Ее одноклассницы давно бегали по свиданиям и болтали на сердечные темы, она же не о чем таком не думала. Вернее, если и думала, то отвлеченно, как о недосягаемом, не преосуществимом для нее в принципе. (О каком счастье можно мечтать, если даже материнского сердца согреть не можешь?) Но даже в математике есть ма-а-а-аленькие допустимые погрешности. "Случайный поцелуй, пусть по ошибке, по глупости, по недосмотру небес, но пусть он будет, - подумалось ей. - Потом все вернется на круги своя. А пока… застрять в этой киношной благости на секундочку, почти понарошку. Любой фильм заканчивается, но что-то же остается, зачем-то же мы его смотрим", - ей останется память о первом в жизни поцелуе, поцелуе с "солнышком"", - и Марина кивнула в ответ.
Алексей чуть не рассмеялся, увидев, как она напряглась и сомкнула губы: еще и нецелованная! Сам он к этим французским премудростям лет в 15 приобщился, - повзрослеть торопился. Одни покуривать начали, другие - в гаражах пропадать, а его на деликатное потянуло, тем более что деликатное это по всем углам шушукалось, кто из мальчишек умеет целоваться, а кто только вид делает. (Прежде ему и в голову не приходило, что дела столь сердечные вот так запросто со всеми встречными-поперечными обсуждать можно. Сегодня одной не покажешься, - завтра, того гляди, в сопляки запишут.) Алексей о своих печалях другу Толяну, соседскому мальчишке поведал, а у того сестра четырьмя годами старше, но уже взрослую из себя мнила. Она и помогла, научила по дружбе, - кому сказать, никакой романтики, одна физиология. И ничего особого, уникального в том поцелуе не было, - разве что первый. Впрочем, и второй, и третий, и четвертый, - все были в чем-то уникальны, хотя бы тем, что были вторыми, третьими, четвертыми…
И сейчас он беззлобно подтрунивал над собой: "Куда ты лезешь?! Ты, привыкший к умело, томно подставляющим губы… Куда?"
Встреча первая. Глава 4. Ближе к классике
- Марин, ты? - донеслось из зарослей акации.
- Соня? - Марина в ужасе оттолкнула Алексея. Хорошо, не матушка!
- Я, я - выбираясь из кустов, отряхивалась девушка в небесно-голубом плаще, в роскошно наброшенном белоснежным шарфе, с любопытством поглядывая на мужчину рядом с подругой.
- Это Алексей, а это Соня, - представила их Марина и совсем успокоилась. Соня - это человек! Сколько книжек прочитано, историй рассказано! Но главное - тайны сердечные. Правда, у Марины их не было, зато у Сони - хоть отбавляй. Она хоть и младше, но уже сложившаяся маленькая женщина, с заметными формами и хорошеньким личиком, - не одна сказка рухнула, не одна драма пережита. Соня и ведет себя по-женски, и на юношей без лишних сантиментов смотрит, повадки их знает. Не то что Марина.
- Честь имею, - озорно прищелкнул пятками Алексей.
- Хорошо, если имеете… - строго оглядела его Соня. - А вам, Алеша, сколько лет?
Марина смутилась: и "Алешей" бы не смогла, и про возраст неудобно, а у Сони - запросто.
- Двадцать семь.
- Круто, - со значением кивнула Соня.
- Старый?
- Почему же? - как у классика!
- Какого классика?
- Это к ней, - указала Соня на притихшую подругу.
- Ну, Онегину было двадцать шесть… - недовольно протянула Марина (уроков ей и в школе хватало), и тут же уточнила, - …Двадцать шесть, а не двадцать семь!
- Это который "Мой дядя, самых честных правил…"? - творчество Пушкина мало интересовала Алексея, школьная программа давно забылась, а вот проверить интуицию всегда интересно. - А Татьяне?
- По хронологии романа - около 15, а сам Пушкин писал Вяземскому, что ей - 17.
- Как тебе? Ну, примерно?..
Марина кивнула.
- Ты ж моя хорошая! - обрадовался Алексей, и совсем по-родственному чмокнул Марину в макушку.
