Полистав меню, Ленка заказала салат оливье и бефстроганов, Таська заказала себе все то же самое, только бы скорее получить заказ: вдохнув запах близкой кухни, внезапно поняла, что умрет от голода.
В мрачном молчании ждали, пока принесут заказ, и набросились на еду, как две волчицы.
– Это тактика сытого крокодила. – Ленка вернулась к разговору, когда тарелка с салатом опустела. – Крокодил жертву зарывает в ил, ждет некоторое время, пока она дозреет, и только потом пожирает ее.
Таська представила дозревшую жертву крокодила и почувствовала, что ее стошнит.
– Приятного аппетита.
– И тебе. Так вот с тобой этот сытый крокодил сделает то же самое. Он тебя помурыжит и сожрет.
Таська отложила вилку и раздраженно заметила:
– Тебе хорошо рассуждать. Ты не видела этого упыря. Такой кого угодно сожрет и не подавится.
– Тась, не злись. Я же как лучше хочу. – Ленка легла грудью на стол и задышала на Таську. – Не надо ждать, когда он найдет кучу свидетелей и добудет неопровержимые доказательства того, что ты сама влезла в собственный контейнер. Надо звонить в Хабаровск полпреду.
Таська молча водила вилкой по тарелке из-под салата, как в детстве, рисовала какие-то фигурки в остатках майонеза.
– На сайт надо зайти и срисовать телефон, – продолжала прессовать Ленка.
– И что я скажу?
– Скажешь, как есть: что тебе и не предъявляют обвинения, и не отдают контейнер. Площадка толком не охраняется, и в результате контейнер уже разграбили.
– И все?
– Нет. Нужно будет назвать имена.
– Какие?
– Помпеича – он землю носом роет, вот и пусть отдувается за всех.
– Лен, как думаешь, кто меня слил? – Таська отложила вилку и перевела ожидающий взгляд на Ленкину постную физиономию. Отсутствие косметики меняло Федосееву до неузнаваемости, делало уязвимой, несмотря на габариты, и какой-то родной.
– Какой-нибудь грязный извращенец.
– Почему извращенец? – хмыкнула Таська.
– Разве нормальному мужику в голову придет отрываться на бабах?
От этих слов на обеих повеяло грустью. Традиция отрываться на бабах уходила корнями во тьму веков, когда грязные извращенцы были редкостью, а учить женщину уму-разуму считалось доблестью. Спасибо, сейчас общество стало гуманнее, мужчины стесняются руки распускать при свидетелях, не то что раньше.
– Ничего, мы их всех сделаем, – пообещала Таська, хотя в тот момент ни во что уже не верила. – Полпреда как зовут?
– Виктор Иванович. – Из Ленки снова перло островное высокомерие, и Таська почувствовала себя исключенной из тайного братства.
Имя полпреда ничего не меняло по существу, но Таська как-то моментально приняла решение: она позвонит и с удовольствием наябедничает на беспредельщика Помпеевича. Может, это и не спасет бизнес, но согреет душу.
– Тогда закругляемся и возвращаемся в Корсаков?
– Да, сворачиваемся. Пора домой. У меня магазин, в конце концов, – напомнила себе Ленка.
Видимо, страх перед сильными мира сего передается по крови.
Так или иначе, позвонить полпреду Таська сразу не решилась и еще целую неделю жила с наивной верой в то, что Шаповалов усовестится. Не усовестился.
Ублюдок Помпеевич и впрямь использовал крокодилью тактику, кормил обещаниями, а потом и вовсе заявил, что по законодательству у него есть еще время и пусть гражданка Бинч на него не давит.
– Это не в ваших интересах.
Опустив трубку Ленкиного домашнего телефона, Таська поняла, что дошла до крайней черты, смертельной линии, и даже вспомнила словечко, которым щеголяла рекламный агент Наташка, – дедлайн. Ее дедлайн, ее последний срок наступил.
Рука сама потянулась к записной книжке, куда Ленка далеким от каллиграфии почерком вписала телефон приемной полпреда.
– Вы позвонили в приемную по жалобам, – сообщил тусклый женский голос, – представителя президента по Дальнему Востоку Виктора Ивановича Ишаева. Ваш разговор записывается.
В животе у Таськи образовалась пустота, будто она вместе с Ленкиным диваном угодила в воздушную яму.
Ее переключили на другой канал, тусклый голос сменился живым, энергичным:
– Помощник полпреда Ивлева. Слушаю.
Таська выложила все: про путину, про ментов, про мужа в коме (прости и помилуй, Господи, за эту невинную ложь), про разграбленный контейнер и на закуску – про Шаповалова.
