Получали ли вы оплеухи от своих девушек? Это удивительное и ни с чем не сравнимое ощущение. Это звучит посильнее слов "Я люблю тебя", ибо пощечина – значит не просто любовь, а большая любовь, подлинная и до смерти. Пощечина – это печать глубочайших чувств, более глубокими бывают только чувства, припечатанные ударом ножа или табуретки. Получив такую плюху, вы можете наконец оценить всю силу чувств и девичьей страсти. Можно, я не буду употреблять тех слов, что прозвучали из ее чарующих уст? Я позволил ей выпустить из себя этот неуправляемый словесный фонтан и налил в стакан вишневки. Вишневая наливка – это лучшее лекарство от истерики. Ничто так не успокоит выведенную из себя женщину, как добрая вишневка.
– Все, это конец, – цокала она зубками о стакан. – Ты для меня умер. Даже не пытайся объяснять, что это запах родной сестры! Я не желаю ничего слышать. Ни единого слова.
Я молчал, как рыба. Мое лицо приобрело такое выражение, словно мне только что сообщили, что все мои рукописи сгорели. Написанная на лице трагедия – непременное условие успеха.
– Ты не поверишь, а ведь я любила тебя, – прохныкала она, шмыгая носом. – Это были искренние чувства, и ты убил их.
Я мгновенно примерил маску раскаявшегося палача и на всякий случай точно так же шмыгнул носом – иногда женщины на это ловятся. Но сейчас был не тот случай. Вера ушла в комнату и захлопнула за собой дверь. Я выдохнул наэлектризованный воздух и залез в ванну. Любовь на природе преподносит нам иногда досадные сюрпризы. Лежа в ванне, я задумался над сегодняшним безумным днем. Он просто не мог закончиться иначе и завершился именно так, как того требовали тайные предписания судеб. Так, может, Марьяна была права?
2
Когда я вылез из ванны, Вера смотрела ту же мыльную оперу.
– Даже не приближайся ко мне, – сказала она каменным голосом.
– Хорошо, – сказал я, снимая рубашку и укладываясь рядом. Главное не перечить женщинам.
– Даже не прикасайся ко мне, – сказала она еще тверже.
– Упаси Бог, – ответил я и обнял ее.
Тело ее выгнулось дугой, и ладони уперлись в мою грудь.
– Прекрати, уйди от меня, я тебя ненавижу, ты все, все разрушил, ты негодяй…
Дальше она не могла говорить, я начал ее целовать, и слова оказались просто излишни. Умолк и телевизор, оттуда доносилось лишь прерывистое дыхание Шерон Стоун.
Я стянул с Веры халат и почувствовал, как под моими руками закипает ее горячее тело, она была страстной, как никогда прежде, не отрываясь от моих губ, перевернула меня на спину, оседлала и начала двигаться с такой энергией, словно собиралась истолочь меня в порошок, а спустя минуту выпрямилась и выгнулась назад, давая возможность охватить ладонями ее грудь, она постанывала и жадно облизывала губы, вскрикивая, как раненая птица, захлебываясь от избытка воздуха, и гнала, мчала, наяривала, доводя меня до бешенства. Я закрыл глаза и, чтобы не кончить раньше Веры, начал думать про Марьяну, но мои мысли о ней были лишены эротики, я лишь вспоминал о том, что она мне говорила, в чем пыталась убедить меня, и чем больше я о ней думал, тем дальше откатывалась волна оргазма, так что, когда Вера наконец начала прерывать тихие стоны криками, я вынужден был в мыслях оторваться от Марьяны и сосредоточиться целиком на Вере, дожидаясь, пока она с диким воплем не рухнула, сползая с меня.
После этого мы выпили мартини. Вера прижалась ко мне и спросила:
– Признайся, ты был с ней?
Интересно, кого она имеет в виду?
– Да.
– Я так и думала.
– Видишь ли…
– Не надо… Не надо слов. Ты ведь уже сказал, что у тебя с ней все кончено.
Боже мой, с кем? Когда я это говорил? Неужели у нас с ней шла речь о Лиде или Лесе? Нет-нет, это невозможно, она хочет поймать меня на слове, выведать, но я не должен поддаваться на провокацию.