- Так вы давно… знакомы? - озадачилась Соня.
- Мы хорошо знакомы, - ответил он.
- Ну, это вряд ли.
- ?
- Думали бы, прежде чем кофеи распивать!
- А! Ты про ее экзамены?
- Причем здесь экзамены?
Марина потемнела в лице: "причем" - это о матушке. Соня считала Варвару Владимировну человеком жестким и недобрым, и сейчас побаивалась за Марину, а зря. Варвара Владимировна просто честной была и от дочери того же требовала, да и Соню по-своему любила, привечала как могла. Бывает, посмотрит на дочь, длинную, костлявую, вялую, и только вздохнет: "Уродилась же… Вон Соня! - и фигурка, и личико, и держится уверено, - все у нее будет, все получится. А ты? Смотреть не на что, живешь тяжело, уныло… А еще говорят - яблоко от яблони…" Неприятно было Марине слышать такое, но что делать, коли правда горчит. Радуйся, что есть человек, который тебе эту правду без утаек выложит… И тут не ныть, - тут бороться надо, дурную натуру свою ломать. А не шляться не пойми с кем! Стыд обжег сердце Марины:
- Ладно. Пора мне, - глухо, не поднимая глаз, произнесла она, отставляя пустой стаканчик. - Спасибо.
- Да уж! Лучше вам попрощаться, - кивнула Соня. - Я на шухере постою, а вы, давайте, заканчивайте миндальничать, - и, деликатно отойдя в сторону, отвернулась, чтоб не мешать.
Как прощаться-то? - Марина неуклюже выставила руку, то ли протягивая, то ли пряча ее. Алексей ласково погладил ее пальцы, ладошку, и чуть притянул к себе. Утешать и подбадривать он умел. К тому же робкое "да" уже прозвучало, и сама девушка не противилась, - только краснела и старательно прятала взгляд.
- Мариш… - он осторожно приподнял ее подбородок, взглянул в раскосые темные глаза (и сердце его снова екнуло), едва ощутимо поцеловал в лоб, виски… прикоснулся к мученически сжатым губам, и почти не отрываясь, помотал головой: не так… Губы Марины перекосились в подобие улыбки и чуть расслабились. Алексей тихонько кивнул, и девушка замерла, ужасаясь и столбенея. От страха и напряжения она не сразу почувствовала бархат его ласковых прикосновений, но - сначала неуклюже, через испуг и неопытность, а потом все более проникаясь неведомым прежде трепетом, - отдалась им всей своей перепуганной душой до яркого румянца на щеках, до шума в ушах, до сладкого головокружения.
- Ребя-та!.. Закругляйтесь… - торопила Соня, направляясь к подруге и строя ей устрашающие гримасы.
Марина пересиливая себя, оторвалась от Алексея, и спеша осознать происшедшее, убежала бы, если б он ни придержал ее за рукав:
- Телефон у тебя есть. Позвони, слышишь? Обещай!
- Постараюсь, - бросила Марина, вцепившись в Сонин плащ. Обещать она не любила.
- Приятно было познакомиться! - попрощалась Соня с Алексеем, тоном обозначив окончание встречи, и подруги направились домой. А немного пройдя и помолчав для важности, Соня вынесла вердикт: - Годится! И постарше, и приятный такой. Варвара Владимировна знает? - Молчание. - Ты не бойся, я могила… - пыталась Соня разговорить подругу, но та будто не слышала.
Годится, не годится, какая разница? - фильм закончился, оставив на память ощущение бархата на губах… Марина даже чуть тронула их, не умея понять это чудное наваждение, но тут же отдернула дрожащие пальцы, боясь не запомнить солнечный привкус. Соня чуть заметно улыбнулась, - ее первые наваждения были позади.
***
Конечно, никому звонить Марина не стала, записку с номером телефона выкинула, и даже с Соней об Алексее ни разу не вспоминала, - жила бледнеющими, двоящимися воспоминаниями. Один Алексей, с открытым взглядом и пухлыми уголками губ, живший в одном с нею городе, носивший серебристую куртку и бордовый свитер, забывался, как ни цеплялась Марина за свою память, другой, похожий на киногероя, - отступал в область бессмысленных фантазий и придуманных диалогов. Меж тем времени на фантазии не оставалось.
