Тут она сама засмеялась и весело взглянула на меня.
– Зачем? – спросил я.
– Чтобы познакомиться. Разве не ясно?
– Но ты могла и так познакомиться.
– Так не интересно. Если бы я написала письмо без стихов, вы бы мне не ответили.
– Почему? Я обязательно отвечаю на все письма, – сказал я первую неправду.
Марьяна снова взглянула на меня со смехом, и я подумал, что она, наверное, не такая уж и простушка. Я не знал, о чем даже говорить, меня подмывало спросить, зачем она хотела со мной познакомиться, но я сдерживал себя, боясь услышать что-нибудь вроде: "А так просто. Посмотреть, какой вы в жизни. Ну, чао!" Странно, почему я ощутил тогда этот страх, словно бы ожидал от знакомства с ней чего-то особенного и боялся отпугнуть, хотя, по правде говоря, зачем она мне сдалась? Шпана жопастая. Подумаешь – ноги.
– Ну, не сердитесь, – легонько толкнула она меня и взяла под руку. – Мне хотелось поговорить с вами. После того, как я прочитала ваши произведения.
Не ты первая, кому хочется со мной поговорить, подумал я. И уже не знаю о чем: о пани Алине, о том, что было на самом деле, а что я выдумал, собираюсь ли писать третью часть "Дев ночи" и т. д.
– Ну, и о чем бы ты хотела поговорить? – спросил я скучающим тоном.
– А так – ни о чем. Просто побеседовать.
– Так ты не собираешься расспрашивать меня об истории написания "Дев ночи"?
– А зачем? Ведь правду вы все равно не скажете.
Она была права. И нравилась мне все больше.
– И тебя не интересует, буду ли я писать продолжение?
– Нет. Меня вообще ничего не интересует. Хотела рассмотреть вас вблизи…
– Вот оно что! – и я затаил дыхание.
– Я почувствовала, что вы именно тот человек, который сможет мне помочь.
Это лучше того, что я предвидел, но хуже того, чего мне бы хотелось.
– И чем я могу быть полезен?
– Не все так сразу. Вам не кажется, что вы слишком торопите события? У вас даже не хватило терпения спокойно переписываться со мной. Вы возжаждали меня увидеть. Сейчас! Немедленно!
Я чувствовал себя школьником, которого сейчас поставят в угол.
– Вы разрушили романтичность наших отношений. Их тайна, загадочность – все развеялось.
– Мне кажется, тебе следовало бы не мне письма писать, а Стендалю. Жаль, что он не дожил до этого счастливого дня.
– Но Стендаля нет. Нет Бальзака. И Цвейга нет. И Ремарка… Но я же должна кому-то писать. Я выбрала вас.
Неужели я должен был ей сказать, что выбор неудачен?
– А что было бы, если бы я не поторопился и наша переписка продолжилась?
– Все проистекало бы намного естественнее. Мы бы значительно больше узнали друг о друге. Первая наша встреча могла бы происходить вообще без слов. Представляете, как это мило? Мы бы пошли в парк, вокруг осень, листва шуршит под ногами, и мы слушаем это как музыку.
– Ага, так ты планировала затянуть все до осени.
– Я ничего не планировала, это я образно высказалась. Я, честно говоря, настолько обиделась на ваше последнее письмо, что решила вас вычеркнуть из… – здесь она сделала паузу и исправилась: – Я решила забыть о вас. Впрочем, вам об этом известно.
– И что же именно?
– Разве вы не прочитали мое вчерашнее письмо?
– Так ты и вправду заходила вчера в редакцию? А я-то думал, что меня разыгрывают. Ведь ты же никогда прежде этого не делала. Почему ты не воспользовалась почтой?
– Значит, вы не читали мое письмо.
– Не прочитал, не успел.
– Я нарочно зашла в редакцию вечером, когда журналистов там уже нет, но еще на месте самые заядлые сплетники – секретарша, корректоры, реклама. Я хотела, чтобы меня увидели и рассказали вам. И чтобы вы затем кусали от отчаяния локти. Ведь я написала, что не соглашаюсь на ваш ультиматум. То было прощальное письмо.
