Карим промолчал. Взяв топор, который составлял часть их снаряжения, он принялся вырубать в мягком камне углубления для ног. Майя следила за обстановкой вокруг. Покамест все было тихо, но небо затягивало все сильнее и сильнее.
– Сейчас будет ливень, – прокомментировала она вскоре события на небе, – вон и ветер поднимается. Может, попробуем забраться?
Карим оторвался от своего дела, чтобы напиться.
– Еще одна ступень, – хрипло сказал он, вытирая губы. – Иначе мне не подтянуться.
Он работал топором уже на высоте собственного роста, и дело продвигалось медленнее: руки требовалось постоянно опускать, чтобы дать им роздых. Наконец, когда Майя уже нервно гадала, скоро ли набухающее темнотой небо разразится молнией, Карим остановился. По его мнению, углубления были уже достаточно большими, чтобы забраться по ним в пещеру.
Он снял кроссовки и перекинул сумку с фонарями и веревку через плечо. Ловко ставя пальцы ног в углубления, Карим принялся взбираться наверх. Он преодолел дистанцию довольно быстро, затем подтянулся на руках и исчез в пещере.
Майя взволнованно пританцовывала внизу. Она едва дождалась, пока Карим сбросил ей веревку, но, взявшись за нее, вдруг спохватилась:
– А там не страшно?
В ответ она услышала смех.
– Но там был череп…
– А у тебя самой разве нет черепа? – спросил Карим, показываясь наружу. – Может быть, ты и его боишься?
Женщина рассмеялась и приготовилась карабкаться наверх. Но почему-то ей все равно было не по себе. Тот азарт, с которым она пыталась исследовать пещеру вчера, то возбуждение, с которым они этим утром готовили свою авантюру, бесследно исчезли из души. Теперь ею владел даже не страх неизвестности, а предчувствие чего-то рокового, что неизбежно ждет их внутри.
– Что-то случилось? – крикнул сверху Карим.
Майя покачала головой и, покрепче ухватившись за веревку, сделала первый шаг вверх по горе.
XXVI
Потолок пещеры был настолько низким, что даже сидеть приходилось, слегка пригибая голову, а уж перемещаться только на четвереньках. Едва женщина вползла в пещеру, раздался первый удар грома, но Майя не обратила на это внимания. Она напряженно уставилась на два скелета, лежащие головой к стене пещеры слева от нее. Поначалу выделялись лишь черепа, затем, когда привыкли глаза, Майя разглядела и весь остальной костяк. Желтовато-бурые кости сливались с каменным полом и, казалось, вросли в него за те века, что им пришлось здесь провести.
– Это мужчина и женщина? – тихо спросила Майя.
Карим кивнул и направил на скелеты луч фонаря. В его свете кости побелели, а у Майи замерло сердце: те, кто здесь покоился, словно помолодели на много веков. Она не смогла преодолеть внутренний барьер и не стала обыскивать могилу сама – лишь подсвечивала Кариму, пока он тщательно обшаривал скелеты, сметая с них пыль заранее припасенной щеточкой и заставляя двоих усопших все больше и больше проступать из камня. Однако никаких сокровищ не появлялось на свет; Карим тщательно обследовал у покойных область шеи, запястья, щиколотки, фаланги пальцев, но фонарь ни разу не выхватил из вековой пыли золотое сияние.
– Кажется, бесполезно, – констатировал он наконец. – Здесь наверняка побывали до нас.
Майя облегченно вздохнула: одно дело – искать сокровища, а другое – нарушать покой мертвецов. Впрочем, последним их украшения, кажется, уже ни к чему… Хотя как знать… Майя задумалась: завещают же люди и сейчас положить к ним в гроб ту или иную вещь – значит, хотят ощущать ее рядом с собой в последующем пути. А что испытают их души, когда столетия спустя эту вещь заберет археолог с лопатой, лучше и не пытаться себе представить.
– Карим… – прошептала она.
– Что?
– Давай уйдем отсюда.
– Подожди, надо поискать еще в глубине. Иногда дары оставляли там.