Все было расписано и назначено: последние контрольные, проверки конспектов, график экзаменов… Марине, - хоть с какими оценками, - только б со школой покончить. Не того ждала от Мрыськи Варвара Владимировна: пусть и не дал бог ни ума, ни таланта, но с экзаменами-то можно постараться?! так сдать, чтоб матери было чем гордиться! А там, глядишь, и сама поумнеет, и в институт поступит, - человеком станет…
Встреча первая. Глава 5. Сон как лекарство
"Почему, интересно, сначала выпускные балы, и только потом экзамены? Не логичней ли было бы наоборот?" - рассеянно думала Марина, уставившись в больничное окно, за которым буйствовал май. Но ни балы, ни экзамены ее уже не касались. Нет, мир не рухнул, и катастрофы не случалось, - так… маленькое недоразумение. За пару дней до первого экзамена она попала в больницу. На остановке выходила из трамвая, и что-то нехорошо стало, в глазах потемнело, в висках застучало, и не вздохнуть, - так, при всех и бухнулась. Хорошо, под колеса не попала. Добрые люди "Скорую" вызвали.
"Чего вы хотите, - трудный возраст…", "Вот вам и нагрузки, вот вам и недосып…", "Совсем девчонка, а уже нервы…", - шептались сестрички, ставя капельницы и делая уколы. И наступал сон. Потом: Анна Ивановна, заплаканная, с платочком в руках, соседка по палате с сердобольным "Бледненькая! Тебе б в деревню". И снова сон. Соня, с почтительно-сочувственным взглядом и оранжевыми мандаринами… И опять сон.
Выписывать пациентку явно не торопились. А через несколько дней и торопиться стало некуда. Аттестат об окончании школы вывели по среднегодовым оценкам, с поступлением в институт сказали подождать. Чтоб не терять время, Марина решила поступить в училище, куда приглашали без всяких экзаменов, - уже через год и зарабатывать можно будет, и на вечернем учиться. А пока… сказывалась ли душевная тупость или подлость, которые подозревала в ней Варвара Владимировна, помощь врачей или непринужденная болтовня с Анной Ивановной и Соней или просто удалось, наконец, выспаться, - Марине хотелось думать о светлом и радостном: о синем небе за окном, одуванчиковых россыпях на ярко-зеленых газонах и о маленькой тайне, невидимо освещавшей ей душу, - тайне по имени Алексей.
Часть вторая. Встреча вторая
Встреча вторая Глава 6. Рабочие моменты
- Ты?! - из тени металлических шкафов навстречу Марине шагнул мужчина.
После солнца ее глаза с трудом привыкали к искусственному освещению, и мужчина казался незнаком: челка и обильная щетина скрадывала черты лица, но в голосе слышалась уверенность, а в еле различимой улыбке мерещилось что-то знакомое:
- Вы?
…Вот так сидишь целыми днями, работаешь, учишься, и не знаешь, что в соседних цехах творится, что за люди там работают. "Свои", - инженеры, техники, чертежники, работавшие в одном с Мариной отделе, - для нее уже родными стали, в соседнем отделе тоже знакомые были: то в столовой пересечешься, то на субботнике… А вот в другие здания - разве по бумажным делам зайдешь. Кто там чем занимается, над чем колдует, - это пусть итээровцы вникают. Они свои институты позаканчивали, в жизни определились, им и карты в руки. Марине итак дел хватает: с утра стучишь на машинке, как дятел, в обед поесть надо, в магазин сбегать, бабушке позвонить, - и опять за машинку. А машинка… - гром! машинка - зверь! Корпус расшатан, каретка вылетает, клавиши западают. Ей бы в музее стоять, - да где ж другую такую умницу-красавицу найдешь? Вот и приходится чинить да подкручивать. Свободная минутка если и выпадает - в конспекты лезешь: готовишься, повторяешь. Студентам-вечерникам в институте спуску не дают. С лекций домой идешь никакая, а дома - бабушка. Анна Ивановна хоть и старается молодцом держаться, виду не подавать, но годы свое берут. И ладно бы годы, - душа нее молодая, светлая! - здоровье подводит, вот что! Матушка, натура утонченная, аристократичная, - все в ней против дурного да грязного восстает, болезней как огня боится, от санитарии только что в истерики не впадает. Вот и готовишься менять, стирать, убирать. С утра - опять на работу… Жестковато выходит, но посмотришь на сокурсников: тоже, бедолаги, крутятся, у многих семьи, дети, с жильем сложности, - ничего, держатся. А у Марины и проблем-то серьезных нет, - знай себе учись, а там и с работой устроится, и зарплата повыше будет, и бог даст, бабушку подлечить удастся. Так что не время уставать, - дела делать надо.