– Вот как. И напрасно. Я-то полагаю, что мы с тобой достаточно долго переписывались, чтобы понять: нам будет интересно вместе.
– Значит, это вы строили планы, а не я.
– Ничего подобного.
– Но ведь это так. Вы восприняли мое желание переписываться с вами как намерение сблизиться. Разве вам не пришло в голову, что переписка ценна сама по себе? Однако в вас проснулся собственник. Вам стало мало писем, возникло желание непременно заполучить еще и их автора. Но давайте представим такую картину: появляюсь не я, а девица, скажем, не в вашем вкусе. То есть какое-то невзрачное, жалкое, совсем неинтересное создание. И что тогда? Вы так стремились увидеть то, о чем мечталось, овладеть им, а когда оно возникло перед вами – вы в ударе! Хотела бы я видеть вас в такой момент. Я даже пыталась уговорить одну свою неказистую подругу пойти сегодня к вам, выдать себя за Марьяну А сама наблюдала бы со стороны. Думаю, это был бы чудесный аттракцион. Ну да, вы, наверное, соблюли бы кое-какие приличия, пригласили бы серенькую на кофе, посидели с ней часок, пообщались, дали бы несколько бесценных советов о том, как надо писать стихи, а затем: чао, бамбино, сорри. Разве не так?
Я проглотил ее слова, как горькую пилюлю, не запивая. Все, что она спрогнозировала, тютелька в тютельку, соответствовало тому, что могло бы произойти на самом деле.
– Увы, моя подружка от такой роли отказалась. К сожалению.
– И ты передумала со мной прощаться.
– Передумала. И знаете почему? Я вспомнила одну истину, которую услышала еще от своей бабушки: все мужчины одинаковы. Я подумала, что вы поступили так, как сделал бы на вашем месте любой другой мужчина. И поняла, что зря на вас сердилась. Это все равно что обижаться на холодный снег – теплым он никогда не станет.
С Академической мы свернули на Чайковского и вышли на Стефаника. Прохожие бросали на нас заинтересованные взгляды: сорокалетний и маститый с семнадцатилетней отроковицей под ручку – не слишком привычная картина для Львова. Возможно, где-то в Париже или на Гавайях это было бы нормой, но здесь вызывало вопросы. Кое-кто даже оглядывался. И было от чего: на папулю с любимой доченькой мы мало походили. Встречались и знакомые, они придирчиво разглядывали мою спутницу, а мне бросали подбадривающие взгляды. Марьяна от всего этого просто кайфовала. Я попробовал сменить тему беседы:
– Ты и вправду не пишешь стихи?
– Я чувствую поэзию. Разве этого не достаточно?
Мне не понравился ее ответ. Я пожал плечами и промолчал. Несколько минут мы шли молча, пока не оказались в парке напротив университета. Боже мой, как давно я не прогуливался с девушкой по вечерним аллеям! Все по барам да по барам. А сколько времени прошло с тех пор, когда я последний раз целовался на лавочках? Теперь это все можно делать просто на улице.
– Скажите, вы в кого-нибудь сейчас влюблены? – спросила она с бухты-барахты.
"Я влюблен в тебя", – поворачивался сболтнуть мой язык, но по велению шестого чувства я успел прикусить его зубами. А что, если я скажу ей правду? Говорят, правда облагораживает человека.
– Влюблен.
– По-настоящему?
"А я иначе не умею". Хе-хе, это мы также прибережем для кого-нибудь другого. Невнятная дьявольская сила искушала меня снова говорить правду.
– Едва ли это по-настоящему. Просто мне необходимо быть в состоянии влюбленности. Вот я и создаю его для себя. А проходит какое-то время, от любви не остается даже запаха. Потом, бывало, начнешь вспоминать ту, которую любил, о ком мечтал, и удивляешься – как я мог вообще ее полюбить?
– Но ведь вам хочется влюбиться по-настоящему, разве не так?
– Знаешь ли, по-настоящему я уже давно влюблен. Но это любимое мною существо я никак не могу встретить. Возможно, ее и не существует в природе. А возможно, она где-то рядом, а встретиться мы не можем. Не пересекаемся.
– Кто она? Как она выглядит?
