Как это приятно возбуждает. Возможно, это нехорошо, но тем не менее приятно. Неудивительно, что столько неожиданных происшествий и даже скандалов происходит во время балов-маскарадов. Она бывала на маскарадах и раньше, но никогда еще не скрывала свое лицо, а поэтому не знала пьянящего чувства вседозволенности, которое дает пребывание инкогнито. По телу пробежала дрожь радостного возбуждения и даже страха.
Что она может обнаружить?
Что может сделать?
Она шла сквозь толпу. Пусть снаружи было темно и сыро, здесь все сверкало и было тепло. Над головой горели канделябры, и воздух нагрелся от сотен тел. В зале заканчивали танцевать кадриль. Это было захватывающее дух зрелище: смешение красок, великолепие костюмов, блеск драгоценностей и толпа зрителей вокруг, аплодирующая танцорам, подбадривающая их одобрительными криками и хохочущая над вспотевшим Арлекином с размазанной по лицу краской и над Клеопатрой с отвисшим набок головным убором.
Она заметила Чайлда Смита, одетого в черный с алым костюм Мефистофеля, и уже хотела подойти к нему, как появился лакей, передавший ему конверт. Он вскрыл конверт, прочел послание, и беззаботное выражение исчезло с его лица. Смяв в кулаке записку, он торопливо вышел из зала. Интересно, какие новости заставили его столь внезапно уйти, подумала Лидия, довольная тем, что он ушел. Если бы она подошла к нему, ее личность была бы раскрыта, а она еще не успела в полной мере насладиться пребыванием инкогнито.
Конечно, она была намерена в конце концов раскрыть свою тайну. Именно в этом и заключалась цель покупки этого баснословно дорогого костюма: привлечь внимание к себе, показать себя, заставить восхищаться собой, желать себя. Но на какое-то короткое время она могла позволить себе роскошь насладиться незнакомым ей ощущением анонимности.
Она станцевала полдюжины танцев, включая вальс с испанским грандом и котильон с восточным факиром. Она знала их обоих, но ни тот ни другой не догадались, кто она такая. К тому времени как факир возвратил ее на место, запахи духов, клея и краски, теснота, шум голосов и звуки музыки стали невыносимы. Ей было жарко и стало трудно дышать, и она, нырнув за тяжелую портьеру, вышла через массивные раздвижные двери во двор позади дома.
Снаружи часть двора была освещена фонарями, там стояли на часах несколько лакеев, а дальше начинались уходившие во тьму цветники. Лидия огляделась вокруг и глубоко вдохнула холодный влажный воздух. Парами и группами здесь стояли и другие люди, искавшие спасения от духоты, и хотя было бы приятно снять маску и позволить прохладному воздуху охладить лицо, ей все еще не хотелось раскрывать себя. Чтобы не встречаться с другими наслаждающимися свежим воздухом гостями, она проскользнула к цветникам, стараясь держаться в тени между пятнами света, отбрасываемого факелами. И только оказавшись там, она со вздохом облегчения сняла маску и подставила лицо прохладному ночному воздуху.
- Принцесса Аурелия, - промурлыкал за ее спиной глубокий мужской голос.
Вздрогнув от неожиданности, она моментально водрузила маску на место и обернулась. Перед ней стоял высокий мужчина, одетый во все черное: камзол, обтягивающие брюки, блестящие сапоги с высокими голенищами. Даже кружево на манжетах сорочки и сама сорочка были черными. Черная треуголка на голове и маска в венецианском стиле, оставлявшая открытой квадратную челюсть и твердый подбородок с ложбинкой на нем.
Нед…
Глава 24
По телу Лидии пробежала дрожь, отчасти вызванная беспокойством, но главным образом привлекательностью ореола таинственности, окружающей его. Узнает ли он ее?
- Кажется, мы с вами не были представлены друг другу, сэр, - хриплым шепотом произнесла она.
- Нет? Возможно, - сказал он и, отступив на шаг, снял шляпу и отвесил ей элегантный поклон. Его золотые волосы блеснули в случайно проникшем сюда луче света.