– Давай уйдем! – с надрывом в голосе воскликнула она, неожиданно испытав такую боль в душе, на которую давно не считала себя способной. – Так нельзя! Нельзя делать то, что мы делаем! Они же люди, они любили друг друга и хотели лежать вместе даже после смерти; а тут приходим мы и как будто… Не по-человечески это! Представь себе, если бы мы с тобой…
Ее последние слова накрыло ударом грома.
Карим оставил свою щеточку там, где его настигли эти слова, и придвинулся вплотную к Майе.
– Если бы мы с тобой – что?
– Пойдем отсюда! – крикнула Майя, пытаясь выбраться наружу. Однако едва она высунула голову, как тут же шарахнулась обратно – небо грохотало и разрывалось на части.
Карим схватил ее за плечи, предотвращая дальнейшие поползновения покинуть пещеру.
– Да не бойся ты! Они же мертвые, что они могут нам сделать?!
– Вот именно! – кричала Майя, чувствуя, как слезы струятся по лицу. – Они мертвые, они любят друг друга, а мы… что мы делаем?! Они же не могут себя защитить! Тот, кто любит, никогда не может себя защитить, поэтому нельзя его обижать, понимаешь, нельзя! Никогда!
Она рыдала, отказываясь понимать, что именно вызывает в ней такое отчаяние. Но подсознательно чувствовала: он наконец-то треснул, тот ледяной корсет, в который она себя заключила столько лет назад, не позволяя ни единому ростку чувства пробиться наружу.
Карим потрясенно сжимал ее содрогающееся от рыданий тело. Майя слышала, как он растерянно говорит:
– Но ты же сама предложила… Ты ведь знала, что здесь могила…
– Но я же не думала, что можно быть вместе и после смерти! Я вообще уже не помню, что это такое, когда можно быть с кем-то вместе.
Он молча прижал к себе ее голову.
Теперь грозовой фронт шел прямо на них. Мрак раскалывался от молний с такой частотой, что гром не умолкал ни на секунду. Майя и Карим скорчились в углу возле выхода из пещеры, стараясь держаться как можно дальше от мертвецов. Но пещера была слишком мала в длину – ступни скелетов почти касались их согнутых колен.
– Надо бы отползти подальше, – сказал Карим, глядя, как Майя судорожно поджимает ноги.
Та кивнула, но не тронулась с места: чернота внутри пещеры была, пожалуй, страшнее белого полыхания снаружи.
Неожиданно молния ударила в склон горы буквально в полуметре от них. Майя оцепенела, увидев, как огненно-белый росчерк стихии соприкоснулся с потемневшим от дождя камнем у них под ногами. И хотя никаких последствий, кроме грома, этот удар с собой не принес, ужас от столь близкой опасности заставил ее немедленно рвануться внутрь. Карим последовал за ней.
В глубине пещеры Майя измученно привалилась к стене. Она была обессилена всем пережитым, ледяной корсет ее уже не поддерживал, а душа была перепахана состраданием к тем вросшим в камень возлюбленным, что лежали подле них. Женщина чувствовала, что перестает быть той, кем ощущала себя многие годы напролет. Привыкшая жить с несгибаемо прямой спиной, сейчас она, словно стелющееся растение, искала себе опору.
Карим придвинулся к ней вплотную. "Он знает, он всегда чувствует, как следует поступить". Он полуобнял ее, пропустив свою руку между женщиной и той стеной, к которой она прислонялась. Человеческое тепло! Майя судорожно вздохнула.
– Я надеюсь, они больше на нас не сердятся, – тихо сказал Карим.
Женщина кивнула; ее голова соприкасалась с грудью мужчины. Прижимаясь к нему и вдыхая его запах, она чувствовала себя невероятно слабой, потрясенной, отчаянно нуждающейся в помощи; должно быть, так ощущает себя младенец, едва появившийся на свет. И вдруг осознала, как долго по милости Глафиры и по своей собственной трусости она пребывала в царстве мертвых – в мире, лишенном любви.