Выслушав предпринимательницу, тетка принялась убеждать ее написать жалобу по электронной почте и ждать ответ.
Скорее от страха перед неизвестностью, чем из природного упрямства, Таська заартачилась:
– Я слышала, что Виктор Иванович сам отвечает на горячие звонки. У меня что, недостаточно горячий звонок?
Булькнув что-то невразумительное, тетка исчезла.
– Ожидайте, вас соединят, – пообещал прежний тусклый голос, и Таське снова пришлось назвать себя.
В трубке играл порядком заезженный марш, уплывали секунды, Таське стало казаться, что ее соединяют с вечностью, с космосом, с Господом Богом.
Наконец что-то щелкнуло, музыка пропала, все тот же тусклый голос снова обнадеживающе сообщил "Ваш разговор записывается", и на том конце связи возник раздраженный, чуть сипловатый голос:
– Слушаю.
– Здравствуйте! – пискнула Таська и вдруг с ужасом поняла, что забыла все, что собиралась сказать.
Начисто.
А ведь практиковалась. Несколько раз звонила Ленке на трубку (Ленка сидела за закрытой дверью кухни и изображала чиновника из верхних слоев атмосферы) и с упоением поливала помоями Шаповалова, шила ему статью за статьей, от превышения полномочий до вымогательства.
Тренировки не помогли, чтоб ему пропасть, этому Шаповалову с его ведомством.
– Представьтесь, – помог полпред Таське, и она стала приходить в себя.
И вспомнила текст, и застрочила:
– Виктор Иванович! Здравствуйте! Меня зовут Таисия Бинч, я частный предприниматель.
Таська послушала свой дрожащий голос. Возникла пауза.
– Отлично, – весело отозвалась трубка, – рад за вас.
Таська вспомнила: Ленка что-то говорила о чувстве юмора Ишаева. Очень здоровое, говорила, хорошего качества. Очевидно, это оно и было.
– Подождите радоваться, Виктор Иванович, – выпалила Таська, – у меня икорный бизнес.
– Ну, не похоронный же.
– Почти. Я уже три недели торчу на Сахалине, все никак не могу отправить контейнер с продукцией – рыбой и икрой.
– Та-ак, – подтвердила трубка.
– Понимаете, работник Транспортной прокуратуры в Холмске Шаповалов Леонид Помпеевич, – сыпала, как горохом, Таська, – говорит, что у них есть информация, будто в контейнере я перевожу взрывчатку.
– А вы ее перевозите?
– С какой стати? Из меня такая же террористка, как… – Таська чуть не брякнула коронную фразу Яги "как из г… пуля", но вовремя спохватилась, – как из бесланских матерей.
– Вам предъявили обвинение?
– В том-то и дело, что нет. Да и не может быть никакого обвинения! Скорее наоборот: по их вине контейнер разграбили. Виктор Иванович! У меня муж вышел из комы, а я торчу здесь и непонятно чего жду.
На мгновение Таська прониклась моментом и натурально всхлипнула. Не сильно, чуть-чуть. Чтобы чиновник – все-таки он мужчина – не испугался ее слез, не принял за истеричку и не отключился. Мужчины истеричек недолюбливают – Таська знала это еще от своей матери, а та – от своей, а та…
– Вы оставили номер своего телефона?
Таська интенсивно закивала:
– Да, конечно, оставила.
– Ждите, вам позвонят.
– А долго ждать?
– Три дня, – назвал срок чиновник, и Таська поняла, что разговор окончен.
– Спасибо. До свидания! – выкрикнула она в последнюю секунду.
* * *
Из окон Ленкиной квартирки Таська разглядывала улочку, занесенную снегом, и изнывала от неизвестности.
Москва, дом в Крылатском, Настена с Ягой, подруги Наташка и Светка, гипермаркеты и пенные ванны – отсюда, из чужой квартиры на краю земли, представлялись давно, в далеком детстве увиденным фильмом.
Тоска по дому стала невыносимой. Устав пролеживать Ленкин диван, Таська занялась комнатными растениями.
Устроила дистрофичному фикусу баню, взбодрила землю у драцены.
Раздавшийся звонок телефона застал Таську за подрезкой пуансеттии.
Курившая под форточкой Ленка стремительно затушила сигарету, и обе рванули каждая к своей трубке.
Звонили Таисии.
– Мама! Мамочка! – верещала Настена. – Папу выписывают! Ты когда приедешь?
– Не знаю. – Губы свело, лицо стало чужим. Тася сдерживалась изо всех сил, чтобы не разреветься.