- Меня зовут Ночь.
Она подняла голову.
- Ночь? И это все?
- Что же еще нужно добавить?
- Лорд Ночь? Принц Ночь? Сэр Ночь? - предложила она.
Он покачал головой.
- Печально, но я должен разочаровать вас, принцесса, потому что - увы! - я не имею титула.
Узнал ли он ее? Может быть, его слова имеют другое значение?
- Разве я сказала, что разочарована? Я вовсе не разочарована.
Он улыбнулся, и у нее замерло сердце. Глупое, доверчивое сердце.
- Вы очень добры, что тратите время на меня, когда могли бы провести свои последние часы среди королей и принцев, лордов и сыновей лордов, которые являются вашей ровней.
- Трачу время? Что вы имеете в виду?
- Я был здесь, когда вас объявили как Аурелию в стадии превращения. Я полагаю, что вы приближаетесь к тому моменту, когда превратитесь в чистое золото, и это будет окончательно и бесповоротно. Или я не прав?
Он подошел ближе, гораздо ближе, чем позволяли правила приличия. Его синевато-серые глаза казались в сумерках черными, а теплое дыхание ласкало ее шею. Она не могла ни думать, ни дышать.
- Я был не прав? - спросил он снова, шевельнув дыханием мягкие волосы на ее виске.
Он не узнал ее. Теперь она была уверена в этом. Он никогда не стал бы вести себя с ней так дерзко.
- Нет, - едва слышно ответила она.
- Печально, - пробормотал он. - Как вы думаете, вы будете скучать по своему человеческому обличью?
- Мне кажется, я не буду сознавать, что я потеряла, - сказала она, боясь пошевелиться, потому что ей показалось, будто она почувствовала легкий, как дымок, поцелуй в шею.
- Как вы думаете, сколько времени потребуется, чтобы превращение завершилось? Неделя? День? - Его голос понизился до таинственного мурлыканья. - Или час?
- Я не знаю.
Теперь он стоял позади нее, и его тело защищало ее от холодного ночного воздуха. Она почувствовала какое-то движение и, опустив глаза, увидела, как его левая рука обвилась вокруг ее талии и взяла ее за правое запястье. Затем он отступил на шаг и развернул ее так, что она, сделав пируэт, оказалась лицом к лицу с ним.
- Давайте проверим, - сказал он.
Его темные глаза смотрели ей в глаза сквозь прорези маски. Он осторожно взял ее руку и положил на свое плечо. Его затянутые в черный бархат пальцы обласкали нежную кожу и скользнули к верху ее перчатки. Медленно, дюйм за дюймом он спустил вниз перчатку, обнажив ее руку.
Ей не верилось, что это Нед с такой чувственной медлительностью снимает с нее перчатку. Только не этот опасный, гибкий, похожий повадками на хищника мужчина. Его глаза напряженно вглядывались в нее. Губы были плотно сжаты.
Она не могла пошевелиться. Ее сердце стучало так громко, что он, возможно, слышал его. У нее закружилась голова. Он бросил снятую перчатку на землю, словно знамя из жидкого золота, и поднял ее руку.
- Она все еще выглядит как женская плоть, - задумчиво произнес он и прикоснулся губами к кончикам ее пальцев.
Она охнула и непроизвольно, отдернула руку, но он ее не отпустил. Вместо этого он раскрыл губы и медленно поцеловал ее в центр ладони чувственным поцелуем.
- Она теплая и имеет текстуру женской кожи, - пробормотал он, не отрывая губ от ее ладони.
По ее телу пробежала дрожь. Он не мог знать, кто она такая. Он принял ее за кого-то другого. Должно быть, это так. Он не стал бы так вольно обращаться с ней. Или желать ее, добавил жестокий внутренний голос.
Ей следует назвать себя сейчас же, пока дело не зашло слишком далеко.
Он осторожно согнул ее руку и, раскрыв губы, прижался к пульсу на запястье, который бился, словно попавшая в силки птица. У нее задрожали колени. Он провел языком по нежной плоти. У нее подкосились ноги.
