– Ты не имеешь права считать, будто что-то знаешь наперед! – твердо сказал Карим, стискивая ее руку и глядя ей в глаза. – Просто подумай: чего ты хочешь?
Майя сделала глубокий вдох и продолжала молчать.
– Ладно, – грустно усмехнулся Карим через некоторое время, когда затянувшееся молчание стало невозможно не нарушить. – Рано или поздно я все равно узнаю о твоих планах – когда мы будем брать билеты.
Он отпустил ее руку, поднялся и отошел на несколько шагов. Майя сидела не шевелясь. Она знала, что не может позволить себе вскочить и, рывком прижавшись к любимому человеку, прошептать, что остается с ним. Перед ней стояло лицо ее ребенка – ее будущего, у которого она до сих пор продолжала оставаться в заложниках. Ребенку необходимы столичная прописка, столичное образование и столичные перспективы. Как бы ни молодела его мать, она не имеет права…
Болеро Равеля – звонок ее телефона – зазвучало настолько неожиданно и неуместно, что Майя не сразу осознала, что прошлая жизнь, оставшаяся где-то за чертой, в другой реальности, достала ее и в Каппадокии. На определителе номера значилось: "Глафира дом", и у Майи на мгновение встало сердце от нехорошего предчувствия.
– Мама, это я.
Женщина немного перевела дух, но когти предчувствия не отпускали.
– Здравствуй, мой хороший, я так по тебе соскучилась!
– Я тоже.
Но по торопливому тону мальчика мать сразу поняла, что он спешит сказать ей что-то выходящее за рамки выражения сыновних чувств.
– У вас все в порядке?
– Мам, тетя Глаша заболела.
Карим приблизился.
– С ней что-то серьезное?
– Она какая-то странная стала: лежит целыми днями, массаж не делает, только обед мне сварит и снова ляжет. И не говорит со мной совсем: я ее что-нибудь спрошу – а она отвернется к стенке и молчит. Или бормочет: "С матерью со своей разговаривай!"
Майя чувствовала, как каменеет ее лицо.
– А еще… мам, ты слушаешь? Еще она какая-то старая стала.
– Это как?
– Ну, у нее теперь все лицо в морщинах и волосы – как у старухи, такого же цвета, белого.
Карим тревожно вгляделся в Майино лицо.
– А дядя Сеня к нам больше не приходит: тетя Глаша на него накричала, и он ушел.
Майя прижала свободную от трубки руку к лицу и стала нервно его потирать.
– Мам, ты когда вернешься?
Она услышала в голосе сына отчетливый страх.
– Завтра, – тихо, но твердо произнесла Майя, собирая в голосе всю силу, на которую была способна в этот момент. – Завтра я вернусь. Ничего не бойся. Ну, заболела тетя Глаша – с кем не бывает?
– Мама… а вдруг она умрет?
А действительно, вдруг роковой окажется именно эта ночь? Майя лихорадочно пыталась нашарить в памяти хоть одного взрослого человека, к которому ее сын в случае чего мог бы немедленно обратиться.
– Никита, слушай меня внимательно, ты ведь знаешь Марию Сергеевну? Ну, тетю Машу, которая всегда на лавочке сидит, когда мы куда-то идем?
– Знаю.
– Так вот, ее квартира – на третьем этаже и расположена так же, как и наша. Если что случится, беги сразу к ней и звони, сколько бы ни было времени…
Мария Сергеевна была ближайшей приятельницей Глафиры Дмитриевны, пока с последней не начались метаморфозы. После превращения старухи в молодуху соседкам было объявлено, что Глафира Дмитриевна совсем плоха и к ней приехала внучка, названная в честь бабушки – заботиться о последней. А поскольку ухода требовалось очень много, то Майя – законная наследница квартиры (о завещании в доме знали) – тоже переселяется к ней. Теперь у подъезда вовсю судачили о том, как поделят между собой квартиру две наследницы.
– Тетя Маша теперь сама к нам каждый день заходит.
– Правда? – Майя испытала облегчение и не дала себе труда задуматься о том, почему соседка вдруг зачастила в их квартиру. – Вот и хорошо. Вот и бояться нечего. Жди меня спокойно.
– Завтра?
– Завтра!
Положив трубку, Майя подняла взгляд на Карима.
– Вот они, мои планы, – еле слышно проговорила она.
XXVIII
Вещи были собраны в дорогу, и Майя в одиночестве поджидала Карима, ушедшего за билетами на ночной автобус. Она стояла у окна, прощаясь взглядом со страной розовых гор, краем прекрасных лошадей и всей той фантастической точкой пространства, где оживает спавшая вечным сном любовь и пускаются вскачь стреноженные мечты.