Она никогда бы не подумала, что первый поцелуй после стольких лет одиночества застигнет ее в столь невероятном месте, как погребальная пещера, по сути дела, в могиле. Но страха не было – женщина словно возвращалась к жизни. Она лежала, закрыв глаза, у него на коленях, и он вдыхал в нее жизнь своими губами. Тепло его тела становилось ее теплом, его существо – ее существом, и Майя знала: когда она вновь откроет глаза, мир будет совсем другим. Ее взгляд будет взглядом новорожденной, а изо всей безбрежной палитры действительности, где так щедро разбрызганы несмываемые черные пятна, она будет видеть одну белизну.
Майя открыла глаза. Она улыбалась и думала, что встретится с улыбкой Карима, но он почему-то смотрел не на нее, а в глубь пещеры. У него был до странности напряженный взгляд, а мгновение спустя Майя почувствовала, как деревенеют обнимающие ее руки. В замешательстве она обернулась…
Если это возможно – закричать одним вздохом, то женщина издала именно такой звук – не то вздох, не то крик. Здесь же никого не было еще несколько минут назад! Никого, кроме них и двоих усопших. Но отрицать бессмысленно – она пришла. Она перед ними.
На ней было белое платье с вырезом на груди, буфами вместо рукавов и расклешенным подолом, перетянутое изящным лаковым пояском. Гладко натянутые чулки. Туфли на высоком каблуке. Короткие белокурые волосы были уложены набок холодной волной. Очевидно, она явилась прямиком с того самого танцевального вечера, где познакомилась со своим будущим мужем. Глафира лежала в дальнем углу пещеры, закрыв глаза. На груди ее было заметно какое-то украшение. Можно было не сомневаться, что это оранжевые гранаты.
– Это она? – хрипло спросил Карим.
Майя была не в состоянии даже ответить. Она начала пятиться, но за спиной была стена. Глафира лежала не шевелясь. Быть может, она и в самом деле была мертва?
Ужас намертво приковал ее взгляд, и Майя физически ощущала, как не отпускает ее, не дает броситься наружу под молнии лицо Глафиры. Губы… на них как будто улыбка. Глаза… неужели раскроются прямо сейчас? Тело… а вдруг оно приподнимется? И вот тогда-то и распахнутся глаза и приоткроются губы и, сладко улыбаясь, юная старуха проговорит:
– Ты что же, Маюша, одну меня бросила? А я вот тебя не брошу. Никогда. И не проси, и не думай. Вот ведь в какую даль ты меня заставила тащиться! Разве можно так со старым человеком?
И Майя увидела, как у внешнего края Глафириного века что-то блеснуло. А затем поблескивание стало заметно все ниже и ниже – на висок старухи сползала слеза.
После Майя не помнила, что именно она кричала в тот момент, но кричала так, что испуганным мертвецам впору было вскакивать из могилы. Она истерически вопила и вжималась в стену, и если бы Карим не схватил ее в этот момент и не потащил вон из пещеры, она наверняка получила бы кровоизлияние в мозг и, парализованная и перекошенная, осталась бы без сознания на полу бок о бок со скелетами. Шок от ужаса перед Глафирой был до того глубок, что женщина даже не понимала, почему она вдруг оказалась не внутри пещеры, а снаружи и почему грохочет небо, а раскаленные белые нити то и дело связывают его с землей. Карим тащил ее прочь от горы, прикрывая своим телом, как спецназовец спасенного, а Майя, словно потеряв рассудок, хваталась за пучки высокой травы, в кровь резавшие руки, не давала ему двигаться вперед и умоляла спасителя повременить, не разлучать ее с Глафирой.
Когда она обессилела от крика настолько, что начала приходить в себя, то осознала, что стоит, прижатая спиной к какому-то крутому склону, а сверху ее прикрывает от грозы каменный козырек. Не давая ей вырваться из этого нового укрытия, Карим обнимал ее с такой силой, что Майя чувствовала себя спеленутой по рукам и ногам. Впрочем, гроза уже уходила.
– Где она? – едва сумела выговорить Майя, поднимая на мужчину трезвеющий взгляд. – Ее здесь нет?
– Успокойся, ее больше не будет, – ответил он. – Никогда.