– Мамочка! – не отставала Настена. – Когда ты возвращаешься? У нас денег уже нет, а врач сказала, что папе нужно питание.
"Папе нужно, а нам что – не нужно?" – шевельнулся вялый протест.
– Настя, дочка, потерпи еще несколько дней. Я хочу дождаться отправки контейнера. Оставить его здесь я не могу. Вдруг все снова сорвется.
– Понятно, – разочарованно протянула дочь, – дать папе трубку?
Таська облизала враз пересохшие губы.
Разговаривать с Егором сейчас она не могла – не могла собрать душевные силы.
И потом, что она ответит, если Егор спросит о делах? А он спросит.
Скорее всего, ей захочется пожаловаться. Не исключено, что сорвется в истерику, а истерика – несколько не та эмоция, которая должна сопровождать такое радостное событие, как выписка из больницы после комы. Так что лучше отложить разговор до встречи.
Таська так долго молчала в трубку, что Настена за семь тысяч километров угадала ее настроение:
– Потом сама позвонишь?
– Да, – обрадовалась подсказке Тася, – сама позвоню, когда куплю билет. Целуй папу.
С этого момента время понеслось, как будто Земля изменила скорость вращения.
Все разрешилось не на третий, как обещал полпред, а на второй день. Легко и просто.
Позвонили, извинились, заверили, что груз готов к отправке, что прошло внутреннее расследование, установлен факт превышения полномочий, что ей возместят ущерб, допущенный по вине капитана Шаповалова (бывшего капитана Шаповалова!), и еще много бальзама было пролито на израненную Таськину душу.
Контейнер (Господи, помоги!) пока оставался на приколе, но уже было ясно: "Сахалин-2" завершен.
* * *
Грохнул лифт, Таська выкатила сумку на площадку, сняла перчатку, вытерла ладонью лицо – Москва встретила ледяным ветром и снегом с дождем.
На площадке Тася остановилась, пытаясь унять сердцебиение.
Все было немного чужим.
Как бы заново узнавая дверь, коврик под ногами и запахи, с внутренним страхом повернула ключ в замке.
На фоне скудного света, падающего из комнаты, в коридоре возник мужской силуэт.
Щелкнул выключатель, Таисия уставилась в иссушенное лицо с запавшими глазами, испуганно ойкнула и отпрянула. Механически перевела растерянный взгляд на белеющий на двери квартирный номер – не ошиблась ли. Не ошиблась.
– Что, такой страшный стал? – с горечью спросил Егор.
Не сводя с мужа глаз, Таська одним движением вкатила сумку, зажгла свет, захлопнула дверь, стряхнула с куртки дождевые капли.
Привалившись плечом к дверному косяку и сунув ладони под мышки, Егор наблюдал за женой.
Под ногами вертелся, впадал в раж Барончик, подпрыгивал, в прыжке норовил лизнуть и целился, подлец, в губы. Наконец больно царапнул, и боль помогла Таське справиться с растерянностью.
Шаря по лицу Егора глазами, она выдавила:
– Здравствуй, муж. – Отчуждение было таким явственным, что Таська смутилась.
– Здравствуй, жена.
Она стянула с ног ботинки, пристроила на вешалку куртку и одернула свитер. Руки мешали, слова не находились, в сознании со свистом проносились мысли, горячие, как пули.
Интересно, как она выглядит? Наверное, Ленка права – как чума. То-то Егор смотрит, будто видит впервые.
Хотя… Они не виделись… полгода.
То есть ей, конечно, повезло больше: она хотя бы видела телесную оболочку Егора. А он вообще ее не видел.
– Как ты? – нарушил молчание Егор.
– А ты? – Таська вскинула голову. Растерянность уступила место возмущению, категорическому несогласию с судьбой. Хотелось завыть от бессилия.
Почему? Почему это досталось им?
Ее муж – король в изгнании, король, которого предал собственный организм. Что может быть коварней этого предательства?
– Кажется, я выкарабкался.
– Я тоже, кажется, выкарабкалась.
– Я пока еще плохой работник. – Он протянул руку. Ладонь легла Таське на голову, погладила по волосам, внутри у Таськи все задрожало.
Она приняла мужа в свои объятия и с удивлением осознала, что испытывает к нему нежные… материнские чувства.
– Ничего-ничего, успеешь. Окрепнешь, и все пойдет своим чередом, – сдавленным голосом соврала она, поглаживая Егора по спине, – никуда не денется от тебя работа.
Так, в обнимку, они перебрались на кухню, мешая друг другу и толкаясь, устроились на диване. Молчание окутало обоих, завладело всем Таськиным существом.