Она обернулась на звук открывшейся двери – Карим входил в номер.
– Ну вот, – безупречно бодрым, но не выражающим ни малейшего удовольствия голосом произнес он, – утром, около семи, мы будем в Стамбуле – и сразу в аэропорт. Думаю, с билетом не будет проблем – еще не сезон. Так что ты выполнишь свое обещание – вернешься завтра.
Майя молча кивнула. Ее резануло единственное число слова "билет".
– До отправления – еще часа четыре, – продолжал Карим, – погуляем? А то мы так толком и не видели этот Гёреме.
– Да, пожалуй, – откликнулась Майя, чувствуя, что и ее собственный голос становится таким же искусственно бодрым, как и у Карима. – Надо же расширять свой кругозор!
Она неестественно рассмеялась, и на душе стало тяжелее вдвойне.
Если бы они могли забыть о том, в каком невероятном месте находится приютивший их Гёреме, то этот турецкий городок не представлял бы собой ровным счетом ничего примечательного. Он тянулся вдоль довольно широкой речки с камышами в два человеческих роста и стайками белых гусей на темной вечерней воде. Типичные для подобных селений, словно сросшиеся между собой крошечные домики. Дань современности – яркие витрины. Несколько однотипных мечетей. Кофейни по берегам реки. Но стоило повернуть голову – и на фоне приземистых строений вырисовывались конусы первых каппадокийских гор, вторгшихся в городскую черту. В них были вырублены вполне современные пещеры, освещенные изнутри и служившие не то для VIP-жилья, не то в качестве клубов и ресторанов.
– Интересно, каково это, – проговорила Майя, облокачиваясь на перила моста, – постоянно жить среди сказки?
– Если в чем-то живешь постоянно, значит, для тебя это уже не сказка, – проронил в ответ Карим, опираясь на перила рядом с ней.
– Значит, невозможно и любить постоянно, – рассудительно, словно успокаивая саму себя, произнесла Майя. – Потому что тогда это уже не любовь.
– А что же это?
– Не знаю – мне не приходилось в ней задерживаться надолго. Нырнула – вынырнула, дышишь дальше.
– По-твоему, если любишь, дышать уже нельзя?
– Нет, – с грустной убежденностью покачала головой Майя. – Если любишь, тебя это захлестывает с головой. А потом всплываешь, радуешься, что уцелела, начинаешь ценить то, что имеешь…
Она засмеялась, чувствуя, как все более и более неживым становится ее голос.
– Мне жаль тебя, – коротко откликнулся Карим.
– Напрасно! – с нарочитой веселостью воскликнула Майя. – Я ведь теперь молода!
– Вот потому и жаль: если живешь не любя, то лучше быть старухой. Это по крайней мере не вызывает вопросов.
Майя не нашлась что ответить и молча повернула вслед за Каримом к гостинице.
Перед тем как сдать ключи, она заглянула в ванную комнату – не осталась ли на полочке зубная щетка. Полочка была девственно чиста, но, закрывая за собою дверь, Майя краем глаза поймала свое отражение в зеркале. Она замерла. Затем, как под гипнозом, сделала шаг к самой себе. Несколько секунд она, все более мертвея, вглядывалась в беспристрастное стекло, а потом…
…Потом Майя увидела над собой лицо Карима. Она почему-то лежала на кровати и испытывала тупую боль в затылке. Одновременно у нее горел висок. С трудом осознавая происходящее, женщина поднесла к нему руку и нащупала вспухшие ссадины.
– Хорошо, что на полу был коврик, – сказал Карим, – а виском ты задела держатель для туалетной бумаги.
– Я что, упала?
Карим кивнул.
Майя резко села на кровати: она с ужасом вспомнила то, что предшествовало ее падению.
– Посмотри на меня! – прошептала она. – Посмотри внимательно! Это я?
Карим улыбнулся в недоумении:
– А кто еще это может быть?
– Она! – не смея сделать голос хоть на йоту громче, шептала Майя. – Там, в ванной, в зеркале была она. И она еще, знаешь, усмехалась. И я поняла, что это – все, что она никогда не отпустит меня, ведь она – во мне. Господи! За что мне это?!
– Не трогай Бога – это не от него, – медленно произнес Карим. Сведя брови, он смотрел мимо Майи, словно напряженно что-то обдумывая в этот момент.
– Она все равно прикончит меня, – с трудом преодолевая слезы, бормотала Майя. – Я думала: она умрет – и я смогу забыть, а она не умирает, она поселилась во мне. Она больше не даст мне ни любить, ни мечтать, ни бороться за счастье. Уже не дает! Ведь я уже не верю в то, что мы с тобой можем быть вместе.