– Это было прощание.
– Прощание?
– Последний раз на прощание.
– Она тебя об этом просила?
– В какой-то мере.
– Обещай, что это больше не повторится.
– Оно и не может повториться, ведь мы распрощалились.
– Где это произошло?
– На Погулянке… Там есть такое озеро и островок.
– Завтра же поведи меня туда.
– Зачем?
– Я так хочу.
Мне не хотелось спорить. Все же я чувствовал вину за собой.
– Ты меня любишь? – спросила Вера.
– Люблю.
– А если ты бросишь меня… Я тебя убью.
– Я никогда тебя не брошу.
– В воскресенье ты приходишь к нам на обед.
Я замер и попробовал собраться с мыслями. В моей абсолютно пустой голове гулял ветер. Какой обед? Впервые слышу.
– Э-э… – промямлил я, – это ты насчет обеда с твоими родителями?
– Конечно. С родителями и сестрой, а еще с дедушкой и бабушкой.
– Напомни мне, пожалуйста, что там должно происходить… в общих чертах…
Вера удивленно взглянула на меня. Так, словно она мне уже все подробно рассказывала.
– И это я должна тебе напоминать? По-моему, это была твоя идея, чтобы я в июне переехала к тебе.
Иногда у меня случаются провалы в памяти, и тогда я начинаю путать девушек, забывать, что им говорил, обещал, предлагал. Не раз давал себе зарок все это записывать, но так никогда этого и не делал, ведь мои записи могли попасться кому-нибудь из них на глаза. Вот так и живу, нося в голове кучу неупорядоченной информации. Оказывается, я не только Лиду, но и Веру пригласил к себе на жительство и, даю голову на отсечение, то же самое учудил с Лесей. Теперь каверза в том, додумался ли я развести их во времени? Если Вера должна жить у меня в июне, то кто – в июле? Лида или Леся? А в августе? А что если кто-нибудь из них захочет пожить дольше и не уложится в отведенное время?
– Я вспомнил, – сказал я.
– Наденешь кофейную рубашку и светлые брюки. Не забудь почистить ботинки… Побрейся…
3
На следующий день она все же настояла, чтобы я повел ее на тот остров. И снова я не увидел там Грицка. "Что же случилось? – подумал я. – Почему он появляется лишь в том случае, когда я прихожу сюда с Марьяной? Что бы это значило?"
– Где это было? – нарушила ход моих размышлений Вера.
Я, театрально потупив глаза, показал на примятую траву.
– Чудесно, – сказала она и уселась именно на то место. – Такое ощущение, что земля еще хранит тепло ее задницы. – Затем принюхалась и добавила: – Запах спермы, к сожалению, выветрился. Хотя… ты же, наверное, не в траву кончал?
Я не ответил, сохраняя прежнее шкодливое выражение лица. Мы разложили на траве вино и закуску. Вера дрожащими пальцами вынула из пачки сигарету и закурила. Я видел, как она нервничала, но ведь зачем-то ей понадобилось пройти эту инициацию, трахнуться со мной именно там, где я вчера поимел Лидку. Подумалось, что самое время налить ей, мы выпили. Я снова осмотрелся вокруг в поисках Грицка, но тщетно.
– Что ты ищешь?
– Просто рассматриваю.
– А вчера у тебя не было возможности осмотреться? – спросила язвительно.
– Веруньчик, вчера мы прощались, и я, чтобы как-то скрасить впечатление, поддался…
– Но почему вы прощались именно здесь, а не где-нибудь в баре или кафе?
– Пойми же, это был секс на прощанье. Что-то вроде рюмки "на коня". Ну не могли же мы делать это в баре.
– Ага, так вы специально приперлись сюда, чтобы перепихнуться?
– М-м-м…
– Боже, какая ты скотина! – Пальцы с сигаретой дрожали, она сама себе налила в стакан, выпила на одном дыхании и спросила:
– Но почему именно здесь?