– Ее внешность не имеет решающего значения. Главное – то внутреннее, что объединит нас. То, что делает лишними любые слова и оценки.
Если бы она в эту минуту сказала: "Вы встретили ее. Это я!" – думаю, у меня по спине мурашки бы побежали. Отныне я перестал воспринимать ее как что-то реальное, живущее сейчас и принадлежащее этому миру. Мне показалось, что я веду беседу с кем-то, кого неведомые силы нарочно послали ко мне на разведку.
– А не кажется ли вам, что вы играете передо мной роль идеального писателя? Ведь на самом-то деле вы не такой! Это для вас внешность женщины не имеет существенного значения? Никогда не поверю.
– Ты напрасно иронизируешь. Если я говорю, что внешность не имеет значения, то для меня это значит, что для меня безразличны цвет волос или глаз, размер бюста или ягодиц, ноги худые или пухленькие, и тому подобное. Миллионы других мужчин тебе точно скажут, кто им больше по вкусу: брюнетки или блондинки. А я – нет. Я никогда не бредил такой, как Клавдия Шифер, ведь все модельки глупы, как пробки от шампанского. И поверь, очень наглядно убеждался в этом, участвуя в жюри конкурса мисок. Девушка с идеальной фигурой уже не способна взлететь выше своей кормы. Может, она и хотела бы, да задок не пускает.
– О, как интересно! А я все думаю: что за сила возносит меня все выше и выше, а это, оказывается, неидеальная фигура. Знаете, вы отнюдь не разочаровали меня. Из ваших книг и писем я представляла вас способным на большие чувства… И теперь… не знаю как это сказать… но вы не тот, за кого пытаетесь себя выдать… Вы другой. Мне кажется, вам лучше быть одному. Как Ницше.
– Я не могу быть один. Меня это угнетает.
– Но вы должны писать, а не тратить свое время на женщин. Они ведь и не стоят того. Та, которую вы любите, либо придет, либо не придет. А искать ее – напрасная трата времени. А большинство других женщин – чудовища.
Эти слова резанули меня, как бритва.
– Что ты говоришь? Да ведь ты сама – женщина!
– Да. И я чудовище. Только я осознаю это, а все остальные – нет.
Ничего подобного из женских уст я еще не слышал. Интересно, сколько ей лет? Семнадцать? Сорок? Сто? Триста? Или тысяча?
– Я чудовище, и вы это поймете. Со временем.
Сумерки окутывали все вокруг, и слова ее звучали жутковато. Я не знал, как мне вести себя с ней дальше. Купить бутылку шампанского и сесть на парковой скамейке? Потом предложить брудершафт и чмокнуть в щечку? Потом обнять, другой рукой погладить волосы, скользнуть ниже – к пазухе. Все это было, было… Мне же почему-то не хотелось проделывать всю эту блиц-программу именно с ней. Но и разговор превращался в издевательство, ведь он ни к чему не вел. И тут я с сожалением вспомнил о девушке, которая в эти минуты ждала моего звонка. Мы должны были встретиться, чтобы вместе ехать ко мне. А там все привычно и просто. Она набросит халатик, мы отужинаем, посмотрим какой-нибудь детективчик и вспыхнем любовным пламенем на час-полтора. Она непременно спросит: "Ты меня любишь?" Я непременно отвечу: "Люблю". Она скажет: "Если ты меня бросишь, я не знаю, что с собой сделаю". Я отвечу: "Я тебя никогда не брошу". Ведь слова ничего не стоят, это как игра в карты: кладешь соответствующее слово именно на то место, где его ожидает собеседник. Слов так много, что на всех хватит. "Мои родители пригласили тебя к нам на обед в воскресенье", – скажет она. "Хорошо" – вздохну я. Сколько уже было этих сытных обедов с разными родителями, переживу и этот. "Они так волнуются", – скажет она и с надеждой посмотрит в мои глаза. Но здесь я промолчу. Иногда следует делать пас. Когда не идет карта.
– Вы о ней сейчас думали?
Я нервно засмеялся. Только этого не хватало, чтобы она читала мои мысли.
– Я имею в виду ту девушку, с которой вы сейчас играете в любовь.
– Ты угадала. Как тебе это удалось?