XXVII
Она сама не понимала, как ей удалось заснуть в тот вечер – должно быть, подействовало вино, за которым Карим помчался, как за лекарством для умирающего, едва они вновь достигли города. Майя совсем не умела пить и быстро пьянела, но тут она вновь и вновь прикладывалась к бутылке, пока не убедилась, что нервная дрожь стала слабеть. Она не отдавала себе отчета, сколько вливает в себя алкоголя, а потом вдруг резко ощутила омерзительную тошноту и мутность сознания. Пытаясь преодолеть это кошмарное состояние, Майя со стоном рухнула на кровать, и какое-то время адское самочувствие не оставляло ей возможности мыслить. А затем перед глазами стали вставать бессвязные видения, и женщина поняла, что ею овладевает сон.
Она отключилась от действительности очень рано, задолго до наступления темноты, и потому проснулась одновременно с рассветом. Разбудили ее, как ей показалось, собственные нервы, наскоро усмиренные вчера, но так окончательно и не утихшие. Впрочем, взглянув на мерно светлеющее окно и мирно спящего рядом человека, она облегченно вздохнула: тени развеялись!
В эти часы ожидания перед пробуждением мира Майя оставалась полностью наедине со своими мыслями и в итоге вынуждена была признаться себе: в отсутствие любви она пропустила полжизни. Впрочем, жизнь не насмеялась над ней за это преждевременно высохшими и стянутыми в бледную линию губами, не наказала безжизненным, выгоревшим взглядом, не отпечатала одиночество на лбу горькими линиями морщин, а, улыбнувшись, разрешила попробовать еще раз. И женщина потрясенно осознала, что не просыпалась по-настоящему еще никогда. Потому что никогда еще ей не случалось с нежностью смотреть на мужчину, спящего бок о бок.
Приподнявшись на постели, она как завороженная всматривалась в лицо лежащего рядом человека. Неужели это и есть ее нежданно обретенная вторая половина? В предрассветном полумраке, который еще не успел превратиться в настоящий свет, все, на что падает взгляд, видится почти нереальным, и у Майи возникло ощущение того, что, вчера забывшись сном между жизнью и смертью, сегодня она очнулась в сказке. Улыбка сама собой освещала ей губы, а взгляд вбирал в себя черты спящего с такой кропотливостью, с которой впору собирать рассыпанный по земле клад.
"А ведь мы похожи!" – вдруг с удивлением подумала Майя, любовно скользя взглядом по взметнувшейся на подушке черной пряди Карима. Многие годы осветляя в парикмахерских волосы, она и забыла, что природный ее цвет – черный; создавая себе химические кудряшки, она и не вспоминала, что ее стихия – ровные и гладкие линии. Дни напролет под лампами дневного света среди угарной атмосферы города обесцветили ее лицо, лишили его живых природных красок; под солнцем все утраченное вернулось к ней сполна. Майя физически ощущала на своих щеках теплый румянец, точно такой же, какой она всегда привыкла видеть на лице своего спутника.
А губы! Она ясно помнила тот день в Памуккале, когда из-за поджатых почти до полного отсутствия губ она испугалась своего отражения в зеркале. Сейчас (она не видела себя, но чувствовала это) губы отчетливо выделялись на лице. Даже слегка выдавались вперед, точно, почуяв волю, с надеждой тянулись к другим губам.
Полжизни без любви… Но ведь было же что-то в этой половине жизни, что не отпускало ее, держало на коротком поводке и не позволяло пуститься в путь, чтобы наконец-то найти свою половину, обрести себя и стать единым целым. Сейчас она понимала, что: страх. Страх, что, меняя личину, по-хамелеонски прикидывался то покоем, то благоразумием, то заботой о ребенке. Страх усыпил ее разум и принял облик умирающей старушки, чтобы предстать под конец во всей своей красе неукротимым жадным вурдалаком.
Но сейчас, когда очертания того, что так долго гнуло ее к земле, стали поистине чудовищны, Майя ощущала, что больше ему не подвластна. Она победила. Она смогла полюбить. И недостойный живого человека страх перед жизнью больше не возьмет ее сердце в свой ледяной кулак.