Он осторожно приподнял ее и заключил в объятия.
- И на вкус вы женщина, - сказал он, глядя на нее сверху вниз. - Под золотом. - Низко опустив голову, он прошептал где-то возле ее горла: - А сердце женское у вас все еще имеется? - Он поцеловал ее в основание горла. - Каков будет ответ? - спросил он, проделав поцелуями дорожку вдоль ключицы.
Под золотой маской ее веки, затрепетав, опустились на глаза, губы раскрылись, как будто готовясь выпить возбуждающий напиток, который он ей предлагал. Она запрокинула голову и подставила шею, словно принося дар. Он принял ее подарок, прижавшись губами к горлу под подбородком, проделал горячими влажными поцелуями дорожку от шеи до припудренной золотистой пудрой груди. Его язык пробовал ее на вкус, и это сопровождалось каким-то таинственным первобытным звуком, который зарождался в глубине его горла.
Она не протестовала.
Это было эротично, невообразимо эротично и греховно, и все ее тело содрогнулось в ответ. Он поднял голову, и только тогда она поняла, что обхватила его голову руками, вцепившись в его густые волосы.
Он вдруг поставил ее на землю и, продолжая держать за талию, потянулся, чтобы развязать ленточку, удерживающую маску на месте. Она вовремя поняла его намерение и, схватив за запястье, отвела его руку.
- Нет! - воскликнула она.
Должно быть, он принял ее за одну из женщин легкого поведения, о которых говорила Элинор, - за чью-нибудь брошенную любовницу, которая ищет нового покровителя. И, разумеется, она не дала ему оснований подумать что-нибудь другое.
Он позволил ей отвести свою руку, хотя было видно, что его терпение на исходе.
- Довольно, дорогая моя. Сними эту маску, сбрось защитную оболочку и стань женщиной, которая скрывается под ней.
- Под маской ничего нет, кроме другой маски, - сказала она, зная, что он не поймет.
Он улыбнулся.
- Если это правда, то нет никакой надежды? - сказал он каким-то странным тоном.
Ей показалось, что он вот-вот уйдет от нее.
- Нет.
Она обняла его за шею, и он сразу же крепко прижал ее к себе.
- Не уходи. Не покидай меня.
- Боже милосердный, - хрипло взмолился он. - Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделал?
- Люби меня.
У него напряглась челюсть, напряглись мышцы на плечах и предплечьях. Он снова попытался снять с нее маску, но она снова не дала ему это сделать. Однако на сей раз это объяснялось не тем, что она боялась разоблачить себя, она боялась того, что разоблачение вернет ему его знаменитый самоконтроль.
- Люби меня, - прошептала она.
- Проклятие! - хрипло пробормотал он, вновь хватая ее в объятия.
Она снова обвила руками его шею и, так и не сняв маски, прижалась лицом к его груди.
- Люби меня.
Ей не пришлось повторять это снова. Она почувствовала его ответ в том, как участились удары его сердца, как высоко поднималась и опускалась его широкая грудь. Не говоря ни слова, он стал продвигаться с ней глубже в темноту, туда, где зрение утрачивало силу, зато пробуждались другие чувства.
Через несколько шагов свет фонарей исчез. Безлунное небо не давало света, оно было тоже темное, только другого оттенка. Деревья и кустарники были практически неразличимы в темноте. Вскоре она перестала различать даже черты его лица.
Главную роль теперь играли слух и осязание. Она почувствовала, что они сошли с пешеходной тропы, потому что под ногами перестал хрустеть гравий и шаги стали приглушенными. Она почувствовала густой запах влажной земли. Тонкие холодные веточки и скользкие листья прикасались к ее предплечьям, и он повернулся, чтобы спиною прокладывать путь сквозь подлесок.
Она ощущала игру мускулов на его груди, бархатистое прикосновение его затянутых в перчатки пальцев к ее плечу, исходящий от него жар. Он остановился, и на сей раз, почувствовав, как его рука вновь потянулась, чтобы снять маску, она позволила ему сделать это, но по-прежнему держалась за его шею как за якорь спасения.