Застонав, она отвернулась и крепко закрыла глаза. Но воспоминание о том, что она только что увидела в зеркале, не отступало: дрябло обвисшие бледные щеки, овраги морщин, ведущие к проваленному рту, высохшая шея… Но главное было не это: ее преследовал тот жестокий, темный взгляд, что мрачно пылал из глубины глазных впадин. Неужели теперь это ее взгляд? Взгляд ненависти ко всему живому, что есть в человеке, а более всего – к способности любить. Взгляд, наполненный не теплом сердца, а жгучим холодом бездонного провала в душе. Взгляд старухи… но это взгляд не мудрой, усмирившей страсти старости, а бессмысленной яростной смерти.
– О Господи, – шептала Майя, пытаясь зарыться лицом в подушку как можно глубже и словно страус спрятать голову от действительности. – Господи! – Она вцепилась в руку Карима. – Не отдавай меня ей!
– Не отдам. Если ты, конечно, сама не уйдешь.
Майя со вздохом привалилась к нему головой. Ей было изнуряюще тоскливо оттого, что веру в любовь и надежду на счастье ей столько раз в жизни приходилось с корнем выдирать из души. И вот сейчас, когда и то и другое наконец-то пришло к ней, любовь никак не может прочно укорениться и едва образовавшаяся завязь то и дело готова сморщиться и увянуть. И пустить взамен себя кладбищенский холод – старуху.
– Что мне сделать, чтобы она больше не возвращалась? – прошептала Майя.
– Закрой глаза, – услышала она.
Майя покорно смежила веки. Сперва под ними было просто темно, порой что-то поблескивало, порой наплывали какие-то пятна. Потом перед мысленным взором встало поросшее маками поле, розовые горы. Они приближались и двигались то вверх, то вниз, точно женщину по-прежнему нес на себе Горизонт. Затем она ощутила воспламеняюще нежное прикосновение поцелуев к своему лбу, векам, вискам. Обнимавшие ее руки сжимались все крепче, и Майя все явственней ощущала, что ее собственная воля не имеет сейчас никакого значения. Да у нее и в мыслях не было противопоставлять свою волю происходящему. Теперь поцелуи прикасались к ее обнажившимся плечам и груди, и Майе стало казаться, что скачка ее подошла к концу и сейчас она лежит в поросшем маками поле, а небо распахивается над ней во всем своем безбрежном великолепии. Она раскинула руки, и волосы разметались по подушке, а обнаженное тело трепетало, как маки под ветром. Вот и все. И все на удивление просто. Но как невероятно смешно, что ей пришлось добраться аж до Каппадокии, чтобы понять, что человек приходит на землю для любви. И что смерть незримо идет с ним бок о бок, всякий раз готовая взять свое, если любовь сворачивает знамена.
Ей казалось, что сердце исходит нежностью, словно перезревший и чудом спасенный от губительной гнили плод. Неужели когда-то в ее жизни случались другие прикосновения, и шепот другим голосом, и трепет в других руках? Если это и было, то она никогда по-настоящему не отдавала себя этим людям, а лишь пыталась получить в их постелях жалкое убежище от страха. Страха перед неприкаянным будущим. А судьба смеялась и каждый раз выставляла ее за дверь, чтобы она наконец-то могла нащупать дорогу, ведущую к любви. И как ей было не понять этого раньше?
Розовые горы. Мчащийся галопом Горизонт. Воздушный шар, подгоняемый огнем, победоносно взмывает в каппадокийское небо. Если кто-то и имеет право торжествовать над другими, так это любящий человек. Человек, распахнувший душу настолько широко, что в ней не осталось ни закутка для страха. Человек, превратившийся для другого в безбрежное, заливаемое светом поле. На этом поле нет ни единой тени и ни единой преграды, и твой возлюбленный будет ступать по нему легко, нежась на солнце и раздвигая грудью травы.
Она вслепую обняла склонившуюся к ней голову, прижала ее к своей груди. Ею владел невероятный, умиротворяющий покой. Молода она или нет, она не подвластна смерти. Той смерти, что несет с собою старуха – безжизненному холоду ко всему живому.
– Что с тобой? – спросил Карим, тревожно заглядывая ей в лицо.
– Я жива! – прошептала Майя, широко распахивая глаза. И, вдруг обретая голос, расхохоталась:
– Жива, понимаешь? И больше ее не боюсь!
XXIX
В стамбульском аэропорту им очень повезло с билетами – их удалось купить практически сразу и на ближайший рейс. Карим и Майя пили кофе, поджидая, пока будет объявлена регистрация, когда женщина заметила среди пассажиров, прилетевших последним самолетом и готовых выйти в город, знакомое лицо. Она до того разволновалась, что тут же вскочила и, забыв сказать Кариму хоть пару слов в объяснение, бросилась наперерез идущему по залу мужчине.