И делала, и получалось, и не потому что в Марине обнаружилось нечто выдающееся, просто сам мир, от которого она ждала отвращения и возмездия за все свои несовершенства, оказался не так уж свиреп, - принимал ее такой, как есть, бестолковой и неидеальной. И было в этом приятии нечто столь крамольное и непозволительное, что лучше б Марине и вовсе чувства утратить, чем до таких озарений докатится. Но пугающее ощущение легкости, однажды осветив ей душу, прирастало все новыми всполохами чудесных откровений, все настойчивей призывая по-новому взглянуть на мир, неожиданно великодушный и щедрый. Марина влюблялась во все подряд: в людей, в дома, в шум суеты, в немощную зелень дворов, в тишину вечеров… И, что уж было совсем непонятно, мир отвечал ей тем же. В институте особого героизма не требовалось, разве что на лекции ходить да зачеты сдавать, - не так сложно, порой даже увлекательно. Итээровцы на работе, студенты и преподаватели в институте, просто случайные прохожие относились к ней с такой благожелательностью, что, будь ее воля, - каждому бы спасибо сказала и цветов надарила…
И только Варвара Владимировна, по своей прозорливости, по-прежнему на дочь без омерзения смотреть не могла. Мало того, что Мрыська внешне - копия отца, так еще и лгунья, каких свет не знал. С виду девочка приличная: учится, работает, деньги домой носит, с бабушкой возится, с людьми ладит, а чует материнское сердце недоброе, - покажет себя "Мариночка", так покажет, что все слезами умоются. Варвара Владимировна и боялась, и ждала этого: к разговорам дочери прислушивалась, хитрые вопросы задавала, чтоб на лжи подловить (неприятно, а как еще?). Но Мрыська ее ловушки нутром чуяла, ни разу не попалась, а то еще глаза вылупит: "Мам, ты прямо скажи, в чем дело-то?" Прямо! А прямо бесполезно: у дочери ж к материнским увещеваниям никакого сочувствия! - зубы стиснет, взгляд потупит, стоит, дрожит, и ни слова в ответ не проронит! Не выдержит Варвара Владимировна: "Пошла прочь, свинья бессердечная!" Та и уходит, правда, бабушке всегда отзвонится, скажет, куда уехала и когда вернется, чтоб Анна Ивановна не волновалась. А о ней, Варваре Владимировне, кто подумает? Ей куда идти? с этими страхами, подозрениями, беспомощностью?! К Анне Ивановне? Так та за Мрыську горой: "Напрасно ты так с Мариночкой", - будто и не видит, что внученька - в папеньку своего. Тот Варваре Владимировне всю жизнь искалечил, - сколько крови выпил! - теперь эта растет. Да выросла уж! Каланча эдакая! а душонка - мелкая, обывательская, на сильные чувства не способная. А сколько сил было вложено, чтоб карликовое Мрыськино сознание развить как-то, разбудить сочувствие к праведному материнскому гневу и священной ненависти, да и сама Мрыська к вершинам духа честно приобщиться пыталась, но только со временем все равно скатываться стала. Что с нее взять? Пэтэушница! Не в смысле вузов и академий! По сути своей. Такая где б ни училась - пэтэушницей и останется. Потому, видать, в училище и попала! - подобное к подобному! Словом, поняла Варвара Владимировна, что бесполезно в дочери высокое лелеять, да и махнула на нее рукой. А доченька не слишком-то и переживала, будто и не страшно ей было уважение Варвары Владимировны потерять. "Коль это начало, что ж дальше-то будет, - думала та, с тревогой косясь на дочь. - Ох, Мрыська! хитрая ты: изолгалась, исподличалась. Ничего человеческого в тебе не осталось. Видимость одна".