Карим повернулся во сне. На мгновение он чуть приоткрыл глаза, но тут же закрыл их – еще не время просыпаться. С улыбкой скользя взглядом по его лицу, Майя вспоминала, какой разной казалась ей его внешность в различное время их недолгого, но фантастически насыщенного знакомства. Сперва удивила своей непривычностью: этот косой разрез глаз, эта линия губ, изогнутая, точно лук у Чингисхана… Затем, в горах, она ощутила, как мягкая темнота его взгляда словно вбирает в себя все ее горести и тревоги. Позже, в Каньоне, она оценила спокойную твердость в его чертах, а в кафе на плато Ай-Петри, где она повествовала о своей мечте, Майя впервые отдала себе отчет, что ей хотелось бы смотреть на собеседника не отрываясь, жадно вбирая взглядом и душой его молодость – это волшебное лекарство от тоски по несбывшимся ожиданиям. И потом каждый раз, когда она поднимала на него глаза, у нее возникало такое чувство, будто Карим берет ее за плечи и твердо ставит на единственно верную дорогу, по которой можно вернуться в потерянный рай. На дорогу к себе самой.
Он не мог не почувствовать, что на него пристально смотрят, и вновь открыл глаза. Его лицо было напряженным, точно он не мог отрешиться от какой-то серьезной мысли даже во сне.
– Что случилось? Опять она?
Майя с улыбкой покачала головой:
– Все хорошо. Ее больше нет. Я люблю тебя. Спи.
Днем, устав гулять по долинам среди розовых скал, они улеглись передохнуть на траве. Люди им не встречались, животные – тоже, и единственной приметой того, что Карим и Майя находятся в обитаемых местах, был воздушный шар, медленно двигавшийся у них над головами. Сперва он пролетал настолько низко, что Майя могла разглядеть периодически рвущееся из гондолы пламя, но затем стал все больше и больше удаляться ввысь.
– Это лучше делать на рассвете, – сказал Карим, наблюдая за пестрым куполом.
– Делать – что?
– Летать. Тебе не приходилось?
Майя с улыбкой покачала головой:
– Мне еще много чего не приходилось делать. А почему на рассвете лучше?
– Потому что только тогда по-настоящему видишь, как борются стихии. С одной стороны горизонт фиолетовый, с другой – белый, а в гондоле – и огонь, и лютый холод. А потом, когда начинает подниматься солнце, темнота все больше и больше становится похожей на лужу, а в какой-то момент замечаешь, что ее и вовсе нет.
– Совсем как в жизни…
– А шар вообще похож на жизнь, – задумчиво продолжал Карим. – Им ведь невозможно по-настоящему управлять: только подниматься и опускаться на какую-то высоту и учитывать, где какой дует ветер.
– Он что, разный на разных высотах?
– Как ни странно, да. На некоторых ветра нет вообще. Поэтому и невозможно назначить себе точное место посадки. Можно только к нему стремиться.
– И верить.
– Да, и верить. Но иногда смиряться с тем, что не все в наших руках. Да и сжатый воздух может закончиться раньше, чем хотелось бы.
– Ну, не грусти! – расстроенно попросила Майя. – Что с тобой вдруг?
– Мне просто интересно, по каким адресам мы с тобой разъедемся, когда у тебя закончится отпуск?
Он пристально посмотрел на нее.
– У меня нет адреса, – медленно и тяжело проговорила Майя, садясь на траве. – Я жила у Глафиры. И у тебя, по-моему, тоже нет адреса – ты живешь на колесах.
Карим молчал.
– А у меня есть ребенок, которому нужна какая-то определенность.
Воздушный шар над их головами больше не двигался. Казалось, что он застыл в одной и той же точке неба. Вероятно, именно на этой высоте и не было ветра.
– Тебе еще не надоело считать, что в жизни бывает какая-то определенность? – мрачно улыбнувшись, спросил Карим.
– Я не имею права считать по-другому.
– Тогда что ты делаешь здесь?
Майя молчала.
– Нет, серьезно? Ты объясни мне, потому что я не понимаю, что такого определенного мы забыли в Каппадокии? Твою молодость?
Майя не могла не улыбнуться.