Пригревшись под рукой Егора, она тихо дышала ему под мышку.
Скосив глаза, смотрела, как ходит адамово яблоко на шее мужа, как пульсирует беззащитная впадинка между ключицами. От этой беззащитности у Таськи перехватило дыхание. Душная волна жалости накрыла ее с головой, сметая все прочие чувства.
Эта была та самая впадинка и те самые ключицы, с которыми она знакома уже почти восемнадцать лет, а ничего подобного она раньше не испытывала к своему мужу. Странно было бы испытывать жалость к гранитной скале. Или к бетонной плите.
Горло распухло от слов, но с языка они так и не сошли.
Некоторое время они еще сидели близко-близко, как два воробья на проводе, потом Таська вспомнила об ужине и беспокойно шевельнулась.
– Голодная? – догадался Егор.
– Угу, – экономя силы, промычала Таська. Горло саднило от сдерживаемых чувств.
До ужина они перебросились еще несколькими фразами.
– Как успехи у Настены в школе?
– Я немного отойду и наведаюсь к классной, – виновато ответила Таська. Откуда-то взявшееся чувство вины стало еще одной новостью.
– Славка звонил, змей. У него нога плохо срастается.
– Я бы на его месте радовалась, что все так вышло, а он ноет.
– Да нет, он не ноет. Выглядит бодрячком. Заходил ко мне перед выпиской.
– Да? – Таська жарила картошку и думала обо всем сразу.
У нее был опыт совместного проживания с сильным мужчиной, и никакого опыта проживания со слабым.
Как себя вести при нем? Чем помочь? Да и примет ли он помощь?
И вообще, чего ждать от жизни?
Еще одна мысль невыносимо смущала Таську: вопрос о сексуальной потенции мужа. Если бы она забирала его из больницы, наверняка Бабушкин бы дал инструкции, а теперь придется все постигать опытным путем.
Голос Егора вывел Таську из задумчивости:
– Тая. – Он подождал, пока жена посмотрит на него. – Славка тебе говорил, что мы как раз возвращались из церкви Николая Чудотворца, когда все случилось?
Таську как обожгло. Она собрала все силы, чтобы ответить:
– Говорил.
– Он сказал, что вы с Ленкой тоже там были и что нашли нас именно вы.
Склонившись над сковородой, Таська с усердием перемешивала картошку и молчала. Меньше всего ей хотелось вспоминать Турцию…
Сколько раз она кляла себя за эту поездку, сколько раз проклинала свою готовность во всем уступать мужу. Ведь он изменил планы в самый последний момент. Если бы она тогда только посмела возразить…
Таська почувствовала ладони мужа на своих плечах и вся сжалась – не от прикосновения. От предчувствия.
– Тасюсик, как вы там оказались?
С лопаткой в руке, Таська обратила к мужу лицо.
Взгляд ее метался.
– Господи, Егорушка, какая разница? Ну, допустим, мы были в церквушке Санта-Клауса. И что из того?
По лицу Егора пробежала тень, он выпустил Таськины плечи и отошел к окну: там разыгралась метель, очертания соседних домов моментально растворились в белой пелене.
– Санта-Клаус – это по-нашему Николай Угодник. Ты никогда не думала, что все это неслучайно? – сипло спросил он.
От упоминания имени святого у Таськи закололо под сердцем.
– Если б не Ленка… – Она очень старалась увести разговор в сторону.
– Это понятно, но я не об этом. – Егор как завороженный смотрел сквозь снежную стену, будто там, в мельтешении снежинок, ему открылась истина. – Я о том, что неслучайно все.
– Егорушка, – промямлила Таська, – да это все чушь собачья.
Голос у Таськи сорвался – ну вот только этого не хватало, обозлилась она на себя, за что ей оправдываться? Что она такое запретное просила у этого Санты? Чтобы Егор стал мягче? Подумаешь, криминал какой.
Егор медленно обернулся:
– Ты просила, чтобы я перестал давить на вас? – Таська затравленно уставилась на мужа: похоже, у него после аварии открылся третий глаз.
– Егорушка, – в полном отчаянии прошептала она, – неужели ты думаешь, что я могла пожелать тебе такое? Он не угадал, этот их Клаус. Он извратил все. Я же совсем не это имела в виду!
Таську охватила дрожь, обессиленная, она пошарила рукой у себя за спиной, наткнулась на стул и опустилась на него.
– Не колотись, – мягко попросил Егор, – конечно, ты не этого хотела. Я ведь тоже виноват перед тобой.
– Ты?