Радость жизни, страх за бабушку, горечь за мать, за ее на отца обиды мешались в сердце Марины, разрывая ей душу и не оставляя места для романтики. К тому же одно теплое воспоминание до сих пор хранилось в ее сердце, хранилось на таких глубинах, что, кажется, впору б ему забыться, - но нет! То ветка акации на глаза попадется, то горячим кофе пахнет, то афиша цирка мелькнет, - и в памяти смутный образ всплывает, подзабытый и лучезарный, словно солнцем залитый, так что и лица не разберешь: встретишь - не узнаешь.
А тут еще небритость эта… Непривычная поросль скрывала трогательные детские припухлости на щеках Алексея, и придавала его улыбке теней и сдержанности. Взгляд, обесцвеченный холодным мерцанием люминесцентных ламп, казался не таким солнечным и открытым, как прежде.
***
- А… Принесла? Твердушкина я, - подошла к Марине женщина с неприметным лицом, в солидных, с тяжелой цепочкой и в дорогой оправе, очках, явно ожидавшая "посыльного" с бумагами; сурово, поверх очков стрельнула взглядом на Марину, на застывшего Алексея; просмотрела бумаги, и, громко захлопнув папку, бросила Алексею строгое: "Как жена?"
- Спасибо, хорошо, - пробормотал он в ответ, и еле слышно шепнул Марине: встретимся…
Та, не дослушав, рванула прочь на выход, и только на улице перевела дух: все! угомонись! встретились - и встретились! всякое бывает! представь, что это не он, а кто-то похожий, - мало ли на свете похожих людей! К тому же сегодняшний Алексей женат. А это - табу. Без объяснений и психологий: табу и все. В конце концов, год в училище, два в институте… - почти три года прошло. И жила себе спокойненько, и знала, что он где-то есть, и ничего… - с ума не сходила. Вот и сейчас нечего ерундой маяться да по цехам бегать, - бумаги и передать с кем-нибудь можно.
Но в тот же день, уходя с работы, Марина заметила Алексея на проходной, и, от греха подальше, присоединившись к стайке щебечущих девчонок, дошла с ними до ясеневой аллейки. Но тут уж пришлось разойтись: девчонкам в метро, - ей на своих двоих до института топать.
- Спешишь? - наплыл голос Алексей, едва она нырнула в тень аллеи. - Я с тобой пройдусь.
Марина молча кивнула: разговаривать по-светски она не умела, а не по-светски боялась, - "язык мой - враг мой". Алексей тоже с разговорами не спешил: итак дождался, почти встретил, с моментом подгадал, подошел… - что непонятного? Обычно, определять направление разговора он предоставлял самим женщинам: так они становились раскованней, откровеннее, а случись милым беседам зайти дальше душевных излияний, - смелей предавались естественному ходу событий. Брак был частью его биографии, любовь - состоянием сознания, открытого для вдохновений и вдохновительниц. Правда, Марина во вдохновительницы ни складом, ни ладом не годилась, да ведь зацепила ж чем-то, а чем - сам не понял, вот и решил разобраться:
- Куда направляешься?
- В институт иду, - хохлилась Марина. Оно б интересно узнать, чем Алексей живет, чем дышит, но оставаться с женатым мужчиной вот так, в стороне от людей, как будто нарочно укрывшись в тени густых деревьев, - неудобно это. Если б он родственником был, дядей или кузеном, - другое дело: послушала б, о чем мужчины думают, как у них голова устроена, как на мир смотрят. Но это - если б родственником…
- А я вот женился, оброс… Как тебе?