Что-то ее беспокоило, что-то в укромном этом местечке было такое, что ее тревожило и отпугивало, она, очевидно, подозревала, что здесь кроется нечто более глубокое, таинственное и потустороннее, не потому ли вопреки своей обиде она инстинктивно прижималась ко мне, как перепуганный птенчик. В эти мгновения я почувствовал, как люблю ее, и всей душой желал защитить ее от всех чудищ, кикимор, леших и водяных. Где-то раздался всплеск воды, я оглянулся – по воде шли круги, словно от брошенного камня, а возможно, это вскинулась рыба, а я подумал – весло.
– Мы здесь как в шатре, никто не подсмотрит… – объяснял я. – Здесь такие красивые ивы.
– Значит, это местечко было тебе известно и раньше? С кем ты здесь еще трахался?
– О-о, это было так давно.
– Значит, я угадала? И многих ты здесь уже отымел?
– Это было больше десяти лет назад.
– Ты чего-то недоговариваешь. Чувствую, что тебя с этим островком что-то глубже связывает. Ты так осматривался, как осматриваются в собственном доме, где кто-то в твое отсутствие переставил мебель. Тебе чего-то не доставало. Я заметила это. А что было десять лет назад?
– Ничего особенного. Мы устраивали здесь пикники, и они заканчивались перепихончиками.
– И всех ты трахал на этом самом месте? – ткнула пальцем в траву.
– Можно и так сказать. Другого столь укромного местечка здесь и не найти.
– И все же я подозреваю, что здесь происходило еще что-то. Нечто такое, о чем ты предпочитаешь молчать.
Ну, разве я не говорил, что у Веры был интеллект? Интеллект – это страшная вещь. Особенно если им обладает женщина. Это все равно, что скальпель в руках хирурга. Разница лишь в том, что хирург, раскромсав тебя, затем аккуратненько снова сошьет, а женщина-интеллектуалка, дотошно исследовав ваше нутро, оставит все в распотрошенном состоянии. И тогда я решил, ну если уж я Лиде рассказал о Марьяне, то Вера с ее интеллектом имеет не меньше оснований услышать эту историю, мне даже интересно узнать ее мнение.
– Хорошо, я расскажу тебе, что связано с этим местом. Когда-то, как я уже говорил, лет десять тому назад, одна юная и необычайно красивая девушка предложила мне в ее обществе покончить жизнь самоубийством.
– Она была наркоманкой?
– Нет. Она даже вино пила такими дозами, что не пьянела. Она находила такие слова для своих аргументов, что я не знал, чем ей возразить. Главная интрига заключалась в условии: она отдастся мне только в день нашего ухода из жизни.
– Она была целка?
– Да. Хотя я всячески пытался соблазнить ее.
– И она стремилась к самоубийству на полном серьезе?
– Помнишь, я давал тебе читать драмы Тикамацу. Там есть одна пьеса о самоубийстве влюбленных…
– …на острове небесных Сетей? Она тоже читала эту драму?
Вера снова закурила, сделала глубокую затяжку и стала нервно теребить сигарету пальцами.
– Да. Тикамацу и подсказал ей идею. Собственно, подлинную причину ее навязчивой идеи уйти из жизни я так и не уяснил. Она говорила, что утратила интерес к жизни. В ее возрасте такое случается нередко, школьницы ежегодно десятками вешаются, выбрасываются из окон многоэтажек и горстями заглатывают таблетки. Но все это происходит стихийно, в состоянии нервного аффекта. А чтобы вот так целенаправленно подыскивать партнера и подговаривать его, предлагая уже готовый план… Это не укладывалось в мою голову.
– А возможно, она была больной… неизлечимо больной… Понимаешь?
– Невозможно. Ты бы видела это юное цветущее создание! Впрочем, болезни не интересуются теми, кто намерен умереть.
– Ас психикой у нее все было в порядке?
– И здесь я не заметил чего-то особенного… Разве что иногда говорила загадками или удивляла своей проницательностью…
– И чем же эта история закончилась?
– Она смогла убедить, что смерть – лучший для меня выход, ведь ничего более величественного, чем собственная смерть, я уже не создам, и что в назначенный день для нас откроется окно и мы не должны упустить этот шанс. И тогда мы пришли на этот остров, и она здесь отдалась мне впервые. После чего достала из сумочки ядовитый порошок, насыпала его в бокалы с вином и мы выпили.
