у Грасьена седьмого вечером. Твоя белоснежная, чисто убранная уединенная комната ждет, когда мы наполним ее любовью и счастьем.
Можешь смеяться над моей глупостью, но я попросила нашего доброго кюре освятить эту комнату, так как там никто никогда не жил.
Какое счастье, что этот достойный человек сменил прежнего ужасного священника! По-моему, если бы аббат Морен находился у моего изголовья в мой последний час, я умерла бы в адских муках.
Господин де Шамбле покинет усадьбу, как я надеюсь, девятого ноября, и ничто не мешает тебе оставаться у Грасьена до его отъезда.
В конце концов, ты должен чувствовать себя у этих славных людей как дома.
Что до меня, мой дорогой Макс, ты знаешь, что, мертвая или живая, я всегда буду принадлежать тебе душой и телом.
Твоя Эдмея.
Я жду тебя!"
Позволив гонцу отдохнуть два часа, я отослал его обратно с письмом, в котором извещал Эдмею о том, что собираюсь приехать к Грасьену на следующий день, как только стемнеет.
На следующий день, то есть 7 ноября, я расстался с Альфредом после завтрака и одолжил у него экипаж. Я решил покинуть Францию, если несчастье все же произойдет. В этом случае меня должны были отвезти в какой-нибудь морской порт, куда Альфред затем прислал бы слугу за своей каретой. Поэтому я попрощался с другом, словно уезжал не на два-три дня, за четыре льё от него, а отправлялся в дальний путь.
В четыре часа я прибыл в Берне и остановился в гостинице "Золотой лев", распорядившись, чтобы экипаж поставили под навес во дворе.
В пять часов стало совсем темно.
Я незаметно вышел из гостиницы и направился к дому Грасьена по берегу Шарантона.
Грасьен ждал меня на пороге своего дома. Графиня уже дважды в течение дня приходила убедиться, что гость молодых супругов не будет ни в чем нуждаться. По ее указанию из усадебной оранжереи принесли цветы с большими листьями - Эдмея знала, что я их люблю. Кроме того, она перенесла в мою комнату украшения, стоявшие на ее камине, и расстелила на кровати огромную кашемировую шаль, источавшую благоухание той, что ее носила.
Я спросил Грасьена, видел ли он Эдмею, как она себя чувствует и не выглядит ли больной.
Молодой человек ответил, что госпожа чувствует себя превосходно и вся сияет от радости в ожидании нашей встречи.
Эта невинная душа и не думала скрывать свои чувства от преданных ей людей.
Затем мы вошли в комнату, где пылал огонь в камине. Грасьен зажег свечу и поставил ее на стол у окна.
- Зачем ты это делаешь? - спросил я.
- Я сообщаю госпоже, что вы приехали. О! Не волнуйтесь, она не заставит себя ждать.
В самом деле, десять минут спустя я услышал легкое шуршание платья на лестнице и в дверях появилась Эдмея.
Я заключил ее в объятия и повел к свету, чтобы лучше рассмотреть.
Никогда еще моя возлюбленная не выглядела столь цветущей и ослепительно красивой. Счастье вернуло ее щекам румянец, поблекший от печали, а глаза светились любовью, жившей в ее душе.
Все в ней казалось олицетворением вечной жизни.
Трудно было поверить, что смертельная угроза нависла над этой женщиной, которую переполняла жизнь.
Я не мог отвести от любимой глаз, и она спросила:
- Почему ты так смотришь на меня?
Я промолчал и лишь покачал головой.
- Знаешь, - продолжала Эдмея, - граф уезжает послезавтра. Впрочем, с тех пор как у меня не осталось земли, которую можно продать по доверенности, я уже ничего для него не значу.
- Говори! - воскликнул я. - Ты не представляешь себе, до чего я хочу слушать твой голос.
- Охотно, ведь мне так много надо тебе сказать. Ты знаешь, где расположена оранжерея?
- По крайней мере, мне известно, куда подевалась часть ее растений.
И я указал на цветы, видневшиеся в оконном проеме.