– Я заметила по отстраненному выражению вашего лица. Я испортила вам вечер?
– И испортишь его еще больше, если не скажешь, чего ты от меня хочешь.
– Разве я не сказала? Хочу общения.
– Почему именно со мной?
– И это я объяснила. Вы невнимательно слушали?
– Внимательность – не лучшая моя черта. Я мог бы тебе в чем-то помочь. Но ведь ты сказала, что я тороплю события.
– Да, это правда. Я чувствую, что вас раздражает. До сих пор вы общались с женщинами, имея перед собой конечную цель – постель. Разве не так? Тогда вы не сдерживали своего красноречия, сыпали жемчугами, распускали пышный хвост, как павлин. Вам было интересно: добыть или не быть! И вы овладевали ими, ведь женщины любят ушами, а не глазами, в отличие от вас, мужчин. А кому, как не писателю, известен тысяча и один способ, как пленить женщину? Вы успешно этим воспользовались. И скучно вам при этом не было.
Откуда она об этом знает?
– Зато потом… Что происходит потом, когда вы ею наконец овладели?
– Ты слишком все усложняешь, – сказал я. – Действительно, процесс овладения увлекает. Это как охота. Но ведь не только я добываю ее, она тоже меня добывает. Да, это правда, что следом может наступить опустошение и скука. Но не обязательно. Есть женщины, с которыми интересно вне зависимости от того, овладел ты ею или только собираешься. В конце концов, с некоторыми милыми дамами, которых я когда-то любил, мне и поныне удается поддерживать весьма дружеские отношения.
Она с недоверием зыркнула на меня, но не сдалась:
– А все же сознайтесь, что для еще не добытой женщины вы процеживаете слова, как через сито. Вы ДУМАЕТЕ, что сказать, что предпринять. Это как премьера в театре. Зато впоследствии все катится легко, не нуждаясь в усилиях. Вам уже не обязательно играть роль рыцаря. И вы прекращаете ее играть.
– Но она также перестает быть принцессой.
– Если бы вы любили ее, она оставалась бы ею.
– Что ты знаешь о жизни? Жизнь – это игра без правил. Все твои Стендали, Бальзаки и Цвейги писали романы, а не учебники по физике, где действуют точные законы. В отношениях между мужчиной и женщиной господствуют законы джунглей. Знаешь, что сказал про женщину Гельвеций?
– "Женщина напоминает обеденный стол. Одними глазами смотришь на него перед обедом и совсем другими после". Скольких женщин вы сделали несчастными?
– Полагаю, их количество будет соответствовать числу тех женщин, из-за которых и я чувствовал себя несчастным. Все в мире уравновешено. Кроме того, что такое несчастье с точки зрения времени? Лет пятнадцать тому назад я был влюблен в девушку, которая играла со мной, словно котенок клубочком: то притянет, то отпустит. Я страдал, я был несчастным. Я мучился, я не спал. Я писал стихи, от которых у меня на глазах выступали слезы… Это было длинноногое создание с пышными пепельными волосами. Недавно я встретил ее. Она прошла мимо меня, не заметив. Вела за руки двух детей. Я пошел ей вслед. Зачем – сам не знаю. Я шел за ней и смотрел на ее раздавшееся седалище, которое при каждом шаге сотрясалось, словно студень на тарелке. Вся она расползлась, и заметно было, как бюстгальтер врезается в ее тело, подчеркивая широкие складки сала. На ее голове ветерок издевательски шерстил ворсистые остатки ее некогда пышной гривы… Я понял, что это именно тот случай, когда я могу рассчитаться за все. Я знаю, что поступил жестоко. И мне даже стыдно…
– Ну, и что же это было?
– Я догнал ее, хлопнул ладонью по седальнице и сказал: "Привет, птичка! Как живется-можется?" – и пошел дальше. Это все.
– Это все?
– А зачем больше? Достаточно, что она тоже меня узнала… Кажется, я забыл сказать, что я тогда шел под руку с одной очаровательной зазнобой.
Марьяна рассмеялась:
– Да вы настоящий садист.
– А, кстати, те слезливые стихи, когда я их посмотрел, показались мне до того смешными, что я их сжег.