Ночной воздух охладил ее разгоряченное лицо, и сразу же после этого она ощутила, как он осторожно прикоснулся к ней пальцами. Он изучал черты ее лица как слепой, проводя кончиками пальцев по глазам, щекам, носу и, наконец, губам. Его пальцы скользнули на затылок, и она почувствовала его теплое дыхание за мгновение до того, как его губы жадно прикоснулись к ее губам.
Золото было отличной маской, но ночь скрывала лицо еще лучше. Золото давало некоторую свободу, но ночная тьма открывала гораздо больше возможностей. Расхрабрившись, она раскрыла губы под его губами, и когда его язык проник в ее рот, она приняла его, с нетерпением ожидая большего. Она выгнула тело и запустила пальцы в шелковистые влажные волосы Неда.
Он спустил вниз вырез ее платья, и холодный воздух, прикоснувшись к ее соскам, превратил их в твердые бусинки. Его губы проделали поцелуями дорожку вниз по горлу и остановились. Она слышала его затрудненное горячее дыхание. По его телу пробежала дрожь, и она притянула к себе его голову, жаждая еще поцелуев, поцелуев более смелых, поцелуев в те места, которые никогда еще не знали прикосновения мужчины, но очень хотели бы узнать это сейчас. Он издал какой-то хриплый звук, означающий капитуляцию и нетерпение, потом раскрыл губы и глубоко втянул в рот ее сосок. Она хотела большего и, охнув от мучительного наслаждения, затаила дыхание.
Этот звук разрушил колдовские чары.
Он поднял голову, и она тяжело вздохнула в знак протеста. Она хотела, а он не давал. Она попыталась опустить его голову вниз, чтобы он снова поцеловал ее, но он воспротивился. Она вгляделась в темноту, но не смогла рассмотреть выражения его лица. Только напряжение было осязаемым, так что сам воздух, казалось, был наэлектризован. Его собственная маска тоже неизвестно куда исчезла.
Она услышала, как он сделал глубокий вдох, и почувствовала, как вздрогнули его плечи, как дрожь распространилась по всему его телу.
- Нет. Нет. Это невозможно.
Ее тело изнывало от желания и отчаяния, как изголодавшийся узник, которого держат в нескольких шагах от пиршества. Она яростно помотала головой.
- Ты пожалеешь об этом.
- Нет.
- Да. Я… Ты пожалеешь. Я… Прости меня.
Простить его? Он вернулся, этот его мастерски отработанный, безжалостный самоконтроль. Неужели он не понимает, что все ее нервы обнажены и стонут от желания, и что только его поцелуи и его прикосновения могут утолить эту жажду? Но он не хочет ничего предпринять и даже просит простить его.
Ну уж нет. Она не простит его за то, что он разбудил желания, которые раньше только дразнили, а теперь мучительно терзают ее. Должно быть, он не понимает, как это жестоко, потому что не разделяет с ней ее мучений. Если бы разделял, то принял бы меры.
Она всхлипнула.
- Вы не знаете, кто я такая. Почему же вы с такой уверенностью говорите, о чем я буду или не буду сожалеть?
Она понимала, что должна быть благодарна ему за то, что он вовремя привел в действие свой самоконтроль. Но она могла думать лишь о том, что он не захотел ее ни как леди Лидию, ни как женщину на одну ночь.
- Поставьте меня на землю, - сказала она дрожащим голосом. Когда он не сразу отреагировал на ее слова, она уперлась ему в грудь и повторила: - Прошу вас, поставьте меня на землю. - В ее голосе послышались нотки отчаяния, и он сразу же поставил ее на землю. Она опустилась на колени, водрузила на место спущенный лиф платья и стала ощупывать землю возле его ног в поисках своей маски.
- Вы не верите, что я… - начал было он, но она безжалостно прервала его. Она знала все, что он был намерен сказать.
- Нет, я не верю, что вы могли бы так увлечься, что забылись бы, - сказала она.