– Правда? И что же было дальше?
Вера выбросила недокуренную сигарету в траву.
– Мы… умерли. Оттого-то и теперь, после смерти, меня все еще неумолимо влечет сюда…
– Ты с ума сошел! – возмутилась она. – К чему эти глупые шутки?! Что было потом? Вы выпили яд?
– Выпили. Однако яд меня не взял, я всего лишь потерял сознание. А когда очнулся, увидел, что она уже холодная.
– О господи! – она прижала ладони к щекам, словно пытаясь сбить с них полыхающее пламя. – И что… что ты сделал?
– Закопал ее. Здесь. Под вербой.
– Где именно? – истерически взвизгнула Вера.
– Здесь. Где мы сидим.
– Идиот! – она сорвалась с места. – Как ты можешь? Все! Я больше не хочу слушать эту бредятину! Или ты скажешь правду, или я ушла!
– Ну, хорошо, успокойся, я пошутил, – я поймал ее за руку и потянул к себе. – Просто я сто раз именно так представлял себе эту сцену.
– Так скажи же наконец, что произошло дальше? – Она снова присела рядом, однако раздраженно отталкивала мои руки. В ожидании ответа налила себе шампанского и выпила.
– Я обманул ее. Она отдалась мне, я же отказался умирать с ней.
– Ты так поступил?! – Вера очевидно была возмущена до глубины души, и когда я наполнил ее опустевший бокал, выпила без колебаний. Затем чиркнула спичкой и стала смотреть, как она горит, а когда пламя подобралось к ее пальцам, выбросила ее в траву и зажгла вторую.
– Я знаю, это подло, я поныне корю себя за все…
– И это происходило здесь? – Голос ее дрожал, она по-прежнему не смотрела на меня, а жгла спички и одну за другой бросала их обуглившиеся останки в траву.
– Да.
– А потом ты встал, подтянул штаны и сказал "па-па"?
– Ну, что-то в этом стиле.
– В таком случае ты негодяй, – сказала она ледяным голосом. Спички она наконец оставила в покое и, уронив голову на согнутые колени, повторила: – Ты не-го-дяй.
– Я знаю, – сказал я понуро и снова попытался ее обнять.
– Ты законченный негодяй. И забери свои гребаные руки. Налей мне. Какой ужас!
Она опьянела и покачивалась всем телом в такт музыки, дрожащей в ней, и я видел, что это была мелодия отчаяния. Зачем она так близко к сердцу восприняла придуманную мной историю? Возможно, примеряла ее к себе? Теперь, наверное, думала о том, что я оказался самым большим разочарованием в ее жизни. Ну так что ж, она недалека от истины. То, что я ей поведал, не единожды стремительной кинолентой прокручивалось в моей голове, я все еще метался между искушением красиво умереть или невзрачно слинять, воспользовавшись перед тем правом первой ночи. Конечно, я мог честно сказать Марьяне: нет, я не тот, на кого ты рассчитывала. Но я заранее такую возможность исключил. Мне казалось, что я уже слишком глубоко погрузился в эту историю, чтобы завершить ее столь примитивно. Все еще думал, что Марьяна в какой-то момент передумает и до самоубийства не дойдет.
– Знаешь, – сказал я, – все это выглядит нехорошо с расстояния времени, но тогда я не воспринимал ее намерения всерьез, думал, что это игра. Ты не должна думать обо мне плохо. С тех пор я очень изменился. И представь себе – к лучшему.
Вера посмотрела мне прямо в глаза, и в ее взгляде прочитывалось недоверие.
– Ты перестал врать?
– Нет, но я перестал охмурять девушек, вешая им лапшу на уши о своих чувствах, тогда как на самом деле ничего, кроме желания трахнуть, я к ним не испытывал.