– Значит, я в вас не ошиблась. Вы – циник. Потому я и выбрала вас. Вы – циник, но это лишь потому, что цинизм – ваш панцирь. И вы надеваете его тогда, когда боитесь, что вас больно поранят. Но в глубине души вы не такой. Вам следовало бы родиться женщиной.
– Только не это! Мне бы тогда пришлось работать на одни аборты.
Казалось, что мои колкости совсем не задевают ее.
– Если бы вы были женщиной, то смогли бы справиться с одиночеством. И тогда вам не пришлось бы непрестанно охотиться за фантомным существом. Которого, возможно, вообще не существует. Все, что вам сейчас остается, – красиво уйти.
– Уйти? Почему уйти?
– Чтобы остаться легендой. Уйти и раствориться в пространстве. Или для вас крайне важно пережить полное собрание своих сочинений?
Слова эти звучали в тенистых аллеях парка, где уже почти не было прохожих и только кое-где на скамейках виднелись невыразительные фигуры. Мне становилось холодно, и я с тоской думал о той, что ждала моего звонка. В эту минуту я и в самом деле любил ее, мне хотелось прижаться к ней и лепетать привычные глупости, которые совершенно не напрягают мозги.
– Да вы меня не слушаете?
– Нет, отчего же… Слушаю. Ты подсовываешь мне мыслишку о самоубийстве?
– О красивом самоубийстве. О чем-то таком, чему позавидовал бы каждый. Это выглядело бы величественно и прекрасно. Достойно романов, фильмов, песен…
– Ты серьезно?
– А разве вы не чувствуете, как это необходимо нам?
– Что именно – моя смерть? И кому это – нам?
– Нам – это моему поколению.
Я втянул воздух сквозь сжатые зубы и подумал: ну почему ты такой остолоп? Зачем выслушиваешь все эти бредни, тогда как мог бы сейчас валяться в теплой постели и смотреть хороший американский фильм с Робертом де Ниро?
– Ладно, – сказал я. – Это интересная мысль. А сейчас я посажу тебя на трамвай и еду домой.
– Правда? Вам понравилась моя мысль? – прижалась она ко мне с какой-то детской восторженностью.
– Именно. Однако такие решения не принимаются на счет раз-два. Я должен все взвесить.
– И куда же вы меня ведете?
– Я же сказал: на трамвай.
– Но вы же не знаете, где я живу.
– Какое это имеет значение?
Она засмеялась:
– Действительно. В таком случае я сяду в ваш трамвай.
Я принял это за шутку но когда она вошла со мной в "двойку", спросил:
– Тебе действительно в эту сторону?
Она чуть насмешливо посмотрела мне в глаза и сказала:
– Ну, признайтесь, вы хотите меня. И вы разозлились, ведь потеряли время.
Я промолчал. Однако она продолжала:
– Вы хотите меня. С самого начала хотели. С самого первого письма. Я не ошиблась в вас. Вам интересно с женщиной лишь до тех пор, пока вы ее хотите. – Она была недалека от истины. – Я уверена, что иногда, занимаясь любовью с другими, вы представляли меня.
И здесь она тоже не ошиблась, но мне лень стало спорить. Она играла в свою игру, и игра продолжалась, пока я покорно отбивал ее мячи, но когда я опустил руки, она начала бить в одно и то же место.
– Как далеко вы способны зайти в стремлении овладеть женщиной? Могли бы вы ради меня убить человека?
Давно ли ее выписали из дома умалишенных на Кульпаркове?
– Увольте, я не сумасшедшая. Я вдруг почувствовала, что вы на это способны. Вы способны убить. Вы это можете. Только боитесь признаться себе в этом… А ведь я могла бы вам помочь.
Трамвай завизжал на повороте. За ним была последняя остановка.
– В чем?
– В режиссуре самоубийства. Я знаю, что сумею поставить одну-единственную пьеску под названием "Самоубийство влюбленных в парке на Погулянке".
– Ты предлагаешь мне самоубийство в компании с тобой?
– Браво! Вы поражаете меня своей догадливостью.
Наверное, она еще больше чокнутая, чем я думал. Мы вышли из трамвая.