Ее рука неожиданно наткнулась на холодный металл маски.
Он молчал, а она тем временем поднялась на ноги и огляделась вокруг, отыскивая какой-нибудь свет в темноте, чтобы определить свое местонахождение.
- Я не уверен, что понял то, что вы сказали, - каким-то странным тоном произнес он.
Над вершинами темных деревьев она заметила наконец слабый отблеск света и одновременно услышала доносившиеся издали звуки голосов и музыки.
- Я сказала достаточно ясно, сэр: вы опомнились как раз вовремя, чтобы не замарать свою честь.
- Мою честь? - озадаченно переспросил он.
Она даже отвечать не стала, а двинулась вперед, вытянув перед собой руку, чтобы не наткнуться на что-нибудь.
- Позвольте мне сопроводить вас, - спокойно сказал он.
Сопроводить ее? Но Элинор или Эмили могут увидеть их и выдать ее! Лучше умереть, чем это.
- Нет. Прошу вас, как джентльмена, позвольте мне сохранить оставшееся у меня достоинство и не пытайтесь узнать мою личность. Вы меня не знаете. - Он не стал возражать. - На том и порешим.
- Я не буду с вами разговаривать, - пообещал он. - Но позвольте мне хотя бы проводить вас до дорожки. После этого я обещаю не беспокоить вас больше своим присутствием.
Она хотела отказаться, сказать, что это не он ей, а скорее она ему докучает. Это ей было мало его внимания и она требовала большего. А он отказался. Лицо ее вспыхнуло от унижения. Но над чувствами возобладал разум и она не отказалась. Она подумала, что будет целых полчаса продираться сквозь кустарник, а когда выйдет на тропу, ее платье, туфли, прическа будут уже далеко не безупречны - все будет свидетельствовать о том, что с ней произошла история, которую нежелательно делать достоянием гласности. Для одного вечера она натерпелась достаточно унижений.
- Ладно.
Она почувствовала его руку на своем локте, но прикосновение было таким безликим и учтивым, что ей захотелось разрыдаться.
Он своим телом и одной рукой раздвигал перед нею ветви кустарников, и она прошла одеревеневшей походкой несколько футов. Вскоре они нашли путь на террасу. Но к тому времени ее маска, вернее, обе ее маски снова твердо держались на своем месте.
Верный своему слову, Нед не попытался последовать за ней и, как только они вышли на тропу, молча отступил в сторону. Хотя его лицо больше не было спрятано под маской, оно не выдавало никаких эмоций. Он заложил руки за спину и поклонился.
- Мэм.
Она не сказала в ответ ни слова.
Прищурив глаза, Нед наблюдал за Лидией. Он обещал, что не последует за ней, и был готов сдержать слово, но все первобытные инстинкты - а в тот вечер они требовали, чтобы он подчинялся им в своих действиях, - заставили его пойти за ней следом. Однако он также отличался редкостной выдержкой.
Он выждал десять минут и лишь потом вошел в Спенсер-Хаус, совершенно не замечая восхищенных и задумчивых взглядов, провожавших его, пока он шел по залу. Искушенные леди, которые сбросили со счетов Неда Локтона как слишком благовоспитанного человека, вновь обратили внимание на легкую, как у пантеры, походку высокого, одетого в черное капитана, а молодые девушки, которые считали его неотразимым, бросали ему под ноги и вслед белые кружевные платочки, когда он обходил по периметру бальный зал.
Он не имел намерения прикасаться к ней или целовать ее. Он всего лишь хотел возобновить ухаживание, прервавшееся на целые две недели, во время которых он лежал в постели с лихорадкой и пребывал в ярости. Хотя шальная пуля Туида прошла по касательной, оставив всего лишь неглубокую царапину на его черепе, рана воспалилась. Он сделал все возможное, чтобы предотвратить сплетни о дуэли. Это было не слишком трудно, поскольку Туида его приятели уговорили уехать из страны, а те, кто остался, не хотели, чтобы их имена связывали со столь позорным событием.