– Арсений!
Тот удивленно обернулся. В еще большем удивлении обернулась его спутница. Как бы ни была взволнована Майя, она узнала в этой девушке одну из постоянных героинь его ток-шоу, появлявшуюся на экране так часто, как это только дозволялось редактором программы – раз в три месяца.
– Арсений, ты что, меня не узнаешь?
Он искренне хмурился, пытаясь догадаться, кто эта женщина, с таким нетерпением ждущая от него ответа. Одновременно Арсений не мог не отметить, что незнакомка весьма интересна внешне, не сказать что красива, но именно интересна: яркие, выразительные глаза, роскошная вороная грива до середины спины, спортивная фигура. Кем бы она ни была, он не прочь возобновить знакомство.
– Вы участвовали в нашем ток-шоу? – наконец попробовал предположить он.
– Я Майя – соседка Глафиры.
Майя многократно слышала выражение "округлились глаза", но впервые увидела это воочию: глаза у Арсения стремительно расширились и стали значительно круглее, чем были.
– Не может быть! – до предела банально произнес он.
Майя торжествующе кивала; Арсений ошеломленно качал головой.
– А что с тобой случилось? Как… Откуда у тебя такие волосы?
Майя с улыбкой тряхнула головой:
– Это не парик – можешь проверить!
Спутница Арсения демонстративно громко поставила стоймя сумку, которую тянула за собой. Арсений не обратил внимания.
– Ты как будто… другой человек.
– Просто я хорошо отдохнула, – вдоволь натешившись его потрясенным видом, решила объяснить Майя. И нарочито невинным тоном спросила:
– Как там, в Москве? Какие новости? Расскажи мне, если не спешишь…
Арсений не спешил: они со спутницей приехали в Стамбул прибарахлиться дизайнерской одеждой в сезон весенних скидок, и не было повода полагать, что те закончатся в ближайшие полчаса. Отведя Майю в сторону (девушка из ток-шоу пристально за ними наблюдала), Арсений сообщил ей следующее: Глафира форменным образом сошла с ума. Первые пару дней после отъезда Майи она держалась мрачно и замкнуто и отменила все встречи с клиентами, а затем в нее и вовсе точно бес вселился. Хамство по малейшему поводу, а то и без повода, бесконечные язвительные шпильки, раздраженные замечания… А ужинать с ней стало просто невозможно.
– Ты представляешь, я прихожу, а на столе – колбаса, из которой жир так и выпирает, и овощи майонезом ну просто залиты! Я полез в холодильник, нашел там пару йогуртов – их и съел, а она меня на смех подняла: "Что, – говорит, – за фигурой следишь, метросексуал? Ногти у тебя еще не накрашены?" И это при твоем Никите! А вдруг он не знает, что такое "метро" и спутает с "гомо"? И потом: да, я слежу за фигурой, у меня работа такая! И за ногтями слежу – я же не землекоп. Не понимаю, зачем издеваться? Или звонит мне кто-нибудь на сотовый, а она встанет рядом и слушает. Я ухожу в другую комнату, а она начинает: "Иди-иди, любезничай со своими поклонницами! Пойдешь на работу – презервативы не забудь!" Нет, ну представляешь? И опять все при ребенке. А вдруг он еще не знает, что такое презервативы? И вообще: зачем она так?
Арсений выглядел искренне расстроенным и возмущенным, и Майя успокоительно коснулась его рукой. Увы, она могла бы во всех подробностях объяснить, зачем Глафира вынимает душу из близких людей, но формат короткой встречи в аэропорту к этому не располагал.
– И так каждый день. Ну, в итоге я, конечно, на все это плюнул…
"Вот и молодец!" – мысленно одобрила Майя. Она была рада тому, что хотя бы Арсений вырвался из объятий Глафиры с неповрежденной психикой, и в его воспоминаниях это невероятное существо окажется всего лишь ангельски прекрасной женщиной с адским характером.
– Не по-человечески она как-то себя ведет.
Майя замерла: неужели и он почувствовал? А Арсений тем временем отвлекся от Глафиры и вернулся к действительности.
– Слушай, Майя, ты потрясающе выглядишь! Надо нам будет пересечься в Москве – обсудить, где ты так отдохнула.
Он посмотрел на нее профессионально-обаятельным взглядом, и Майя, окрыленная мужским интересом, на который была так скудна вся ее жизнь, не могла не пококетничать в ответ:
– Обсудим, не вопрос!
– Прошу прощения, что я вас отвлекаю, – сказал подошедший Карим, в чьем голосе нельзя было угадать ни малейшего намека на раздражение, – но объявлена регистрация на наш рейс.