– О, это интересно. Ты перестал охмурять… однако твоя вчерашняя вылазка на остров свидетельствует о другом. Ты бессовестный лгун. Мало того, что, встречаясь со мной, ты трахаешь кого-то у себя дома, о чем свидетельствует испачканная помадой подушка, да еще и занимаешься сексом на свежем воздухе, якобы на прощание. Признайся, со сколькими ты еще собираешься распрощаться? И кому будешь рассказывать про сегодняшний вечер как про акт очередного прощания? Похоже, это у тебя традиция: устраивать прощальные вечера на этом острове.
– Ты сама настояла прийти сюда. Я все тебе честно рассказал, а в награду получил обвинение в подлости. Я лгун! Да как ты можешь такое говорить? Я лгун! – Я откупорил очередную бутылку и налил в бокалы. – Да, я лгун. Но не для тебя. У меня нет тайн перед тобой. И вообще, я именно с тобой испытал своеобразное очищение… Да-да, не смейся, рядом с тобой я преображаюсь, все темные страсти забиваются в самый глухой угол моей души и нос оттуда не показывают… Ну, разве что иногда… Однако то, что произошло вчера… это ведь исключение… Я твердо решил со всеми распрощаться, кроме тебя. Чтобы только ты и я, понимаешь? И никого между нами.
Я чокнулся с ней. Разумеется, опьянение – лучший способ приглушить психоаналитические способности интеллектуальной дамы. Вера отдалась с какой-то печалью обреченности на лице, не проронив ни единого слова.
4
Я бы с большим удовольствием отправился домой, но изрядно захмелевшая Вера потащила меня в "Вавилон". Ей, видите ли, необходимо протрезвиться за чашечкой кофе, ведь не может она в таком состоянии явиться домой.
– Ты зачем напоил меня? – упрекала она, я же вежливо отвечал, что это ей только кажется, что она вовсе не пьяна, а вполне трезвая, о чем красноречиво свидетельствуют правильно построенные сложноподчиненные предложения и употребление ею иностранных слов, значений которых я не знаю и знать не хочу.
Как только мы сели за столик, к нам тотчас присоединился Андрон со своей новой кралей и радостно сообщил, что они женятся. Избранница его сердца была худа, как жердь, имела лисье выражение лица с удивительно узкими губами. Я хотел спросить его, неужели он не смог найти чего-нибудь пострашнее, однако сдержал себя.
– Ты снова выиграл, – сказал я.
Андрон рассмеялся, подмигивая мне заговорщически, а краля вытянула шею и удивленно спросила, что именно он выиграл.
– Пять баксов, – ответил я.
– За что?
– Мы поспорили, кто из нас быстрее женится.
Андрон снова самодовольно засмеялся, не переставая подмигивать мне и строить комические гримасы. Вера с философской сосредоточенностью водила пальчиком по столу, а затем извинилась, сообщив, что ей необходимо выйти. Краля тоже вспомнила о своих надобностях и присоединилась к Вере.
– Классная телка, – сказал я, подтвердив свою высокую оценку крали поднятым большим пальцем правой руки. (Хотя, по правде говоря, он так и норовил свернуться в кукиш).
– Прекрати. Ты ничего не понимаешь. Она дочь ректора.
– А-а…
– Вот тебе и а-а. Там такие бабули, что хо-хо. А с рожи нам воду не пить.
– Тогда понятно.
– Между прочим, у нее есть старшая сестра. Незамужняя.
– Неужели целка?
– Железно.
– И такая же красавица?
– Я бы сказал, та даже малость симпатичнее будет. На фига тебе эти писаные красавицы? Чтобы затем ишачить на нее всю жизнь? Я тебя познакомлю с ее сестрой. Папанька уже каждой из них подарил по шикарной дачке со всеми прибамбасами и с "опелем" в придачу. Будешь кататься как сыр в молоке.
– Возможно, это именно то, о чем я мечтаю.
– Ну, ты же не дурак. Ты ведь понимаешь. Тебе же, как писателю, чего еще не хватает? Идеальных условий для творчества, так ведь? Ну, вот. О лучших условиях для творчества, чем у зятя ректора, нечего и мечтать. В свадебное путешествие укатим на Кипр. Так что, если быстренько ее уломаешь, махнем вместе. Давай, решайся.
– И сколько лет ее сеструхе?